ВОСПОМИНАНИЯ БРАТА

 

Вот, что потом, уже после войны, рассказывал нам Трдат о своем боевом пути...

Обороняли город не одни севастопольцы. После падения Николаева и Одессы остатки вооруженных сил были переброшены на защиту Севастополя.

Немцы в течение месяца безуспешно штурмовали город, а с началом зимы всякое наступление прекратили и стали методично разрушать город огнем артиллерии и авиацией.

Сбитые зенитками самолеты падали в море и на сушу. Трдат рассказывал, как однажды, когда днем подбили самолет, и он приземлился недалеко от их огневой позиции, он с тремя товарищами побежал к самолету, чтоб пленить пилота.

В кабине "мессершмидта" сидел летчик с пышной бородой, как потом оказалось, полковник. Угрожая оружием, ему приказали выйти из самолета, но бородач откинул люк кабины, выбросил пистолет и позвал:

- Ком! Ком гер!

Мы не поняли. Подумали, что с ним что-то неладное, наверное, ранен. Я поднялся на крыло и заглянул в кабину, и не поверил своим глазам: у него ниже колен висели культи. Мы выволокли его из кабины. Сидя уже на земле и показывая на свои ноги, бородач сказал:

- Капут! Испания...

Стоявший рядом белорус Юра добавил:

- В тридцать шестом в Испании - ногам капут, в сорок первом под Севастополем - голове капут.

За ним прислали машину. Мы усадили его и отправили в штаб...

В декабре сильная вражеская группировка обложила плотным кольцом Севастополь. Немцы штурмовали город моря, с суши и воздуха. Бомбили, крошили снарядами, душили блокадой, а он стоял непреступно, огрызался, работал уцелевшими предприятиями, как до войны. Только теперь работали все жители от мала до велика, даже женщины и дети - подростки. Все работали на оборону.

Под непрерывным обстрелом и бомбежкой, под угрозой последнего штурма на многочисленных поврежденных предприятиях

 

ремонтировали танки и другую боевую технику, выпускали гранаты и минометы, снаряды, бутылки с зажигательной смесью.

К новому 1942-ому году немцы, словно обессилили, перешли на круговую оборону, блокаду...

Окопный Новый год был снежным и мокрым. Слякоть и сырость пронизывали до мозга костей. Но не только Трдату и его товарищам было невмоготу, по ту сторону окопов проклинали погоду немцы. И поделом им. Мы их не звали сюда.

Первый военный Новый год Трдат встретил в окопной землянке с товарищами-разведчиками. Их было восемь. Налив в восемь алюминиевых кружек немного спирта, они вылили за скорую победу и встречу мирного Нового года где-нибудь вместе. Никому из них не дано было знать, что впереди еще три окопных Новых года, что из восьми встретят Победу только четверо: Т.А.Захарьян, П.Г. Пацора, А.Ф.Еагров, А.А.Шмалько.

- В начале сорок второго года, - продолжал Трдат, - в наших окопах появилась высокопоставленная комиссия из восьми человек. Мы в лицо знали вице-адмирала Октябрьского, генерала Петрова, полковника Корпышенко...

Разглядывая остальных, я заметил хорошо знакомого мне еще с довоенных лет, секретаря Белогорского райкома Бориса Борисова. Он часто бывал у нас дома с Суреком Шириияном. Они заходили к отцу для обсуждения организации нового производства дубового шелкопряда, которым занимался отец.

Выбрав удобный момент, когда высшее начальство было занято разговорами с рядовыми, я обратился к Борисову и напомнил, что я его знаю еще с довоенного времени.

- Так ты из Пролома! Неужели сын Аведиса Захарьяна? - Гляди, где привелось встретиться...

Он достал блокнот и что-то записал. Теперь Борисов был б верхах, первым секретарем Севастопольского горкома партии и начальником обороны города.

Пока он что-то записывал в блокноте, я обратил внимание на своего друга Алешу Багрова. Он вытянулся перед вице-адмиралом Октябрьским, который что-то спросил у него, но адмирал по-простецки похлопал Алешу по плечу и попросил отвечать без муштры.

- Наземными средствами немец нас не выковырнет из окопов. С неба, гад, покоя не дает. Вот если бы с десяток "ястребков", так мы

 

его погнали бы до Перекопа!

