Глава 7

Путь в геологию через Больше-Земельскую тундру

В СССР была принята в 1936 году самая демократическая конституция в мире, заканчивалось строительство социализма в одной стране, народ бурно выражал свою горячую любовь и преданность "гениальному вождю всех народов". Ну, а те, которые не выражали своих горячих симпатий, быстро попадали в тюрьмы, где верные делу "великого вождя" опричники, то-бишь чекисты, выбивали критиков "признания" как от врагов народа, отправляя их затем тысячами тысяч в пересыльные тюрьмы, а оттуда — с учетом профессии, возраста и статьи Уголовного кодекса — в "места не столь удаленные" и неблизкие, на строительство крупных соцгородов, каналов, железных дорог, промышленных комбинатов и новых зон ГУЛАГа.

Так в системе Воркутлага появился неожиданно новый объект для проявления арестантского "энтузиазма", представленный бескрайними просторами Больше-Земельской тундры...

Оленеводы-ненцы как-то нашли на берегу Баренцева моря в районе Хайпудырской губы камень, пропитанный нефтью и кусочки каменного угля. Эти образцы вместе с письмом они отправили по рекомендации райкома партии в Москву, но не в Комитет по делам геологии и полезных ископаемых, а в ГУЛАГ НКВД, который незамедлительно отреагировал на письмо, дав соответствующую команду по административной линии Воркутлагу, минуя местные власти Коми АССР.

Руководители ГУЛАГа начертали на письме следующую резолюцию: "Начальнику Воркутлага — организовать и направить в Больше-Земельскую тундру геолого-поисковый отряд". На основании данного документа, приобревщего распорядительное значение, в Геолотделе собрались начальники отдельных групп и отрядов, которые под руководством К. Г. Войновского-Кригер приступили к конкретным действиям по его осуществлению. В первую очередь был решен вопрос о начальнике поискового отряда и составе исполнителей, затем о путях транспортировки в район работ, об оснащении отряда полевым снаряжением и продуктами питания и т.п. По согласованию с руководством лагеря начальником Хайпудырского геолого-поискового отряда назначили молодого инженера-геолога, вы-

пускника Свердловского горного института, члена ВКП(б) Шмелева Николая Васильевича и поручили ему провести весь комплекс организационных и подготовительных работ. Через несколько дней мне сказали, что по представлению К. Г. Войновского меня назначили помощником начальника отряда по проведению маршрутных геологических исследований. Так началась в моей лагерной жизни принципиально новая обстановка, с почти вольными бесконвойными переездами, переходами, плаваниями и даже перелетами из одного района Заполярья в другой, со многими встречами и т.п.

Николай Васильевич Шмелев, чувствуя навалившуюся на него ответственность за выполнение государственного задания, весь первый квартал 1939 года занимался составлением при участии планового отдела Воркутлага проекта и сметы экспедиционных расходов, получением от начальства различных распоряжений и циркуляров начальникам многих лагпунктов по пути следования отряда, на получение палаток, спальных мешков, кухонной посуды, спецодежды, средств транспортировки и наконец рабочей силы из числа благонадежных заключенных.

Мне он поручил отыскать и прочитать все геологические и географические материалы, опубликованные и в рукописи, которые имелись в фондах геолотдела. С большой радостью я занялся этой работой, и к апрелю у меня на столе оказалась целая папка с выписками и конспектами прореферированных источников информации. К сожалению, это были в основном сведения о природных условиях, животном мире, климате и этнографии ненецкого населения тундры, а интересующих нас данных по геологическому строению и полезным ископаемым региона почти не было. Вероятно, геологи посещали редко эту обширную и труднопроходимую территорию, а центральную ее часть вообще никто из них не обследовал. Причиной является, по-видимому, повсеместная закрытость тундры болотами, мхами, кочками, а главное — слоем молодых по возрасту (позднечетвертичные) песчано-глинистых отложений, перекрывающих собой более древние породы мезозоя и палеозоя, с которыми могут ассоциироваться залежи угля, нефти и других полезных ископаемых. Так что нам в Больше-Земельской тундре местами придется иметь дело с "белыми пятнами", куда не ступала нога геолога. Кроме того, я установил, что для этого региона пока нет средне- и мелкомасштабных топографических карт, и данная работа сейчас проводится силами топоотрядов Наркомзема страны.

О своей работе я еженедельно рассказывал Шмелеву, который

спокойно выслушивал и говорил, что задание выполнять все равно надо и мы при любых неблагоприятных условиях сделаем полезное дело для нашей Родины.

В начале апреля Н.В.Шмелев предупредил меня о предстоящем в ближайшие дни перелете из Воркуты в Усть-Усу, где отряд проведет основные организационные работы с получением полевого снаряжения и частично — по кадрам.

4 апреля Н.В. Шмелева и меня усадили в сани, запряженные двумя лошадьми, и, погрузив наши рюкзаки и подсумки, мы выехали с возчиком (без конвоиров и собак (!)) по санной дороге на юг, в Усть-Воркуту. Стояла морозная солнечная погода, без ветра и снегопада, лошади бодро бежали по накатанной дороге, и мы, сделав одну остановку для подкормки и отдыха коней, на другой день были у цели.

На речном льду Усы стояли две сизокрылые птицы-бипланы, в которых я, бывший курсант авиашколы, сразу узнал самолеты типа разведчика Р-5; один из них предназначался для нас.

6 апреля идем на посадку в самолет. Авиатехник и пилот несколько раз дернули бичевку с петлей, наброшенной на одну из лопастей пропеллера. Мотор взревел, и пилит дал команду влезать через кабину в фюзеляж самолета, что мы и сделали. Там лежали два овчинных тулупа, одев которые мы легли на пол, ногами к хвостовому оперению. Биплан задрожал от бешеного вращения пропеллера, после небольшого разбега, как бы подпрыгнув, оторвался от льда и начал набирать высоту. Несмотря на тулупы, в которые мы были упакованы, страшный холод пронизывал все тело до самых костей, особенно мерзли ноги, хотя и обутые в настоящие валенки. Я что-то кричал бортмеханику, сидящему во второй кабине, но он ничего не слышал и только улыбался. Посмотрев в оконце на Божий свет, вижу внизу бесконечную снежную равнину, прорезанную извилистой ледяной лентой долины реки Усы, а наверху — холодное чистое небо без единого облачка.

Часа через три самолет приземлился на снежном аэродроме Усть-Усы, пролетев расстояние около 500 км. Я так окоченел от холода, что не мог самостоятельно выбраться из кабины, и потребовалась помощь авиатехника. Через два дня у меня проявились следы простуды в виде сочных розовых болячек на губах. Мой начальник получил в полете такую же простуду, хотя на ногах у него были теплые унты из собачьего меха.

Весна в Усть-Усе набирала темпы. Снег интенсивно таял, шумно

журчали ручьи, на проталинах прямо на глазах пробивалась трава, лед на реке потрескался, а меженный уровень воды в Печоре поднялся на 5-6 метров. Числа 15 мая ожидался ледоход.

Николай Васильевич развернул активную деятельность в УРЧ, в отделе снабжения, на вещевом складе, и заявки — благодаря государственному значению нашей экспедиции (так было написано в распоряжениях и заявках) — выполнялись без промедления. Начальник подобрал из контингента заключенных-бытовиков завхоза Агафонова и маршрутного рабочего Чернышева. Теперь наш отряд из четырех человек приступил к получению на складах и упаковке всего необходимого для полевых экспедиционных работ, включая четыре брезентовые палатки с тентами, 12 вьючных сум, спецодежду х/б и брезентовую, кожаные сапоги, накомарники, рукавицы, плащи, продовольствие (сухари, мука, галеты, рыбные и мясные консервы, сахар, соль и т.д.), а также многие геологические приборы и материалы, включая горные компасы, бинокли, геологические молотки, лупы, мешочки и оберточную бумагу, полевые блокноты, канцпринадлежности, аптечку, вьючные ящики и седла для лошадей и другие предметы, необходимые для длительной экспедиции в безлюдных местах. Экипировка в основном была закончена, и Н. В. Шмелев оформил под свою личную ответственность на заключенных членов экспедиции годовые пропуска. Мы вывезли заблаговременно свое снаряжение на пристань и, продолжая жить в зоне лагпункта, нетерпеливо ждали прихода речного парохода.

