Лагерь при станции Янгиюль

 

Через две недели моего пребывания на пересылке на меня пришёл наряд, в котором говорилось, что я, как специалист, направляюсь по спецнаряду ГУЛАГа в распоряжение начальника первого лагерного отделения при станции Янгиюль (Кауфманская) ст. лейтенанта Николаева. Прибыв туда на машине вместе с другими рядовыми рабочими, я явился к начальнику лагеря, и он предложил мне отдохнуть

 

и расположиться в ИТэРовском бараке¹. Пробыв там три дня, я никуда не наряжался, а затем начальник Николаев вызвал меня к себе и долго беседовал, узнавая, кто я по профессии, где работал и кем и т. д. Затем он меня спросил: «Не сможете ли Вы организовать проектирование у нас угарно-вигоневого цеха для получения уточной пряжи для выработки одеял в системе ГУЛАГа?». (Ткацкий цех там уже имелся). Вскользь он заметил, что находящиеся здесь же, в лагере, пять человек инженеров-прядильщиков из Креймгольдской мануфактуры (г. Нарва) уже в течение трёх лет ничего не сделали для выполнения этой задачи. Я ответил, что, поскольку вигоневое прядение родственно шерстяному аппаратному прядению, то я принципиально готов за это взяться, но для того, чтобы дать окончательный ответ, я должен предварительно ознакомиться, что из оборудования здесь имеется, какой ремонт ему нужен, каковы здешние ремонтно-механические мастерские и со всем, что касается этого вопроса. Только после этого я сумею доложить свой окончательный ответ.

Николаев прикомандировал ко мне самого молодого (из пятёрки) инженера и предложил ему ознакомить меня с тем, что меня интересует. После трёх дней ознакомления я доложил начальнику лагеря, что я согласен взять на себя проектирование вигоневого цеха, ремонт необходимого оборудования и, в последствии, монтаж машин и производственного корпуса.

В моё распоряжение был отдан указанный выше молодой инженер-чертёжник, и я приступил к составлению проекта и сметы, которые были экстренно рассмотрены в Управлении лагерей и утверждены.

После этого начальник лагеря созвал всех вольнонаёмных инженерно-технических работников у себя на совещании и объявил им, что я назначаюсь главным инженером нового угарно-вигоневого цеха. Ремонтно-механические мастерские поступают в моё распоряжение до тех пор, пока не будут выполнены все необходимые по ходу дела заказы, поручаемые мною мастерским. Он предупредил ИТР и полунаёмных работников, что, в случае невыполнения ими какого-либо технического распоряжения, виновные будут отвечать

 

также, как за невыполнение его личного распоряжения, как директора промкомбината.

При первом же намёке на подобную ситуацию, я должен был немедленно доложить об этом директору. Начальник лагеря спросил меня: «Достаточно Вам этого?».

Я ответил: «Вполне достаточно, но я думаю, что никаких недоразумений у нас не будет».

В дальнейшем я обнаружил, разбирая разбросанные в беспорядке на фабричном дворе части машин и разные ящики, что там имеются полностью упакованные в ящики части совершенно нового кардочесального аппарата Краснопресненского завода чесальных машин в Москве. Я разыскал в бухгалтерии договор на поставку этого аппарата комбинату и узнал из него, что завод, для монтажа этого аппарата, обязан командировать своего инженера и сдать этот аппарат «на ходу» администрации.

Я доложил об этом директору комбината, и просил через бухгалтерию, ссылаясь на договор, вызвать шеф-монтёра с завода. Одновременно я просил присоединить к письму промкомбината моё частное письмо к старшему мастеру цеха Краснопресненского завода тов. Цисильеву, чтобы он выслал надёжного, знающего шеф-монтёра — мастера своего дела.

Работая в ГШУ наркомата, я бывал по делам службы на заводе и знал как его работников, они также знали меня, как специалиста.

Примерно через месяц, когда на производственной площадке была, в основном, сделана разметка для расположения будущих машин, в том числе и нового чесального аппарата, прибыл шеф-монтёр с Краснопресненского завода, которому я объяснил свои соображения о монтаже. Он согласился с ними, и мы приступили к совместной работе.