- Молодец, старшина! - похвалил его адмирал. - Главное не падать духом и мы похороним немца!..

Командование прошло вдоль фронтового окопа, опоясывавшего город, проверяя твердь линии обороны...

Весной немец обрушился на наши позиции и на город с огромными силами. Предпочитая массированные налеты авиации, ураганные артобстрелы, лайковые атаки с участием пехоты. Искал слабое место для прорыва... Но силы наши иссякали. Оставшаяся в окопах горстка обороняющихся пятилась к городу, на заранее приготовленные позиции...

Война есть война. И у нее свои законы и несуразности. Главное, успей окопаться, не демаскируй себя без надобности...

- Был такой случай, рассказывал Трдат. Ночью отвели нас в тыл, надо хоть отоспаться за несколько суток. А тыл - это одинокий сарай в снегу, где ни окопов и ни военных.

Немцы попусту снаряды не тратили и сарая этого не трогали. Вот там-то и можно было спокойно отоспаться. У нас за старшего был лейтенант-пехотинец, назначенный на должность командира взвода два дня тому назад.

На рассвете лейтенант заметил неподалеку мирно пасшегося барана и послал на поимку его двух матросов. Еще нескольких отправил собирать хворост.

- Ты, Трдат, шашлык зажаришь, - сказал он.

- Развидняется. Немцы такого шашлыка зададут, что ... - буркнул я, глядя на принесенное топливо и освежеванного барана.

- Тоже мне, еще моряк! Фрица испугался! - с презрением сказал лейтенант и стал растапливать печь, стоявшую посреди помещения, самодовольно поглядывая на двух санитарок, проснувшихся от на шей перепалки.

В углу, у санитарок, почти рядом со мной, морячки разделывали баранью тушу на отдельные куски так, чтобы каждому досталось.

Только повалил дым из трубы, как тут же засвистела мина и разорвалась рядом с сараем, снова и снова взрыв. Третий взрыв разнес сарай. На меня сверху обрушились какие-то палки, комки земли, обломки черепицы. Потом чем-то грохнуло по голове. На зубах хрустело. Глаза заволокло пылью, чувствую дым. Санитарка щупает огромную шишку на голове, приближаясь к кровавой

 

ссадине.

Лейтенант лежал на спине у печи и смотрел стеклянными сла-зами в чистое небо. Левая часть груди у него была окровавлена и пробита осколком мины. Под ним черная лужа крови, а над ним -голубое небо, крышу с потолком унесло взрывом.

По-видимому, сарай хорошо просматривался немцами. Увидев, что после прямого попадания вокруг сарая нет никакого движения, они прекратили обстрел.

Лейтенанта похоронили, когда стемнело, так и не успев познакомиться с ним. По дороге на позицию санитарка сказала:

- На войне нельзя гаркаться... Его убило отсутствие здравого смысла. А тебе заехало по голове за то, что ослушался... Ты же младше чином.

Всю дорогу я думал о ее словах, хотя сразу же возразил:

- Нет! Это за демаскировку платят жизнью...

Маскировка на фронте - плавное. Особенно, когда ты находишься на ограниченном участке, в окружении, когда вражеские самолеты буквально висят у тебя над головой, выслеживают каждое твое движение, охотятся за огневыми точками и штабами. Любая твоя оплошность может кончиться трагически...

В одну из июньских ночей мы вернулись из разведки под утро. Пока петляли в траншеях, пробираясь к своему батальону, рассвело. Добраться незамеченными в хорошо замаскированную землянку штаба и срочно доложить о результатах разведки, нам не позволили, задержали часовые, заявив, что впустят только, когда стемнеет.

С Петром Пацорой вернулись на позицию и просидели в окопах до вечера, пряча свои головы от осколков непрерывно сыпавшихся бомб и снарядов. Такого содома еще не было. Видно немцы собрали в кулак всю артиллерийско-минометную, авиационную мощь и массированно били весь день до темна по нашим позициям в городу, решив похоропить в этом крошеве засевших в обороне солдат вместе с техникой.

Когда стемнело, мы отряхнулись от земли и осколков и поспешили в штаб. На месте штаба зияла огромная воронка, из которой торчали щепки и обломки толстых бревен наката.

Пятнадцать штабных работников вместе с командиром батальона капитаном Андросенко погибли на боевом посту...