16 июня 1938 года из верховьев Печоры на пристань Усть-Усы пришвартовался пароход "Советская республика". Это был старенький и обветшалый, построенный на Сормовском заводе еще в 1894 году, двухпалубный, колесный с паровым двигателем, но тем не менее один из лучших в то время пассажирских судов Печорского пароходства. Посадка пассажиров на него (их, кстати, было немного) и погрузка разных грузов была проведена за 30-40 минут, и, поскольку расписание движения судов еще не было утверждено, капитан дал команду "Отдать чалки". Механик нажал на рычаг, пароход дал гудок, и мы отплыли вниз по великой северной реке России в Нарьян-Мар. Два года назад оттуда тысячный этап с голодными и замерзающими от холода заключенными в промерзших баржах направлялся вверх по этой реке до Усть-Усы.

Таким образом, первый круг моей лагерной жизни как бы замкнул-

ся, хотя впереди было еще много печальных и радостных событий в условиях суровых северных и сибирских земель...

Плыть на пароходе, даже в каюте третьего класса — одно удовольствие: ни конвоиров, ни собак, ни предупреждения -"Стреляю на поражение", ни досчатых нар. Ты спишь на нормальной постели с простынями, подушкой и одеялом, с окном без железных решеток, можешь съесть банку рыбных или мясных консервов, попить душистого сладкого чая и, если захочешь, — вздремнуть после обеда. Ведь это для заключенного сказочное бытие, которое недоступно даже для многих вольных граждан СССР, особенно для колхозников, находившихся в те годы на положении крепостных крестьян 60-х годов прошлого столетия.

Н. В. Шмелев, проживавший в каюте-люкс, по три раза в день посещал нас, особенно после остановок на пристанях, спрашивал о нашем настроении, а в душе, вероятно, думал, что хорошо видеть в наличии вверенных ему зэков.

Оставаясь в основном втроем, мы очень хорошо познакомились друг с другом, поскольку впереди нас ожидала совместная работа у "черта на куличках", где необходима взаимовыручка при чрезвычайных обстоятельствах. Завхоз отряда Петр Агафонович Агафонов — сорока лет, из Ленинграда, зав. складом товарной базы, получил восемь лет заключения за растрату материальных ценностей. Вася Чернышев, 23 лет— жулик-карманник, сидит второй раз, осужден на пять лет лагерей общего режима. Ну и я, конечно, так же, как и они, рассказывал о своей судьбе.

Печора в это время года, в условиях бурного половодья разлилась в ширину на два-три десятка километров. При ярком сиянии незаходящего июньского солнца хотелось мечтать и думать о том, что скоро срок заключения кончится, а может быть, и освободят досрочно — и тогда жизнь станет счастливей и содержательней, чем теперь. Эти мечты в условиях круглосуточного дня так увлекли, что я и не заметил, как наш пароход, проплыв до тысячи километров водного пути и миновав десяток поселков и деревень, оказался около города Нарьян-Мара — конечного пункта нашего речного пути.

Наш начальник, оставшись довольным, что мы не убежали с парохода и все здоровы (ведь он отвечал за нас головой), дал команду к выгрузке снаряжения, и мы заблаговременно перенесли весь багаж к выходу. Пароход дал гудок, пришвартовался к пристани, и за полчаса мы вынесли все имущество, свалили его на песчаном берегу — в

ожидании оказии для отправки на базу. Н.В.Шмелев, ушедший за оказией, вернулся на пристань не скоро, но с четким распорядком дальнейших действий. Оказывается, мы будем временно (пока не отправимся в маршрут) базироваться в рыбхозе НКВД, знакомом мне по морскому этапу 1936 года.

Вскоре к берегу причалила большая шняга с двумя парами весел, которыми гребли арестанты. Мы загрузили ее снаряжением, сели сами и поплыли по Печорской губе на север. Впереди показался остров с лагпунктом, опоясанным колючей проволокой с четырьмя сторожевыми вышками по углам.

Ну, а дальше совсем знакомая обстановка: зона, бараки, нары, общий лагерный режим. Однако нас не тревожили нарядчик и уголовники, пока мы проживали в отдельной угловой комнате барака, в которой обычно живет бригадир или комендант. Н.В.Шмелев сказал мне, что берет из рыбхоза еще двух заключенных: ненца-проводника и коми — в качестве конюха, так как отряду придается шесть вьючных лошадей для перевозки снаряжения и проведения геологических маршрутов. После этого, переплыв на берег около города, в небольшой поселок, нас препроводили к конюшне для выбора лошадей, согласно официальному распоряжению окрисполкома. Лошади были не очень худыми, хотя весенняя бескормица не обошла их. Конюх отряда по фамилии Шахтаров осмотрел ноги, зубы, холки, животы коней и отобрал шесть из них. Шмелеву кони понравились, только в отношении одной кобылы он осторожно намекнул, что она подозрительно толстая. В ответ бригадир конюшни успокоил; жеребенок у нее будет не ранее чем через четыре месяца (а арендовали лошадей на три месяца).

Теперь осталась главная проблема, о которой я и не догадывался. Оказывается, наш отряд должен разделиться на две группы — морскую, которая поплывет по Баренцеву морю до Хайпудырской губы на парусно-моторном боте "Белащелья" с целью транспортировки основного груза (только муки и овса будет около пяти тонн), а второй— сухопутный, на лошадях, который пройдет по линии Нарьян-Мар — озеро Колваты с запада на восток через центральную часть Больше-Земельской тундры (расстояние около 500 км) и будет проводить по пути следования геологические и геоморфологические наблюдения. Оба отряда должны встретиться на реке Колвавис примерно через месяц после выезда (отплытия) из Нарьян-Мара. В конце нашего конфиденциального разговора мне стала известна главная

новость: начальником морской группы будет он — инженер-геолог Н. В. Шмелев, а начальником сухопутной — техник-геолог Сулимов И. Н. Для меня это был настоящий нонсенс. Все, что угодно, но не думалось, чтобы меня — совсем юнца по возрасту и по знаниям — отправят в самостоятельный геолого-геоморфологический маршрут по труднопроходимой и почти безлюдной тундре. Все это я высказал Шмелеву, но он коротко заявил, что все нюансы нашей экспедиции были решены еще на~ Воркуте в кругу руководителей геолотдела и теперь обсуждению не подлежат!

Мне деваться теперь было некуда — надо подчиняться. Кроме того, стало ясно, что моими спутниками в путешествии по болотам и холмам Больше-Земельской тундры будут Хатанзейский — проводник и Шахтаров — конюх.

Перед расставанием Николай Васильевич передал мне под расписку топографическую карту-схему, горный компас, карманные часы, зарплату за два месяца: мне — 30 рублей, Хатанзейскому и Шахтарову — по 15. Затем после короткого размышления он вручил мне двуствольное ружье с 50 патронами и сказал: "Может, пригодится в случае ЧП — для охоты на уток, гусей и диких оленей, которых летом в тундре предостаточно..." По его глазам было видно, что из числа пяти заключенных он доверяет мне больше всех; ведь остальных спутников он совершенно не знал, кроме их анкетных данных. Уверенность во мне, вероятно, появилась у него еще на "Руднике" в результате деловых встреч с начальником геолотдела К. Г. Войновским. Морской бот "Белащелья", готовый к отплытию, стоял на якоре около берега. После дележки полевого снаряжения по отрядам бот загрузили мукой, овсом, продуктами в ящиках и мешках, кирками, лопатами. Николай Васильевич в купе с завхозом Агафоновым и рабочим Чернышевым простились с нами и перебрались на палубу бота, капитан которого запустил дизель и дал свисток. И маленькое суденышко, отойдя от берега, медленно двинулось на север по Печорской губе, к Баренцеву морю. Это произошло 6 июля 1939 года.