Одновременно с этим промкомбинат посетил начальник новостроек текстильной промышленности наркомата СССР А. В. Орлов, который хорошо знал меня по работе в Москве. Обходя вместе с директором промкомбинат и встретив меня, он поздоровался со мной и удивлённо спросил: «И давно Вы здесь?». Я ответил. Орлов, указывая на меня, сказал директору: «Лучшего чем, Бухарин Вам не найти. Вам повезло». Он попрощался со мной и пожелал всего хорошего.

 

Эта случайная встреча послужила мне ещё одним, не лишним поводом для увеличения доверия ко мне со стороны начальства.

Я попросил директора промкомбината дать мне разрешение, в целях обучения кадров из состава заключенных, отобрать около 100 человек, женщин и мужчин, и использовать их вначале для разборки всего захламлённого двора, систематизации и учёта деталей и на прочих разных работах.

Одновременно, из Ленинграда я выписал плакаты всех машин угарно-вигоневого цеха и развесил их на свободных стенах цеха. Параллельно с монтажом имеющегося старого аппарата и прядильных машин для хлопчатобумажного производства сам я приступил к обучению, набранных групп рабочих их будущим специальностям. Весь состав лагеря был первой категории — физически полноценные люди в возрасте до 35 лет. Я руководствовался общим обликом человека и тем, как он отвечал на мой вопрос: «Хотите приобрести специальные знания? Я инженер с 1914г., больше 20 лет работал в промышленности, на фабриках и учреждениях, обещаю Вам, что то, что знаю сам, постараюсь передать Вам, насколько вы будете способны это усвоить. Во всяком случае, в последствии, в Вашей жизни это будет не лишним».

Ни одного человека принудительно я в учебные группы не включил. Результаты обучения оказались такими: из 100 человек обучающихся около 25% сдали экзамены на отлично, 60% — на хорошо, остальные — удовлетворительно.

Через две недели после начала работ в корпусе лагерь посетил начальник управления САЗЛага капитан Липкин и, войдя вместе с начальником лагеря в корпус, увидал поднимающиеся с пола рамы машин, аккуратно положенные кучки деталей, чистоту и порядок в помещениях, развешенные на стенах плакаты и стоящих около меня учеников. Обращаясь к начальнику лагеря Николаеву, он спросил: «Не понимаю что у Вас делается? На дворе и в корпусе порядок, плакаты, ведутся занятия. Кому этим мы обязаны?». Николаев протянул руку в мою сторону и сказал: «Ему». Липкин подошёл ко мне, поздоровался и спросил: «Давно вы начали заниматься?». Я ответил: «Нет, недавно, но думаю, что через три месяца они будут способны работать на машинах». Обратившись к начальнику лагеря, он сказал: «Освободите инженера Бухарина от всяких нарядов,

 

оденьте его так, чтобы он был одет не хуже вольнонаёмного состава, дайте ему право питаться в вольнонаёмной столовой и организуйте рабочую комнату — кабинет-спальню, которую он оборудует себе при цехе».

Всё это было выполнено и, таким образом, я был поставлен в условия исключительно благоприятные. Кроме того, мне было разрешено ходить по всей территории лагеря, осведомляя о том, куда я иду дежурных на сторожевых вышках, и я, таким образом, фактически был как бы на правах вольнохожденцев на всей территории промкомбината. Все указания капитана Липкина в отношении меня были срочно выполнены, оставалось только мне оправдать их работой.

Выдавая заказы в ремонтные мастерские, я загружал их почти полностью.

Я очень хорошо ознакомился с составом рабочих и их индивидуальными особенностями. У некоторых из них была чрезвычайно высокая квалификация, и у меня с ними установились очень хорошие, товарищеские взаимоотношения, а некоторые из них стали совершенно откровенны со мной.