О случившемся мы доложили командиру взвода.

 

А через несколько дней меня срочно вызвали в штаб бригады. Я распрощался с товарищами - разведчиками и отбыл. Всю дорогу думал о причине вызова, но ни до чего так и не додумался. В штаб явился ночью. Дежурный уложил меня спать, и я до утра хорошо отоспался. Разбудили меня взрывы бомб, грохот. Вошел дежурный и велел оставить оружие, вещмешок у часового, а самому следовать за ним.

Приведя свое обмундирование, насколько это было возможно, в порядок, я вошел в низкие двери и вытянулся по уставу, докладывая о своем прибытии целой группе командиров, сидевших за освещенным коптилками столом.

Прибыл в ваше распоряжение! - уже более четко закончил я, заметив среди сидевших своего комиссара Дергача и знакомого мне начальника обороны Севастополя, бывшего секретаря нашего райкома Бориса Борисова.

- Подойдите ближе, товарищ Захарьян! - сказал Борисов. Я отчеканил несколько шагов к столу. - Дежурный отведет вас на радиостанцию. Будете работать радистом бригады... И еще, Старшина: в два часа дня состоится собрание бойцов и командиров, приготовьтесь выступать перед защитниками Севастополя. Вам, комсоргу батальона, есть что сказать.

Прихватив оружие к вещмешок с боеприпасами, я пошел вслед за дежурным. Идти пришлось недалеко. Радиостанция находилась в Спецмашине и была так искусно замаскирована, что я никогда не подумал бы, что это не настоящий кустарник...

С оборудованием радиостанции я был знаком. Нас этому учили, а на передовой я работал радистом.

Познакомился с тремя радистами. Они тут же ввели меня в круг моих обязанностей и ознакомили с некоторыми особенностями дела.

У пульта штабной радиостанции неотлучно дежурит радист, ни на минуту не прерывая связи с передовой.

- Вот наша бывшая станция! - показали мои новые коллеги на отметки развороченной машины, метрах в ста от нас. Снарядом угодило... Дежурный погиб... Принимай смену, работай, а в два часа подменим...

"Как готовиться к выступлению? - думал я. Что сказать людям, среди которых будут и пожилые и старшие по званию? Какое слово найти мне, двадцатилетнему, перед такой массой народа?"

 

Место для собрания было выбрано в кустарниковом массиве, примерно посередине между городом и передовой. Сверху натянули маскировочную сетку, чтоб с воздуха не было видно. Неподалеку стояли два замаскированных танка, зенитные орудия...

Народу собралось много: моряки, пехотинцы, видать весь резерв бригады,и окопники, попятившиеся с передовых на последнюю запасную позицию.

Выступавших было много. Говорили коротко, главным образом о том, что немца мы бьем и будем бить, пока не уничтожим...

Я поднялся на пустую бочку из-под бензина и сказал:

-Дорогие братья. Я - уроженец Крыма! Мое село и дом родной всего в ста восьмидесяти километрах отсюда! Землю нашу топчет враг! Измывается над родителями, братьями и сестрами нашими, а еще и над детьми, и мы не знаем, какая уготована им участь. Но мы знаем, что фашист уже девять месяцев топчется под Севастополем, что мы его бьем, чем можем и как можем. Фашистский зверь истекает кровью. Он слабеет. Клянусь драться, пока последний фриц не подохнет на нашей земле! Мы выстоим!..

Мою речь прервал гул низко пролетевших самолетов. Они шли на бомбежку города.

По команде мы разошлись по подразделениям и служебным местам... Я проработал радистом бригады еще недели две. Поступил приказ демонтировать радиостанцию, упаковать и с аппаратурой отправить в бухту, где нас ожидали два торпедных катера.

Ночью с аппаратурой, командирами и матросами погрузились на катера и покинули Севастополь...

Курс был взят на Кавказ.

Ночью нас не беспокоили, но боязнь нарваться на морскую мину не покидала нас до самого Поти.

Утром мы были уже далеко от фронта.

Торпедный катер хорошо вооружен, он может защищаться и от самолетов. Сам он маневренный, верткий как вьюн. Наблюдатели за поверхностью моря следили, чтобы нам не напороться на морские мины. Воздушные наблюдатели вглядывались в небо.

В открытом море мы то и дело встречали масляные поля, на которых покачивались обломки досок, мусор... Значит, кто-то погиб здесь от мин или авиабомб.