Наш отряд в составе Хатанзейского, Шахтарова и меня упаковал снаряжение, палатки, продукты, овес во вьючные сумы и ящики, после чего мы оседлали лошадей, трех из них загрузили огромными вьюками с добавкой двух мешков овса и жестяной печки, а на остальных трех конях в седлах устроились сами.

Так скромно, без прощальных рюмок и объятий разъехались два

геолого-поисковых отряда, которых впереди ожидало много трудностей, приключений, достойных последующего описания.

Посоветовавшись с Хатанзейским, мы тронулись на северо-восток, минуя Нарьян-Мар — небольшой городок с деревянными двухэтажными домами, клубом, окружкомом ВКП(б), тюрьмой и кафе-рестораном. Город расположен на плоской кочковатой тундре на правом берегу р.Печоры и издавна считался пристанищем рыбаков и мореходов, а теперь к этому добавился пересыльный пункт и рыбхоз ГУЛАГа НКВД, через которые каждое лето проходят десятки морских этапов с тысячами заключенных.

Наш караван, однако, так и не удалился от города: с перегруженных разным скарбом лошадей беспрестанно сваливались вьючные сумы и ящики, кони спотыкались — и пришлось остановиться, чтобы подумать: как быть дальше? У ручья мы поставили палатку, сварили на костре суп из горохово-мясных консервов, поели, после чего решили сделать ночевку... Хатанзейский и Шахтаров, которые знали друг друга по рыбхозу, получив от меня по 15 рублей, попросились сходить в город, чтобы купить килограмм копченой колбасы и две бутылки спирта — для медицинских целей. Я согласился, отдав при этом свои 30 рублей, полученных от Шмелева. Часа через полтора мои спутники возвратились с радостными лицами и заявили, что израсходовали все деньги, купив в магазине моряков два литра спирта и два килограмма колбасы твердого копчения. Такой покупки я даже испугался (как бы чего не вышло, подумалось мне!), но и обрадовался, поскольку ни разу в жизни не пробовал таких деликатесов. Чтобы не появился соблазн выпить и закусить, пришлось спрятать покупки во вьючный ящик и закрыть его на замок.

Мы залезли в спальные мешки из оленьего меха и договорились встать часов в шесть. Быстро заснули, хотя день продолжался, солнце светило с севера, касаясь нижним краем горизонта (ведь в Заполярье наступил непрерывный трехмесячный день). Проснувшись через 5-6 часов и посмотрев на часы, я увидел солнце на востоке — значит, наступило утро, и следует будить своих сотоварищей. Утренние дела, включая умывание, укладку спальных мешков, приготовление завтрака (обязанности я возложил на Шахтарова) и собственно еда заняли не более часа.

По совету проводника Шахтарова наш караван из шести вьючных лошадей, попарно привязанных за хвосты, двинулся на юго-восток 45° в надежде добраться до деревни Харитонове (порядка 30 км), где

и провести "ночевку". Миновав низкорослый березово-хвойный лесок, мы вступили в обширную полосу сыпучих песков с отдельными слабо выраженными в рельефе барханами. Небо нахмурилось, и мириады комаров облепили людей и лошадей нашего каравана. Травы по пути следования почти не было видно, а значит, подножного корма для лошадей нет. Мы двигались медленно, лошади заметно устали, да и мы тоже...

Впереди показалась р. Куя, на высоком правом берегу которой мы и сделали остановку. Накрапывал мелкий холодный дождь, и мы, осуществив быстренько все дела, связанные с ночлегом, расположились в палатке на ужин... Было ясно, что первый день нашего путешествия надо отметить — и на брезентовом полу палатки появилась бутылка спирта. После первой порции — по 30 граммов (мы пили из алюминиевых кружек) — я объявил о режиме последующей работы: подъем в 6.00, маршрутный переход продолжительностью по 10-12 часов, с 5-8-ю остановками по полчаса для осмотра и описания геологических точек (обнажения, ямы у вывороченных с корнем деревьев, дюны и т.п.), остановка на ночлег в 19.00-20.00. Маршруты проводятся ежедневно, а для дней отдыха отводится дождливая погода. Кроме того, мы твердо договорились об обязанностях в работе и в быту каждого из нас.

После деловой беседы за ужином у Хатанзейского появилась идея выпить еще по кружке за наше знакомство, чтобы каждый рассказал о себе. Мне так хотелось поговорить на эту тему: ведь я абсолютно ничего не знал о жизни своих спутников. Осушив кружки и запив холодной водой, я первым начал рассказывать о себе: где родился, где учился, где арестован и осужден, вот и вся моя биография, так как сознательная жизнь у меня только началась. Затем Шахтаров предложил тост за дружбу и взаимовыручку, и мы с удовольствием выпили, закусив колбасой твердого копчения. Тогда Иван Иванович Шахтаров поведал о своей жизни. Родился в Ижемском районе Коми АССР в 1901 году в крестьянской семье-коми, окончил семилетку, затем бухгалтерские курсы в Сыктывкаре, в 1931 году вступил в члены ВКП(б), после чего был назначен бухгалтером большого колхоза, находился на хорошем счету у начальства — и его избрали секретарем колхозной партячейки; с такими двойными обязанностями бухгалтера и партийного секретаря он справлялся два года, но затем черт попутал — и вместе с председателем колхоза реализовал за наличные деньги 25 голов свиней и столько же овец, а вырученные

деньги не сдали в кассу. Потом последовал арест, обвинение в растрате, суд и срок заключения на семь лет, из которых он уже отсидел в рыбхозе два года. Когда я спросил: какая сумма растраты определена следователем, Шахтаров ответил, что небольшая — около 80 тысяч рублей. Правда, мне эта цифра показалась огромной (исходя из того, что моя стипендия в 1935 году составляла всего 45 рублей!). Таков был бытовик Шахтаров.

Очередь в "исповеди" подошла к Николаю Ивановичу Хатанзейскому, который после очередного тоста на прекрасном русском языке начал со слов благодарности русским за бескорыстную помощь в приобщении его, представителя малого и отсталого северного народа, к культуре и знаниям, к цивилизации народов Европы и России. Затем он много говорил о своей жизни: родился в семье пастуха-ненца в 1901 году на оленьем стойбище в Болыие-Земельской тундре; когда исполнилось 11 лет, его родители умерли от тифа, и он воспитывался в чуме зажиточного оленевода, который растил его как родного сына: обучил русскому языку и грамоте, доставал ему разные школьные учебники для самостоятельных занятий. С помощью приемного отца мальчик Хатанзейский успешно овладевал знаниями, но не отказывался от тяжелого труда пастуха-оленевода. Шли годы, он стал весьма грамотным и образованным для своего народа человеком. Когда в окружных организациях Ненецкого округа потребовались национальные кадры, Колю Хатанзейского одним из первых направили на учебу в Институт народов Севера в Ленинград. В 1932 году он успешно заканчивает юридическое отделение этого института, возвращается на родину в Нарьян-Мар, где его назначают сначала рядовым судьей города, а затем председателем Окружного суда. Спустя год или два из тундры привезли около 20 арестованных оленеводов-ненцев, среди них оказался и приемный отец Хатанзейского, которого он чтил как самого дорогого ему человека. Следователи "состряпали" оленеводам "липовые обвинения" в антисоветской деятельности — ведь они были раскулаченными, и дела с обвинительными заключениями направили в Окружной суд.