Так, один из токарей, пожилой, лет семидесяти, дрожащими руками блестяще выполнял все токарные работы, с ювелирной точностью и отличным качеством. Я как-то спросил его: «А где Вы работали на воле?». Он уронил слезу и ответил: «Всю жизнь на Путиловском!». Другой, узнав о том, что мне в ближайшее время придётся отливать большие блоки для волчков в угарно-щипальный отдел, предложил производить это на месте, для чего он сам оборудует литейную по методу тигельной плавки, в которой можно будет отливать детали весом до трёх пудов.

Я с радостью за это ухватился. Литейная была организована, получены тигли, и мы сделали блоки диаметром до 0.8 метра, которые обрабатывал, точнейшим образом (на бесшпоночной посадке), упомянутый выше отличный токарь.

Как это ни странно, в основном проекте комбината, имеющем дренально-щипальный отдел, совершенно не предусматривался пыльный подвал. Поэтому я разместил угарно-щипальный отдел вигоневого цеха в ближайшем прилегающем помещении, где я монтировал два старых английских волчка с чугунными валами и крестовинами. На них я и монтировал (бесшпоночной посадкой) тяжёлые блоки главной канатной передачи.

 

Непосредственно около этого помещения, в цветнике, я устроил пылеосадочную трёхкамерную будку, где и оседала вся пыль, выбрасываемая вентиляторами из-под волчков.

Сырьём для угарно-вигоневого производства служили низкие сорта хлопка, а также угары — отходы производства шелкомотальных фабрик и другие, которые мы разрабатывали на своих двух волчках. Из смеси мы вырабатывали на чесальных аппаратах ровницу, а затем из неё — пряжу метрического номера 3.

Переходя к организации и монтажу машин апаратно-прядильного отдела, надо сказать, что всё его оборудование состояло из двух старых немецких аппаратов, присланных на комбинат после пожара тех фабрик, где они ранее работали, и двух старых хлопчатобумажных сельфакторов по 300 веретён, которые были в совершенно разобранном виде и нуждались в переделке на них вытяжных аппаратов.

Что касается персонала, который мог бы работать и знал бы дело, то такового на месте совершенно не было. Исключение составлял, так называемый, «аппаратный мастер» Тюленев, который мне был известен как подмастерье, работавший на фабриках Ульяновского треста. Работавший... и последовательно выпроваживаемый с фабрики на фабрику за своё пьянство и «чертоломство» (вместо подгонки деталей — удары молотком и кувалдой и т. д.). Когда я его там увидел и спросил у директора: «Откуда он у Вас и с каких пор?», он ответил: «Около полугода, прибыл с какой-то фабрики». Я охарактеризовал ему его и сказал: «При первом удобном случае увольте его, пользы от него никакой, а разлагать людей он будет».

С другой стороны, когда в округе стало известно, что я появился в лагере на промкомбинате, ко мне стали поступать письма от некоторых бывших рабочих и мастеров, предлагавших свои услуги. Прядильщик Серёжа с Игнатовской фабрики, который у меня там работал учеником, и мастер аппаратного цеха Башкин прислали заявления о желании поработать со мной на промкомбинате. Однажды, обходя с директором промкомбинат, я застал Тюленева за сборкой одного из старых аппаратов, когда он оперировал молотком и кувалдой и при нас разбил опору подшипника рабочего валика. Я показал на это глазами директору и, подойдя к Тюленеву, спросил: «Что ты делаешь, друг? Опять приехал к полому». Директор тоже

 

вмешался и сказал: «Разве так работают?». Полупьяный Тюленев набросился на него со словами: «А ты что понимаешь, иди своей дорогой и помалкивай».

Директор не выдержал и, вернувшись, начал на него кричать и т. д. Я тут же сказал ему: «Вот Вам хороший предлог его уволить немедленно».

Вернувшись к себе в кабинет, директор приказал выдать Тюленеву расчёт, отобрать пропуск и вывести за пределы промкомбината, что и было немедленно выполнено. Вскоре после этого приехали на промкомбинат и были приняты на работу аппаратный мастер из Бухары Н.Ф. Башкин, оказавшийся хорошим мастером и умеренным пьяницей, а также прядильщик Серёжа с Игнатовской фабрики.

Оба они проработали со мной полтора года.