Не успел подумать об этом, как раздался крик:

 

- Воздух! Норд - три черных точки!

Точки увеличивались, приближались...

Это неслись на нас " Штукасы" - одномоторные бомбардировщики, или "горбатые", как их еще называли. Они шасси не убирали. Это верткие и страшные на море враги. Пикируют на цель почти вертикально. Ни одно большое судно или неповоротливый транспорт от них не уйдет...

Наш катер легко выходил из-под прицела, менял курс на 180 градусов, изворачивался, заставляя "горбатых" повторять атаки. Они вновь и вновь круто взлетали вверх и почти перпендикулярно доходили в пике. По ним стреляли зенитчики и бойцы из винтовок, а бомбы плюхались за борт в очередной раз увернувшегося катера. Все в этом поединке одного против троих было до предела напряжено.

Наконец, израсходовав впустую бомбы и бензин, "горбатые" развернулись и ушли на север...

Наконец, и мы прибыли в ночной Поти, порт которого вовсе не приспособлен и необустроен для приема морских судов.

Да и откуда им взяться обустроенным портам на Черном море, если нет уже Севастополя, нет Одессы и Николаева, вот-вот не станет Новороссийска, а Туапсе уже на прицеле у фашиста.

Горно-альпийская дивизия "Эдельвейс" армии Манштейна уже перебралась через Кавказский хребет, заняла село Псху и непосредственно угрожала городу Сухуми, на который участились бомбовые удары немецкой авиации.

Положение для нас было критическим. Выйди немцы на дорогу к побережью Черного моря, они могли бы рвануть на Турцию, втянуть ее в войну против нас.

Но в Новороссийске наши еще дрались. Там немец застрял у цемзаводов, не мог осилить наших, .чтобы прорваться на дорогу и ударить по всему побережью.

Ко второй половине 42-го года необустроенный порт Поти превратился в своеобразную военно-морскую базу, нашпигованную в основном мелкими боевыми морскими единицами, моряками, пехотинцами, артиллеристами... Здесь формировались боевые соединения.

- Там я попал в 255 бригаду морского десанта, - рассказывал Трдат. С бригадой был высажен на "Малую Землю" у Ново-

 

российска...

Как бы трудно не было в Новороссийске, но захваченный моряками маленький плацдарм трудом огромных усилий и крови превратился в героическую "Малую Землю", благодаря которой удержали город и выгнали немцев с Кубани.

Затем, форсировав Керченский пролив, я снова попал на родную землю Крыма. А однополчане то ли всерьез, то ли шутя твердили:

- Трдат! Приглашай в гости! Больше такой возможности тебе не представится! Угощай своих боевых товарищей.

- Будет, будет угощение! - обещал я. Когда мы с двоюродным братом уходили во флот, отец зарыл стоведерный карас с вином. Были бы только живы наши.

- Я задумался о доме, о семье. Три года прошло, - узнаем ли друг друга? В черном бушлате, обвешанный гранатами, подсумками и оружием, еще напугаю их... Грант, наверное, уже на войне, где он сейчас? Где остальные? Что о них слышно? А что можно услышать в оккупации? Кто меня первый встретит? Радости-то сколько будет! - Упрошу командира, переночуем в нашем доме... -Как-никак, а комсорга должен уважить. Да и отец не отпустят... - Ход моих мыслей был прерван танком, выскочившим нам навстречу и вставшим поперек дороги. На башне приоткрылся люк, показался танкист и сказал, что в Феодосии немцы.

- Там наши танки утюжат фрицев. Дальше не двигайтесь! Наблюдайте за воздухом - будут три зеленые ракеты, тогда дуйте до самого Севастополя".

Отступая в Крыму, немцы не очень-то сопротивлялись. Основные свои силы они заблаговременно перебросили в Севастополь. А те, мелкие подразделения, что путались у нас под ногами – это в основном были каратели, задержавшиеся доделывать свои подлости.

В Феодосии нам показали ребенка около двух лет, которого немцы поместили в духовку, закрыли дверцу и зажарили живьем. Глядя на это злодейство, на сошедшую с ума от горя мать, матросы рвались в бой, готовы были безжалостно мстить фашистам, но вас сдерживало командование, угрожая наказанием.