Арестованные ненцы ждали суда неделю-другую — и вдруг как-то ночью их вызвали с вещами на выход, а когда они оказались за воротами тюрьмы, там ожидали два десятка ездовых нарт, запряженных быстроногими оленями. Среди ожидавших арестантов находился и сам председатель Окружного суда. Все они быстро сели на нарты и умчались в белесую от снега и северного сияния бескрайнюю тунд-

ру... Оказывается, Хатанзейский, воспользовавшись командировкой начальника окрНКВД и начальника тюрьмы, лично подписал постановление об освобождении оленеводов из-под стражи в связи с недосказанностью состава преступления. Замначальника тюрьмы — ненец по национальности немедленно выполнил постановление Окружного суда, а когда покинувшие ворота тюрьмы арестанты исчезли с горизонта, он стал звонить по всем вышестоящим инстанциям, но было уже поздно...

Я был восхищен исповедью Хатанзейского и сразу спросил: "Ну, а что произошло потом?" Хатанзейский продолжил: через три часа их олений кортеж был уже в стойбище оленеводов в ста километрах от Нарьян-Мара, куда чекистам не добраться и за неделю. В чумах оленеводов их встретили как дорогих гостей, а самого судью объявили героем ненецкого народа. Через несколько суток все освобожденные из тюрьмы были "распределены" поодиночке в разные чумы оленеводов на правах членов семьи или близких родственников — и все последующие попытки НКВД поймать их оказывались безуспешными. Только по доносу одного сексота Хатанзейский весной 1935 года был схвачен в деревне Колва, куда он тайно приезжал на оленях для встречи с женой и детьми. Привезли его в Нарьян-Марскую тюрьму уже в качестве обвиняемого. Следователь и прокурор потребовали за совершенное им тяжкое преступление приговорить к восьми годам заключения, однако суд, учитывая некоторые смягчающие обстоятельства, определил Хатанзейскому — бывшему Председателю Окружного суда — пять лет, из которых он отсидел уже два года.

После таких интересных событий, рассказанных Николаем Ивановичем, наша троица еще раз чокнулась кружками за дружбу, а затем Хатанзейский, немного опьянев, сказал: "Боюсь, что НКВД добьется пересмотра моего дела — и новый суд может вынести приговор на полную катушку". Я пытался не согласиться с его опасениями, но он сказал: "Прежний приговор оказался очень мягким, а по теперешним временам они его обязательно исправят, — и чтобы этого не произошло, надо исчезнуть из их поля зрения..."

За палаткой шел дождь, лошади сгрудились плотнее друг к другу, а трое заключенных путников, подогретые тостами, горячо обсуждали радости и горести своего теперешнего бытия. Шахтаров тоже высказал мнение, что его дело не окончено и некоторые его "приятели" добиваются пересмотра приговора. Только я продолжал считать себя невиновным и ждал освобождения из лагеря. Юрист Хатанзейс-

кий назвал меня наивным ребенком, который скоро повзрослеет и тогда поймет, что к чему...

К утру дождь прекратился, выглянуло солнце, ветерок подсушил палатку, седла и другую хозяйственную утварь, лежавшую под открытым небом. Мы поднялись в 6 часов, позавтракали, уложили все вещи в сумы, но прежде чем седлать лошадей, дали им по 2-килограммовой банке овса, поскольку подножной травы почти не было. Посоветовавшись с проводником, я взял по компасу направление прямо на восток, вдоль плосковерхого пологого песчаного холма (по-ненецки — мусюра). Юго-западный склон мусюра, обращенный в сторону р. Печоры, очень пологий и порос мелколесьем, а восточный высотою около 15 метров — крутой.

Впереди по всему горизонту простиралась однообразная песчаная равнина с контрастными следами, как в пустыне, ветровой деятельности. Мы проходили настоящие дюны, пылящие тонкозернистым песком даже при слабом дуновении ветра. Склоны дюн были испещрены мелкой песчаной ветровой рябью. Местами наблюдались "омертвевшие" и покрытые дерном курганы, изрытые на склонах узкими промоинами типа оврагов — по местному их называют "яреями". На фоне бескрайних песчаных пространств хотелось сравнить этот пейзаж с пустыней, однако тучи комаров и мошки, с бурыми торфяниками в водянистых западинах быстро возвращали нас к заполярной действительности.

Далее, километров через 7-8, мы встретили своеобразное кладбище хвойного леса, от которого остались лишь полуистлевшие пни, почти засыпанные песком. По словам проводника, на этом месте лет 50 назад рос настоящий хвойный подлесок. При остановке для геологических наблюдений я записал:

"Перед нами видна долина р. Куй, и заметно возросла роль водной эрозии, на пологих склонах появились ручьи с небольшими журчащими после дождя водотоками. Куя ниже деревни Харитонове имеет широкую — до 5 км пойменную долину с 3-4-мя аккумулятивными террасами, вторая и третья надпойменные террасы высотой около 8-9 метров поросли кустарниками, а первая надпойменная покрыта мелким еловым лесом, перемежаемым небольшими заболоченными старицами. В пункте, где я вел наблюдения, р. Куя довольно полноводна, и по ней можно в начале лета плавать на карбасах и плоскодонных шнягах.

В одном километре ниже по реке в левом подмываемом водой берегу с обрывистым склоном высотою до 15 м была обнажена толща песков желтовато-серых, мелкозернистых, полимиктового состава с редкой мелкой, хоро-

шо скатанной галькой; пески перекрыты сверху делювиальными суглинками желтовато-бурыми, пылеватыми — 0,4 м».

Подобные описания мне приходилось проводить на 6-10 точках в день, и это описание я привел в качестве примера моей работы техника-геолога.

Деревня Харитонове была последним населенным пунктом на пути нашего марафонского перехода по просторам тундры. Свое название деревня получила от фамилии первого жителя Харитона, переселившегося сюда лет 25 тому назад. Теперь в деревне было четыре избы (по-местному — керки), в которых проживало около 30 человек, связанных родственными отношениями. Жители встретили нас очень добродушно, и не успели мы войти в керку, как сразу были приглашены за стол со словами: "Бур-морт, пукси чай-ю", что означает: "Добрый человек, садись пить чай". К столу были поданы сухари и две луковицы (это против цинги). Светловолосый хозяин, прилично говоривший по-русски, спрашивал о причинах нашей поездки (по линии НКВД им поручалось ловить сбежавших зэков с выплатой за поимку 100 рублей или одного пуда муки за каждого беглеца). Мы показали свои постоянные пропуска, а потом сами стали расспрашивать об их жизни. Харитоновцы занимаются животноводством (содержат коров и лошадей), охотой на песцов, зайцев и куропаток, рыбной ловлей, сбором ягод, сенокосом. В деревне 5 коров и 2 лошади. В деревянных керках чисто и опрятно, на столе всегда стоит начищенный до блеска медный самовар — самое главное украшение домашнего очага. На стене висит небольшое зеркало, старый цветной плакат на тему индустриализации страны, а главное — потускневшие от времени иконы в переднем углу.

Покинув гостеприимную деревню и переправившись на лодке через реку, отряд взял по компасу курс на юго-восток — ЮВ 40°, вверх по течению Куй. Солнце светило во все глаза, полярная весна вместе с полярным летом разнежили суровую вечномерзлую землю тундры. Над головой пролетали стаи синиц, зябликов и особенно одиночных куропаток, у которых в эти дни в гнездах начинают вылупливаться птенцы.