Может быть, этот гуманизм и был преждевременным, кто знает. Но тогда мы кипели дикой злобой. Потом уже мы пообмякли и поняли, что достаточно им и того, что бьем и гоним их по всем правилам боевого искусства. Об этом красноречиво говорили воен-

 

ные дороги, усеянные изуродованной вражеской техникой, разбитым транспортом, трупами.

А тем немцам, которых мы обгоняли на танках и машинах и которые, заблаговременно побросав оружие, поднимали руки, уже не хотелось мстить.

Под Старым Крымом у немцев сконцентрировалась группировка войск. На пути их отступления партизаны устроили засаду. Завязался неравный бой. Подоспевшая наша бригада с тьма ударила по немцам, и немцы были разгромлены.

Встреча с партизанами вылилась во всеобщее ликование, на радостях стреляли в воздух, обнимались, целовались, плясали...

Первое Мая я встретил на своей земле, в среде одноклассников-партизан, выходцев из деревни Субаши (что в переводе с татарского означает Голова Источников), Старо-Крымского района, где я учился до войны... в армянской школе.

В Субаши стояла дача Айвазовского, где с семьей бывал царь Николай Второй, крестным детей которого был Айвазовский...

Старожилы Субаши еще помнили Айвазовского. Старый Мисак Кешншян рассказывал, что Айвазовских"! месяцами летом проживал со своей семьей на даче. Он целыми днями ходил по селу, беседовал с людьми, играл в нарды со своими ровесниками, много шутил.

На даче у него все было приспособлено для работы, здесь он писал свои пейзажи и картины. Однажды, когда Айвазовский собрал вокруг себя веселую компанию из селян, мимо на подводе проезжал знакомый житель Субаши. На его беду соскочило колесо с телеги. Лошадь остановилась, мужик начал искать гайку от оси на дороге.

Айвазовский, видя это, сказал:

- Послушай, Ашот! Оказывается, твоя гайка не держит.

Ашот засмеялся, засмеялись и все, стоявшие рядом с Айвазовским.

Здесь я перебью повествование Трдата и расскажу, чему был очевидцем сам.

В1962 голу, совершая на машинах турне по Крыму, мы с Трдатом в Феодосии подошли к водопроводному крану, из которого пожилая женщина набирала воду. Напившись вкусной воды, мы спросили:

- Откуда такая вода?

- Из Субаши. Провел еще Айвазовский, - ответила женщина. Мы побывали в Феодосийском музее Айвазовского и увидели два

 

его портрета во весь рост: на одном он был в гражданском облачении, на другом - в форме адмирала флота. Говорят, что адмиральскую форму он никогда не носил, хотя и был удостоен этого звания своим кумом Николаем Вторым. В Феодосии посетили могилу Айвазовского. Большая мраморная плита с армянской надписью служит ему надгробием.

- К сожалению, - продолжил Трдат свой рассказ, - я со своим подразделением так и не попал в родное село Пролом. Мы прошли его в обход.

Павлик из Кирова пошутил:

- Жаль! Кувшин придется открыть в день Победы. А до дня Победы был еще целый год!

В Карасубазаре (Белогорске) мы не встретили ни немцев, ни наших, а деревня Бурлуча была в дыму - туда мы опоздали. В деревне немцы оставили трупы. Еще больше было убитых жителей. С ходу мы бросились в бой, где горстка партизан сражалась с превосходящими силами немцев. И это решило исход боя в пользу партизан, которых осталось десятка два. Взяли пленных немцев, их оказалось шестьдесят, пленных поручили партизанам, чтоб отконвоировали их в Карасубазар и сдали в комендатуру...

Потом, уже спустя много лет, я встретился и познакомился с теми партизанами, что дрались у деревни Бурлуча, и которым помогла бригада Трдата. Многих из них знает моя жена, уроженка Бурлуча. Она помнит, как в ту ночь, перед засадой, партизаны велели всем старым и малым (ей было 12 лет) покинуть село и скрыться в лесу. Многие бурлучинские партизаны живут сейчас в районе Анапы, в Белореченске, Краснодаре, Сухуми, Сочи, Туапсе.

- Потом наша 255-я морская бригада заняла рубеж в районе Балаклавы, - продолжал рассказывать Трдат. Два года назад, в 1941 -42 годах, я в составе восьмой бригады держал оборону в районе Инкермана. Мы хорошо представляли, учитывая местность и боевую оснащенность противника, что, стянув к Севастополю силы, действовавшие на Кубани и в Крыму, немец представляет мощную группировку, которую разгромить не так-то просто. Правда у нас сейчас было уже новейшее оружие.

Нашими соседями в штурме немецкой группировки были армянская 79 дивизия генерала Нвера Сафаряна и грузинская дивизия, не помню точно, какая.

 

Штурм Сапун-Горы длился два дня - 8 и 9 мая 1944 года. В результате прорыва была снята блокада города, и Севастополь был полностью освобожден.

Из четырех родственников, штурмовавших Сапун-Гору: Трдата, Ваграма, Сетрака Захарьянцев в двоюродного брата по материнской линии Нерсеса Карапетовича Нерсесяна, в живых остались только двое.

Спустя много лет, сыновья погибших Мирон СетраковичЗахарь-ян и Вова Нерсесович Нерсесян побывали в Севастополе, взяли горсть земли у Сапун-Горы, привезли в Сухуми, в Гумисту и на кладбище в Эшерах, где покоятся наши родственники, поставили надгробный камень на горсти Севастопольской земли и сделали надпись:

"Сетрак Галустович Захарьян, 1905 г. рождения,

Нерсес Карапетович Нерсесян, 1920 г. рождения,

погибли при штурме Сапун Горы,

Севастополь. 8-9 мая 1944 года."

После освобождения Севастополя наша бригада занялась уборкой города от трупов - вражеские зарывали в безвестные ямы, своих хоронила с воинскими почестями в братских могилах, устанавливали временные памятники с перечнем имен погибших, освобождали город от нечистот и завалов.

В это время я написал письмо домой, в село Пролом. В нем я извещая, что жив, здоров, нахожусь рядом, скоро заскочу хоть на минуту. Писал о том, как в июле 42 года оставил Севастополь, и как почти через два года пришлось освобождать его от фашистской чумы. С болью сообщал родным, как из Керчи спешили в Севастополь, прошли рядом с Проломом, а заскочить домой так и не удалось,

Конечно, Трдату и в голову не могло прийти, что его родителей, бабушку, братишку, который со дня рождения прикован к койке, 27 июня 1944 года выслали из Крыма. Как раз в то время, когда вопрос о его трехдневном отпуске для посещения родных в Проломе положительно был решен в штабе.

- И вот, 30 июня 44 года мне вручили документы, - продолжил Трдат. - Используя любой попутный военный транспорт, я сумел к обеду прибыть в Пролом. Меня сразу же поразило безмолвие родного села. Рассчитывал увидеть здесь привычную довоенную картину, но

 

то, что предстало передо мной было не только жутко, но и непонятно.

- Скот, другая домашняя живность, собаки, всегда так оберегаемые хозяином, бродили по пустынным улицам, как неприкаянные. Я поспешил к своему дому, упорно не воспринимая случившегося. Я так долго шел к этому дому, борясь с огнем, свинцом и смертью, будучи на передовой. Я так хотел домой. Там моя мать, отец, младшие братишки Грант, Шаварш. Бабушка - ей 90 лет. Я торопился, хотел поскорее открыть дверь, обнять своих, а потом уже понять, что же произошло. Но сургучная печать на двери вернула меня в действительность. Мой дом был закрыт для меня.

Только теперь я заметил человека, растерянно следившего за мной. Это был мародер. Его отпугнула моя форма и оружие. Он успел побывать в доме дяди Ованеса, где набрал полный мешок барахла. Теперь на очереди у него был наш дом. Но я не замечал его мешка. Меня сверлила мысль. Где, где все люди? Что здесь произошло? Меня волновало сейчас это. Я обратился к мешочнику. Но он просил извинить его, ибо ничего не знает - только три дня назад всех армян села в спешке погрузили в битком набитые машины и куда-то увезли. "Отпустите, все возьмите, я больше не буду", - хныкал он, протягивая мешок.

- Это было так гадко, что я даже не хотел марать руки об эту мразь, да и не до него было. Прикладом автомата я выбил дверь и вошел в дом. Присел на бабушкину тахту, не мог отвести глаз от кровати Шаварша. За что? Я три года рвался на запад, я же свой дом защищал, я же кричал: "За Родину". Разве это не моя Родина? Кому же тогда я служил? Никогда в жизни я не испытывал столь глубоко обиды, жалости, злости и ненависти. Не помню, что еще успел я почувствовать и передумать тогда, но меня вернули к действительности лейтенант и два солдата-краснопогонника.