Берега Куй, еще недавно заснеженные и мерзлые, покрылись ярко-зеленым ворсом пырея и востреца, лучшего корма для лошадей. Однако наши кони были пока полуголодные, так как трава была еще маленькая и недоступна их зубам. Между тем, среди зеленой травки уже пробивались розовые головки мытников, астрагалов и желтые

лютики, которых больше всего. Растущие по берегу реки заросли ивняка распушили свои белые, душистые метелки. Этот прекрасный заполярный пейзаж дополнялся безоблачным голубым небом, бирюзовой синевой воды в реке и белыми снежниками на противоположном теневом берегу. Лошади бодро шагали вперед, ведомые опытным по бегам в тундре Хатанзейским, а я с Шахтаровым, ведя за повод по паре коней, с улыбкой вспоминали прошедшую ночь с выпивкой, дорогой закуской и важными разговорами.

Однако идиллическое упоение окружающей природой продолжалось недолго. Стоило конному каравану отклониться на восток — 90°, вглубь кондовой тундры, как от приятного путешествия по зеленой мураве остались одни воспоминания. Впереди простиралась плоская водянистая равнина, изобилующая кочками, карликовой березкой-ерником, топкими озерами, болотами и торфяниками, которые соединены между собой непроходимыми протоками. Там, где тундра не покрыта водой, пестрели мхи, осоковые травы, торчали высокие мшистые кочки или более крупные по площади торфяные бугры, называемые булганняхами. Водянистая поверхность и грязевые пятна-плывуны образовались, вероятно, из-за отсутствия дренажа грунтовых вод, подстилаемых вечномерзлым грунтом толщиной до 500 м, который залегает в Заполярье на глубине не более полуметра.

Пересекать такую тундру на вьючных лошадях оказалось очень и очень трудным делом. Тонкий почвенно-растительный покров не выдерживает давления конских копыт и прорывается, лошади беспрерывно проваливаются и вязнут в глинистой жиже, а когда пытаются выпрыгнуть, вьюки падают в грязь; начинается перетаскивание груза на более твердый участок, но впереди нас ожидает такая же грязюка — и все беды повторяются снова. За 10-12 часов пути каждый день, вследствие такого изнурительного и непроизводительного труда, наш караван больше стоит, чем движется вперед. За целый день удается пройти не более десяти километров.

С теплой и безветренной погодой хорошо гармонировали мириады кровожадных комаров, мошек и слепней, которые набрасывались на все живое. Лошади, несмотря на подросшую зеленую траву и подкормку овсом, заметно похудели, и их оставила привычка постоянного труда, поскольку отвлекал и донимал кошмарный гнус.

Прошло семь дней после отъезда из Нарьян-Мара, а мы продвинулись вперед не более чем на 80 км. Мои спутники начали ворчать и

задавать мне вопрос: "Кто это додумался двигаться по тундре на конях?" Мол, для этого существуют олени, на которых умные люди и ездят. Я отвечал, что никакого отношения к выбору транспорта не имел, что я такой же заключенный, как и они, и что как ни трудно, но надо двигаться вперед, выполняя геологический маршрут, как бы это не было трудно.

Впереди, перед рекой Хальмер-ю, рельеф несколько изменился, местами появилась земная "твердь", облегчающая наше продвижение, затем на горизонте появилась цепочка пестроокрашенных мхами сопок высотой до 15 м, по внешнему облику похожих на гидролакколиты, известные не только в Припечорской тундре, но и во всех северных районах Сибири и Дальнего Востока.

Наконец, наш отряд достиг р. Хальмер-ю, правого притока р. Куи. Мы остановились у еловой рощи, на правом берегу реки. Около стоянки — береговой обрыв, сложенный ледниковыми отложениями под названием "морена". Это обнажение было мной детально обследовано и описано. Минуя подробности, отмечу лишь, что описанная морена свидетельствует о том, что на данной территории в далеком прошлом (около 10 тысяч лет назад) располагался гигантский ледяной покров от Кольского полуострова до Полярного Урала толщиной в 1000-2000 метров. В речном песке на Хальмер-ю мне попались обломки не выветрелого каменного угля, что может служить поисковым признаком на залежи этого полезного ископаемого вблизи данной стоянки.

Река Хальмер-ю берет начало после слияния двух ее притоков Ярей-ю и Северная-ю (ярей — значит песок, ю — вода или ручей), имеющих небольшие водотоки и плохо разработанные долины. На прилегающем песчаном участке были встречены так называемые золовые "свидетели"— ящикообразные выступы из уплотненного песка, поросшие сверху карликовой березкой. У Ярей-ю долина поглубже, а течение более быстрое; в русле имеются крупные валуны, реликты размытой морены.

Перейдя Ярей-ю, я скорректировал наш дальнейший путь по азимуту северо-восток 60°. В пяти километрах караван оказался на северо-восточном отроге мусюра Большой Селендей, представленный неширокой полосой моренных холмов, сложенных ледниковыми образованиями (высота их не превышает 20-25 метров). Далее наш путь проходил вдоль Еней-Мусюра, ориентированного с севера-востока на юго-запад. Придерживаясь тропы оленеводов (по-ненецки — вор-

ги), мы встретили несколько озер с прозрачной водой и прекрасной рыбой — пелядью.

Погода в 20-х числах июля совсем испортилась: мелкий дождь и туман обволокли всю тундру. Люди и лошади промокли, было даже трудно развести костер, и настроение испортилось. Спустя 1-2 дня поднялся ветер, палатка дрожала как осиновый лист — и вот-вот сорвется с колышков. Одежду просушить не было возможности, а сапоги прохудились (в этом "виновата" карликовая березка, стирающая, как рашпиль, носки сапог)...

Беда не приходит одна... Проснувшись утром, Шахтаров увидел у палатки нашу кобылу с малюсеньким жеребенком... Он окликнул нас, и через открытую брезентовую дверку представилось маленькое, едва стоящее на тонких длинных ножках существо, сосущее молоко у матери-кобылицы. Вот это сюрприз! Как же мы двинемся дальше по болотам и плывунам? Ведь малыш может запросто утонуть. Хатанзейский предложил сделать вынужденную остановку на три-четыре дня, чтобы жеребенок подрос и окреп, и я согласился... Гнус отравлял нашу жизнь все больше, а бедного жеребенка комары облепили сплошным покровом. Мы сделали ему из спального вкладыша покрывало, но кобылица сорвала зубами это покрывало, и стала облизывать свое дитя. Через двое суток жеребенок оклемался, начал бегать и брыкаться, при этом шерсть у него росла прямо на глазах, и укусы комаров он уже воспринимал менее болезненно — не даром в народной поговорке сказано: "На каждый яд находится противоядие"!

Еще через два дня наш караван с пополнением двинулся дальше на северо-восток, причем жеребенок стал совсем аборигеном и научился перепрыгивать через кочки! Однако тундра ставила все новые и новые преграды. На третий день похода с жеребенком одна лошадь, завьюченная сумами с продуктами, упала в ручей, а сумы оказались под ней, и пока мы вытаскивали коня из воды, все продукты промокли. Отряд сразу лишился соли, сахару и сухарей, мало пострадала только мука. Остановившись на ночлег, мы стали просушивать муку, сухари и промокшую от дождя одежду... Хатанзейский напросился пойти на охоту — рядом на озере плавали утки, гуси и лебеди. Предложение мне понравилось, и я дал ему ружье и три патрона с дробью. Часа через два охотник возвратился, бросив у костра две утки и одного гуся, что, конечно, нас обрадовало — теперь от голода не помрем! Мои спутники, издавна знакомые с ди-

чью, быстро обработали тушки птиц, положили их в котел, и началась подготовка к трапезе. Для поднятия настроения Хатанзейский предложил открыть бутылочку спирта, и я достал ее из запертого на замок вьючного ящика.