Они сразу набросились на меня! "Кто вам дал право ломать замок на государственном доме? Вы арестованы! Встать!" Я еще плохо воспринимал реальность. Я скрипел зубами, весь дрожал от обиды и злости. Быстро отбросил автомат, схватил гранату, а правой рукой взялся за предохранитель: "Шалишь, тыловичок! Говоришь, государственный? А я - чей? Мне-то все равно, а тебе на размышление секунда!"

Видать, лейтенант никогда в жизни не слышал скрипа железа и

 

не вдыхал порохового дыма. Он сразу побледнел, заикаясь, выговорил слабым голосом: "По-н-ял, по-н-ял" и, не оборачиваясь, задом выскочил из дверей, его примеру последовали солдаты. Я присел на кровать, где спал раньше с Грантом, с краю, на мое место. Грант всегда спал у стены. Начал обдумывать происшедшее. Глаза невольно блуждали по полу. Поднял несколько фотографий, маленький кусочек какой-то записки, думая, что это последняя весточка от родных. Читаю, а это расписка Ивана Федченко о том, что он получил в 1943 году от Гранта автомат без диска ... Фото и расписку положил в трофейный бумажник и вышел из дома.

Во дворе ко мне с воем подбежала наша собака, которую я лет пять назад принес домой еще щенком и назвал Тузиком. Она остервенело лаяла на меня, я позвал ее - узнала, завизжала и прижалась ко мне. Я знал, что собаки долго помнят своего хозяина. Я его погладил, как раньше, до войны. Чувствую, изголодался весь. Достал НЗ, открыл американскую тушонку, нарезал черный хлеб и вместе с моим верным и единственным другом пообедал. Вокруг лежали кучи чеснока, лука. Черешня, что посадил Грант до войны, стояла вся красная от крупных ягод. Я попрощался с Тузиком и покинул дом. Собака снова завыла, подняв морду к небу, будто у неба просила помощи и справедливости. Потом побывал на том месте, где два года назад наши ночные бомбардировщики разбомбили плац-палаточный городок немцев. Там теперь валяются крестьянские шмотки, посуда - все необходимое для жизни. Жутко было на это смотреть.

Потом подошел к дому тети Насти, который стоял у поляны. Я представился ей. Она помнила меня и рассказала, как немцы расстреляли Николая - ее мужа и сына Ванюшу. Этого я не знал. Посочувствовал несчастной женщине, поблагодарил за то, что она и ее дети переотправляли наши письма.

Убитый горем, сел на попутную машину и вернулся в часть. Командир удивился: "Ты что, Трдат? Люди из отпуска опаздывают, а ты на два дня раньше заявился?"

Когда я рассказал, что произошло с родителями и всеми армянами, никто не мог поверить. "Не может быть, чтоб поголовно всех одной национальности! - заявил командир. - Если кто виновен - суди! Заслужил - расстреляй! А при чем дети, старики? Нет! Такого не бывает! Что-то не так. Армяне! Сколько их воюет! Солдат, генера-

 

лов, адмиралов."

Из Севастополя бригада двинулась на запад. Освободила Одессу. Затем на американских амфибиях была переброшена через девятикилометровый лиман и заняла город Аккерман (г. Новгород-Днестровский). Участвовала в освобождении города Измаила и поспешила к Румынской границе...

Сделали привал. Наша группа матросов из 23 человек расположилась на опушке леса. Отдыхаем. Вдруг слышим немецкий говор. Глядим, идет вразброд целая рота фрицев с закатанными рукавами. Оружие несут, как попало. Видать устали и тоже спешат к Румынской границе.

Мы залегли, приготовились к бою. Когда немцы поравнялись с нами, хором крикнули:

- Руки вверх!

Секунда замешательства и одиночный выстрел. Это застрелился офицер. Остальные, кто бросив оружие, а кто и с висевшим на шее оружием, подняли руки.

Несколько матросов разоружили их, построили и повели назад, в тыл наших войск...

Форсировав Дунай, 255 бригада в числе первых вышла к Румынской границе...

Потом я участвовал в разгроме Яссо-Кишеневской группировки, за что бригада была удостоена ордена Суворова первой степени...

23 августа 1944 года перед штурмом крепости Кастанцы, где засели немцы с румынами, у меня появилось предчувствие, что в этом бою я не уцелею. Давила какая-то хандра. Я написал письмо родителям, помню на синей копировальной бумаге, изнанка которой была белой. Писал на армянском языке:

"Дорогие родные! Знайте, где я когда я погиб"...

Даже обратился к цензуре с просьбой, чтоб она не зачеркнула название места в последней моей весточке родителям...

Бои за Констанцу были страшными. Мы понесли огромные потери, но победили. Тут же пишу второе письмо, успокаиваю родителей, что я жив и здоров, я мы идем дальше иа запад.

Мы снова форсировали Дунай, на этот раз на границе Румынии и Болгарии, у города Русчук. На переправе столкнулись с немецкими моряками. Завязался бой, о котором мы мечтали все годы войны. И я вспомнил слова моего боевого командира Андросенко.

 

Житель Новороссийска, где остались его жена и дочь, он был моим командиром в Севастополе. Тогда, глядя в бинокль на море, где Севастопольскую бухту бороздили немецкие катера и корабли, сказал: "Настанет день, когда мы будем плавать в их водах". А сейчас наш командир крикнул: " Вперед, полундра! Покажем, как дерутся моряки!"

После двухчасового боя на немецких катерах начали ползти вверх белые флаги. Мы же двинулись на юго-запад, освободив один задругам города Варну и Бургас, остановившись у самой границы с Турцией.

Свой славный боевой путь дважды краснознаменная, орденов Суворова и Кутузова 255-я Таманская бригада завершила. Здесь мы отпраздновали День Победы.

9 Мая 1945 года секретарю комсомольской организации батальона Трдату Аведисовичу Захарьяну пришлось во второй раз выступать перед большей массой воинов-соотечественников и болгарским населением, на этот раз с трибуны на центральной площади города Варна.

В тот суровый год обороны Севастополя он поклялся одолеть врага, изгнать его со своей земли и призывал братьев-воинов крепче держать оружие» беспощадно бить врага.

Сейчас он торжественно-суровым голосом со слезами радости на глазах поздравлял всех с Великой Победой, напомнил о миллионах павших в боях и клялся в вечной им памяти!

В мае 1946 года Трдат демобилизовался из армии и приехал в Сухуми, в село Цебельда, как это спланировал отец. Имея среднее образование, и хорошо владея русским, он стал преподавать русский язык в армянской школе. В 1949 году он поступает в Сухумский пединститут на заочное отделение факультета русского языка, оканчивает, получает диплом о высшем образовании и продолжает преподавать в школах Абхазии в течение 43 лет. От учителя дошел до директора школы. Вел большую общественную работу, посвятив ей четверть века. Он был депутат районных и трех сельских советов.

Личная его жизнь тоже удалась... Взяв в селе Гумиста юную Асмик Ованесовну Капикян в жены, он создал семью, имел троих детей. Дети все определены. Старший сын носит два имени. Он известен как Вреж, в переводе значит "мститель", но по документам он Самвел. Это имя из рода знаменитого полководца пятого века,

 

Мамиконяна. Дочь Гназанд назвали именем бабушки. Паруйру имя дал я в честь моего друга Паруйра Ованесовича Фундукяна, прошедшего трудный, но славный жизненный путь. Рос он без родителей, войну начал в партизанах и закончил в Вене. В настоящее время живет в Омске и радуется, что у него есть юный тезка, а рядом внук Арсен.

Тесть Трдата, отец Асмик - житель села Гумиста Капикян Ованес Сааковч, ветеран партии и колхозного движения, Герой Социалистического Труда, дважды орденоносец. Долгие годы председательствовал в родном колхозе. Это серьезный, степенный человек и в то же время непревзойденный шутник и весельчак.

До войны его колхоз часто навещали гости из центра республики. Однажды ему пришлось наряду с другими гостями встречать К.Ворошилова.

Когда ближе познакомились, к шуткам гостя о рангах Ованес Саакович сказал маршалу:

- Мы с тобой равны! У тебя вырос живот и у меня не - меньше! И смеясь, погладил живот свой и именитого гостя.