Неожиданный сабантуй с выпивкой и разговорами продолжался несколько часов. Много говорили о судьбах арестантов - вообще и конкретно — о присутствующих в палатке, при этом мне стали намекать на бесполезность нашей экспедиции, на жалкое лагерное будущее нашей троицы и т.п. Хатанзейский прямо сказал мне, что из Воркутлага чекисты меня не выпустят — и свою молодую жизнь я закончу на нарах... Шахтаров напомнил, что ему надо ждать прибавки срока, а его это не устраивает... Мне такие разговоры не нравились, поскольку я все еще мечтал о скором освобождении... Мои спутники усмехались, а когда, допив спирт и охмелев, я предложил ложиться спать, Хатанзейский сказал, что ему еще рановато, и позвал Шахтарова выйти на минутку из палатки. Слух у меня прекрасный, и в их негромком разговоре донеслись слова Хатанзейского: "Надо бежать сегодня же, Иван нам помешать не сможет".

Лежа в спальном мешке, я сразу понял о готовящемся побеге моих спутников. Действительно, помешать этому нельзя (при моих попытках что-то предпринять, они просто убьют меня!). Спустя немного времени они вошли в палатку и начали укладывать все необходимое в рюкзаки и со словами — "Пусть Иван спит — это сохранит ему жизнь", — покинули палатку...

Прошло несколько минут, все стихло, светлая белая ночь позволяла видеть все окружающее, хотя северное солнце и было закрыто тучами, но дождя не было. Посмотрев на часы, я увидел стрелку на пяти часах утра и вылез из спального мешка. Теперь уже не убьют меня — они осуществили свою безумную мечту. Я быстро начал выяснять, что они прихватили с собой в побег, к которому, как я теперь понял (они не раз об этом намекали), готовились заблаговременно. Не было единственного в отряде ружья с патронташем и всеми патронами, а также большемерных рюкзаков, запасной палатки, плащей, двух комплектов новой спецодежды и всех продуктов, кроме мешочка с сухарями — около одного килограмма и десяток килограммов овса, из которого я смогу варить кисель, если размять молотком зерна.

Одному мне с таким имуществом, включая коней, и снаряжение, а также учитывая проведение геологических наблюдений, было не

справиться: надо искать оленеводов, которые помогли бы. На днях Хатанзейский, говоря о продолжении маршрута, сказал, что впереди через 15-20 км можно встретить чумы оленеводов. Развернув топокарту, я увидел на востоке от стоянки примерно в 20 км реку Табров-ю, где значками показана летовка оленеводов. Значит, надо немедленно двигаться туда!

На другое утро, с солнечной погодой, я оседлал двух лошадей, из числа более спокойных, взял сухари и спички — последнюю коробку, и двинулся прямо на восток, навстречу неизвестности. Объезжая болота и трясины, лошади шагали по мхам и ернику, отмахиваясь хвостами от назойливого гнуса. Через 4 часа на горизонте показались конуса нескольких чумов. Это было не болезненное воображение, а настоящие чумы со стадом оленей вблизи.

Сначала меня приветствовали собаки своим лаем, извещавшим хозяев о пришедшем госте. Вид у меня был ободранный и лохматый, а потому вышедший из чума мужчина держал в руках ружье. Я рассказал о случившемся со мной, упомянув Хатанзейского, после чего ненец улыбнулся и сказал, что Алексей Хатанзейский "бур морт", указывая тем самым на знакомство с ним. Меня пригласили в чум, и хозяйка быстро по совету мужа стала раскладывать на низеньком столике у дышащего жаром очага вареное оленье мясо, жареную пелядь и налила в миску мясной бульон. И я со словами — "Пукси, чай-то" вместе с хозяевами начал трапезу, не скрывая своего голода: ведь более двух суток ничего не ел. После ужина моя мокрая одежда и сапоги были развешаны над очагом, а сам я залез на постель из оленьих шкур и заснул.

Наутро выяснилось, что мне повезло: приютившие меня оленеводы должны были еще неделю назад переехать на другой пункт, но из-за болезни оленей перекочевка задержалась. Собравшись вокруг, оленеводы решили выделить мне на помощь молодого парня — Ивана Выучевского, немного говорящего по-русски. Так я вернулся к своей палатке вдвоем. Начали собираться после отдыха в путь. Не обошлось, однако, без новых неприятностей. Проснувшись первым и выйдя на воздух, я увидел только пять коней, а кобылица с жеребенком исчезла. Сказав об этом Выучевскому, я попросил его затратить несколько часов на поиски, но Иван категорически отказался: этим делом ему заниматься некогда — иначе он вернется в свой чум.

Пришлось смириться с отказом и, навьючив оставшихся пять коней, мы двинулись в маршрут. Это было 29 июля, после трех недель

моего трудного и необыкновенного путешествия по заполярной тундре. Травянисто-моховый покров был сравнительно твердым, выдерживал давление конских ног, и за 10 часов удалось пройти более 20 км, сделав при этом четыре остановки для геологических наблюдений. К концу второго дня путешествия с Выучевским мы вышли к холмам Табровмусюра, и там первый и последний раз в жизни я увидел ритуальное служение ненцев-язычников (идолопоклонников!) на маленьком холмике, где на столбе висело человекоподобное, набитое вероятно сухой травой чучело с большой головой и тряпичными конечностями, а рядом горел костер, около которого было много костей животных (наверно, оленей) и виднелась целая ватага мужчин и женщин, пляшущих и громко поющих (или кричащих) вокруг костра. Я хотел подойти поближе к этому удивительному торжеству, но мой проводник сказал, что не надо мешать людям отмечать свой праздник.

В истоках реки Табров-ю разместился на летовку целый поселок из 15 чумов с оленьими стадами ижемских колхозов (где раньше работал мой конюх-беглец Шахтаров). Уполномоченный Красного чума, увидев мою арестантскую внешность, попросил какую-нибудь бумагу, подтверждающую личность, — и при виде пропуска он успокоился.

На календаре у горожан было 1 августа — обычный летний день, а у оленеводов великий праздник — День оленя, и все население чумов гуляло. Накануне из поселка Черное, что на берегу Баренцева моря, вернулись оленеводы, привезшие оттуда продукты и спирт, а теперь все от "мала до велика" сидели за праздничными столиками, пили разведенный спирт, съедая котлы вареного мяса и жареной рыбы с непременным "чай-ю". Для меня, полуголодного существа, этот пир остался незабываемым до настоящего времени.

Дальнейший маршрут продолжился с новым проводником, поскольку Ивана Выучевского отпускали на неделю. Второго августа с новым проводником Яковом Чупровым я двинулся далее на восток, и часов через 12 мы достигли берегов р. Урер-ю, где и устроились на ночлег. Начался сильный дождь, уровень воды на реке быстро поднимался, и наутро перейти реку вброд стало невозможно. Требовалась лодка. Чупров привез ее из ближайшего становища оленеводов на оленьей упряжке, вместе с провожающим, который должен был увезти лодку обратно. Переправа заняла немного времени, и мы поехали дальше в направлении устья р. Яреи-ю.

Шли с перерывами из-за дождей целую неделю в направлении маршрута— северо-восток 60°. С восточного склона Табров-мусюра открывалась далекая перспектива на бескрайние просторы тундры, а на северо-западе синела всхолмленная возвышенность Вангурей — это на правобережье р.Черной, с северо-востока же виднелся меридианально вытянутый мусюр Надыр-Нырд. Между названными возвышенностями раскинулась водянистая серая, труднопроходимая летом тундра. Карликовый лес полностью исчез. Измерив на карте линейкой расстояние, которое мы прошли, я подметил ошибку на топокарте: устье реки Урер-ю показано километров на 50 севернее от ее истинного положения.

Далее, с отдельными остановками через два-три километра, мы постепенно поднялись по пологому склону Надыр-Нырда, который, подобно другим мусюрам, сложен мореной, крупными валунами гранитов с Кольского полуострова (вот откуда их приволокли покровные льды, двигавшиеся сюда тысяч десять лет назад!). Высота отдельных холмов составляла более 80 метров над окружающей местностью — и таким образом они значительно выше мусюров, осмотренных мною в прошедшие дни.

В широких долинах Надыр-Нырда располагались довольно крупные озера, включая о. Потей-ты (ты — означает озеро), Колва-ты и др., богатых рыбой. Из этих озер берут начало известные (особенно теперь, после открытия нефти) одноименные реки Колва и Потей. На берегу последней, на участке очередной остановки на ночлег мне посчастливилось найти на берегу, в песке обломки блестящего каменного угля — следовательно, в этом районе, скорей всего выше по течению реки, могут залегать коренные пласты угля. Ведь оленеводы углем не пользуются — и привезти его с Воркуты не могли...

Отряд приближался к району, где по договоренности с Н.Н.Шмелевым должны были встретиться две наши группы — сухопутная и морская (назначенная на начало августа).

Стоял солнечный, но уже по-осеннему прохладный заполярный день. На берегу о. Колва-ты мы остановились на отдых около палаток рыбаков. Моим проводником теперь был 15-летний юнец Вася, хорошо знавший Колвинскую тундру.

Бригада рыбаков на оз. Колва-ты в составе восьми молодых девушек и бородатого деда встретили нас очень радостно и много раз принимались угощать рыбой — и жареной, и вареной, и вяленой, и соленой, так называемого зырянского засола. Все молодые, мы быс-

тро познакомились во время этой трапезы. Оказывается, их привезли сюда с Печоры на оленьих упряжках, когда стада кочевали на север, а обратно увезут с богатым уловом при возвращении стад на юг. Дед-бригадир, хорошо говоривший по-русски, ничего не слышал об экспедиции геологов в эти места. Это удивило: неужели группа нашего начальника где-то задержалась или попала в ЧП?

Спустя день после приятного отдыха в среде красивых блондинок-коми надо было продолжить свои дела, которые теперь заключались в поисках шмелевской группы. Проводник-юнец Вася покинул меня, и я вместе с дедом-рыбаком оседлали двух лошадей (поправившихся на хорошем подножном корме), и мы стали рыскать по соседним холмам в надежде увидеть силуэты брезентовых палаток...

Неудача в поисках первого дня на следующий день ознаменовалась большой радостью: у подножия Еней-Мылька мы увидели две палатки, которые оказались шмелевскими. Так закончился для меня первый в жизни очень трудный и поучительный во многих отношениях геологический маршрут, в котором я утратил своих спутников и едва не потерялся сам.

Основные деловые итоги этого марафона можно свести к следующим положениям:

1. В полосе Больше-Земельской тундры от Нарьян-Мара на западе до истоков г-Ярей-шор на востоке нет никаких признаков Больше-Земельского хребта, о котором писали Г.Шренк (1955), А.А.Григорьев (1924), Ю.А.Ливеровский (1933). Далее на восток, до Табровмусюра расположена протяженная зона плосковерхих моренных холмов северо-восточного направления, которые местами прерываются широкими (до 10 км) заболоченными низинами с общей протяженностью этого мусюра около 120 км. Далее на восток простирается обширная заболоченная низменность, названная нами Урер-ю (по реке одноименного названия).

2. На всем протяжении маршрута выходы древних (доантропогеновых) коренных пород отсутствуют. По словам оленеводов, на реке Черной в устье ее притока р. Вангурей имеются большие скалы горных пород, а на берегах встречается много обломков каменного угля. Подобные находки сделаны и нами, что может указывать на коренное залегание пластов этих углей в пределах указываемых нами и оленеводами районов.

3. Для любых экспедиционных работ на болотных пространствах Больше-Земельской тундры надо использовать только нарты с оленьими упряжками и ни в коем случае — конный транспорт.

Встреча с начальником отряда Николаем Васильевичем Шмелевым принесла новые огорчения. Первый вопрос ко мне: почему я один. Где Шахтаров и Хатанзейский? Я сразу ответил: "Они сбежали!" Шмелев побледнел и крикнул: "Почему я не принял меры к их задержанию?" И мне оставалось сказать одну только фразу: "Слава Богу, что они меня не убили!"

Начальник дал команду мне с Васей Чернышевым заняться перевозкой имущества конного отряда на базу к палаткам, а сам на оленьей упряжке, арендованной у оленеводов, отправился на остров Варандей, где располагалась радиостанция Ухтпечлага, чтобы срочно отправить телеграмму на Воркуту о побеге двух заключенных — Хатанзейского и Шахтарова. О побегах надо было немедленно сообщать руководству лагеря, чтобы по свежим следам изловить беглецов...

Перед отъездом Шмелев сказал, что надо готовиться к маршруту на Синькин нос для проверки заявки о камнях, пропитанных нефтью... На другой день он уехал, а я с завхозом Агафоновым и рабочим Чернышевым приступили к упаковке всего необходимого для предстоящего конного маршрута: продуктов, теплой одежды, кайл, лопат, и др., упаковав их в четыре вьючных сумы, и подремонтировали седла. Мы рассчитывали по возвращении Шмелева, не мешкая, отправиться в путь, поскольку на дворе заполярная осень, а там и зима. Оленеводы со своими стадами уже двигались на юг.

Стояла середина августа. Погода холодала, северо-восточный ветер приносил дождь со снегом, и температура воздуха в ночные часы опускалась ниже нуля. Угон оленьих стад на юг начал волновать волчьи стаи, которые кормились оленьим мясом. Ночью можно было услышать волчий вой и грызню животных.

Не дожидаясь возвращения начальника, я вместе с Васей Чернышевым сделал несколько геологических маршрутов по долинам р. Колвавис, где повсеместно распространены четвертичные ледниковые отложения, перекрытые сверху делювиальными суглинками с мелкой галькой подстилающих образований. Более древних горных пород, хотя бы мезозойских, здесь не было, да и вряд ли они могли залегать в Больше-Земельской тундре на поверхности земли. Два дня заняла работа по упаковке собранных ранее образцов горных пород, включая этикетирование, упаковку в бумагу и мешочки, поскольку многие прежние упаковки оказались сильно промокшими.

Прошло еще несколько дней, и числа 23 августа вернулся

Н. В. Шмелев, выполнивший свой важный служебный долг по поиску и поимке сбежавших арестантов нашего отряда (много позже стало известно, что их не поймали). Помимо этого, он выполнил очень важную геологическую поездку на оленях вдоль побережья Баренцева моря на Синькин нос: отыскал там коренные выходы "горючих камней", описал их и отобрал много интересных образцов. Мы вместе развернули упаковки этих образцов и решили, что перед нами лежат битуминозные, пахнущие керосином, почти черные известняки девонского возраста (около 350 млн лет), с которыми в западном Приуралье связаны залежи нефти так называемого даманикского горизонта. Установление битуминозных известняков даманика на Синькином носу явилось поисковым признаком в дальнейшем, когда в бассейне р. Усы и Печоры были открыты промышленные залежи нефти и газа, ближайшим из которых является очень крупное Кол-винское месторождение углеводородов...

На 26 августа Николай Васильевич наметил вместе со мной конный маршрут на р. Навол-ю. Ночью поднялся ветер, пошел дождь, лошади за палатками фыркали и ржали, и слышался волчий вой. Утром, когда просветлело, Чернышев вышел из палатки и не увидел лошадей — они как под землю провалились, даже стреноженный мерин-вожак исчез. Разбудили Шмелева, началась паника, и мы попарно, быстро позавтракав, — Николай Васильевич с Агафоновым и я с Чернышевым — отправились на поиски. Мы пошли по двум направлениям: на северо-восток и на северо-запад, так как кони обычно уходят против ветра и по направлению к морю, в данном случае к поселку Черное, который им знаком...

Ходили мы целый день, промокли до нитки, пройдя около 15 км по болотистой тундре, но никаких следов или отпечатков копыт не увидели. Назавтра поиски продолжались, однако и они ничего не дали. Между тем, выпал снежок, и ночная температура воздуха снизилась до -2 градусов — приближалась зима. Учитывая это обстоятельство, Шмелев решил прекратить поиски и срочно готовиться к отплытию на двух плоскодонных лодках вниз по реке Колве до устья на расстоянии порядка 500 км. Все поддержали такое решение и начали смолить лодки (в них были трещины), потом упаковали снаряжение, седла, вьюки и продовольствие, но этот груз в лодки не поместился. Тогда начальник решил оставить 10 мешков овса, три мешка муки, кайла, кувалды и др. на берегу.

31 августа 1939 года, в холодное дождливое утро, уложив груз в лодки, мы двинулись вниз по реке Колве, где нас ожидало множество трудностей.

Начались они в тот же день. В своих истоках Колва представляет собой небольшой ручей, и наши лодки постоянно садились на мель, так что приходилось вылезать в ледяную воду и толкать лодки вперед. В результате за десять часов удалось проплыть не более 10 км. Все "навигационные" работы, включая определения направления долины реки, скорость течения и глазомерную топосъемку, Николай Васильевич поручил мне, а в помощь придал Васю, с которым мы на пару плыли на второй лодке.

Через два дня, когда русло реки расширилось, и глубина увеличилась, плавание почти нормализовалось. У берегов с высокими обрывами делались остановки для осмотра и описания обнажений горных пород и отбора образцов. Как и следовало ожидать, нам встречались только выходы молодых четвертичных отложений, о которых кратко упоминалось выше.

Скорость течения реки сначала составляла 6-7 км в час, а через 60-70 км ниже уменьшилась до 4-5 км в час. Русло и долина реки изгибались (меандрировали), образуя цепочку петлеобразных поворотов, значительно удлиняющих путь. В русле было много крупных валунов кристаллических пород с Кольского полуострова — это были остатки размытых рекой ледниковых образований (морен).

Порядок плавания стабилизировался. Утренний подъем в 6.00, завтрак готовит завхоз Агафонов, устраняет течи в лодках Вася Чернышев, я разбираю и упаковываю палатки, Шмелев укладывает образцы в мешочки и подписывает их. После завтрака — быстрая погрузка лодок и отплытие. Днем во время остановок около обнажений вместо горячего обеда -холодная закуска (хлеб или сухари, овощные или рыбные консервы, вяленая рыба). Рабочий день длился 11-12 часов. Стоянки устраивали на пойменных террасах с песчаным грунтом. Вечерних разговоров бывало мало, все уставали, замерзали и хотели быстрее влезть в меховой спальник. За первые восемь дней мы проплыли по моим подсчетам около 80 км — это маловато...

Впереди предстояло еще плыть да плыть, а погода стояла мерзкая — холодная, с дождями и туманами, без единой встречи с людьми. Деревень здесь нет, а оленеводы уже откочевали на зимние становища в лесную зону.

При встречном ветре скорость движения лодок уменьшилась, и

надо было сильнее работать веслами, а я и Н.В .Шмелев были рулевыми. Между тем Колва стала совсем полноводной рекой, по которой можно плавать на баркасах и шнягах. Берега становились все ниже, долина реки расширилась до двух-трех километров, а кругом на коренных берегах темнели смешанные леса зоны лесотундры, в которой много куропаток, зайцев, лис, волков, реже — песцов (они живут, в основном, в Заполярье).

Н.В.Шмелев перед каждой ночевкой намекал на возможность нападения на наш отряд беглецов Хатанзейского и Шахтарова, которые, зная о пути нашего следования и о наших запасах провианта и теплой одежды, могли в любой удобный момент напасть, убить и воспользоваться имуществом. Заряженную жаканами двухстволку он, засыпая, ложил себе на грудь. Мне казалось, что такие опасения напрасны, поскольку Хатанзейский — уважаемый человек у оленеводов и они уже давно обустроили его пребывание в своих чумах, пряча от глаз ВОХРа.

Берега реки становились все ниже и обрывы горных пород встречались реже. Геологические наблюдения сократились до минимума, а моя глазомерная съемка становилась все труднее из-за встречных ветров и уменьшения скорости течения реки. Забегая немного вперед, отмечу, что глазомерная съемка р.Колвы в целом оказалась удачной, поскольку нарисованный мною абрис со всеми изгибами Колвы сверху вниз по течению хорошо наложился на топокарту одинакового масштаба с абрисом моей съемки (на карте Колва была показана пунктиром).

15-17 сентября по реке вместе с лодками поплыли многочисленные льдины. Обледенелые берега закрылись белым пушистым снегом, который останется до следующей весны. Появилась опасность вмерзнуть во льды.

Это предположение, высказанное всеми нами, оправдалось. 27 сентября, проснувшись утром, мы увидели, что лодки окружены сплошным ледяным панцирем, из которого уже нет возможности выбраться: лед сковал реку. Начался снегопад, палатки занесло снегом, а до устья Колвы и до деревни оставалось, по моим глазомерным подсчетам, не менее 60-70 км. Этот путь одинокий путник вряд ли одолеет, но я предложил начальнику, что сделаю такой бросок. А он ответил: "Хватит мне того похода, который сделали Хатанзейский и Шахтаров!" Шмелев, конечно, был прав, поскольку он отвечал головой за каждого заключенного.

Пришла матушка-зима с метелями, которые в этих краях значительно опаснее для человека, чем морозы. Переселившись в одну палатку, мы установили печь-буржуйку, очищали снег, добывали воду из льда, готовили кашу перловую либо пшенную, так как консервы и жиры закончились, а соль, подмокшая в пути, была на исходе. В общем наша жизнь становилась все труднее и труднее. Сидя у дымящейся печки, неумытые, обросшие бородами, с шелухой и коростой на теле, обовшивевшие, мы все-таки не падали духом, надеясь, что вот-вот нас найдут по запросам из Воркуты жители Усинского района, а скорее всего — вохровцы, постоянно занимающиеся ловлей сбежавших заключенных. У Агафонова нашлась прядь волос из конского хвоста, из которых я сплел силки для ловли куропаток, и всю последующую неделю, каждые сутки в силки попадалось 5-8 куропаток, которых умело обдирал и поджаривал завхоз Агафонов. С ним связан и дурной поступок: как-то Шмелев уходил с ружьем в соседний лес, а завхоз открыл замок принадлежащего Николаю Васильевичу вьючного ящика и достал оттуда бутылку коньяку. Я в это время вытаскивал из силков куропаток, а когда вернулся в палатку, то увидел раскупоренную бутылку, которую он распивал вместе с Васей. На мой вопрос: "Откуда?" завхоз ответил, что это подарок. Я с удовольствием выпил поднесенные сто грамм, закусив жареной куропаткой... Но прошло несколько дней, Николай Васильевич рылся в своем вьючном ящике и вдруг закричал: "Агафонов! Ты опять хозяйничал? Не хватает бутылки коньяка"... Только тогда я понял, откуда завхоз добыл коньяк. Шмелев ругался громко, даже матом и обещал наказать Агафонова.

Прошло недели полторы, наступил октябрь, и в один холодный морозный день к палатке подъехали оленьи нарты с каюром, которого мы встретили с великой радостью. А он в вежливой форме заявил, что целую неделю ищет пропавшую экспедицию — и вот, наконец, нашел! Он предложил собирать и упаковывать снаряжение, а сам поехал назад, чтобы возвратиться через 4 часа с двумя грузовыми нартами. Погрузив имущество и оставив лодки и печку, мы покатили вниз по реке до деревни Колва, где немного обогрелись, а потом направились в лагпункт Усть-Уса, куда прибыли поздно ночью.

Через пару дней мы уже ехали в санях, запряженных лошадьми, спасаясь от мороза в оленьих спальных мешках, и спустя 8 дней оказались на родной Воркуте. Наша экспедиция заняла целых семь месяцев.