В то время, как я с шеф-монтёром Краснопресненского завода занимался монтажом нового аппарата, приглашённый мастер И.Ф. Башкин был занят разборкой второго чесального аппарата и приведением его в работоспособное состояние (он был привезён после пожара из Ферганы). Серёжа работал на монтаже сельфакторов вместе с прибывшим в лагерь польским подмастерьем Новаком.

Я с шеф-монтёром работал очень дружно, и некоторые недостающие приспособления для точки и чистки аппаратов мы изготовили на месте совместными усилиями. Через месяц от начала сборки она была закончена, и новый мощный аппарат Краснопресненского завода был предъявлен к сдаче шеф-монтёром директору комбината.

Сдача прошла отлично, и шеф-монтёр отбыл в Москву с актом о сдаче аппарата «на ходу». Я воспользовался этим для того, чтобы передать вместе с ним в Москву два ходатайства в соответствующие органы о моей реабилитации-освобождении, а также письма домой. Он с удовольствием обещал побывать у нас дома лично.

Все мои просьбы он выполнил полностью, а недели через две я получил сюрприз: начальница 2-го отдела комбината Анна Георгиевна Тональская вызвала меня к себе и вручила большой конверт, уже взрезанный ею, с радостным возгласом: «Вот Вам Ваша семья, Владимир Иванович!».

Я развернул и вытащил из конверта содержимое, и увидел группу дорогих мне лиц: отца, жену, трёх сыновей и дочь, и письмо. Это было, примерно, в конце марта 1940 г. Я, радостный, пошёл к себе

 

в комнату и прикрепил над постелью фотографию. Все рабочие, заходя ко мне, просили разрешения посмотреть, а женщины, взглянув на карточку, в большинстве своём даже плакали.

Директор комбината, поговорив с Тональской, предложил мне, чтобы я выписал сюда всю свою семью с условием, что жена и дети будут обеспечены работой, а я буду ежедневно на ночь отпускаться домой и, таким образом, как бы восстановится наша семейная жизнь. Я попросил времени на размышление и, по прошествии трёх дней, пришёл к директору, и решительным образом отказался от его предложения. Я сказал: «Отец — стар, дети — учатся и работают, жена — служит. У них привычная домашняя обстановка, и я думаю, что за счёт своего призрачного благополучия мне не стоит ломать их жизнь».

 

Директор мне ответил: «Дело Ваше! Я предложил Вам всё, что мог — Вы отказались».

Примерно к 1-му июня сдали все экзамены рабочие, обучавшиеся у меня на курсах по подготовке квалифицированных рабочих аппаратно-прядильного цеха: ваточниц, секретчиц, чистильщиков, подмастерьев чесального отдела и присучалок, прядильщиц и подмастеров прядильного отдела (и соответствующих наименований тех же категорий мужчин). Так как подготовка всех обучавшихся велась параллельно: теоретическая, монтажная и непосредственно на движущихся машинах, то переход от этой обстановки к рабочей прошёл как-то незаметно, как и для меня, так и для работающих.

В первых числах июня месяца цех уже вошёл в нормальную работу, причём большинству из работающих, в особенности женщинам, работа давала какое-то удовлетворение и забвение от того положения, в котором они находились.

Многим из них работа понравилась и даже полюбилась. В результате, в скором времени управление лагерями объявило нам благодарность за работу и вручило Красное знамя, которое цех держал всё время до моего отъезда из лагеря 9/ХII 1941 г.

В худшем положении были рабочие угарного цеха на волчках, которые также закончили курс по своей специальности — волчешники и сортировщики угаров шелкового производства. У них санитарные условия были несколько хуже, и рабочие получали, как спецпитание, молоко.

Примерно в июле 1940г. начальница 2-го отдела Топальская вызвала меня к себе и показала ходатайство директора промкомбината о досрочном моём освобождении за отличную работу, инициативу, пуск цеха и его эксплуатацию, за исключительный эффект обучения рабочих и работниц различным профессиям, которые составили производственные кадры и отлично работали на производстве.

Я прочёл это ходатайство директора и спросил: «Анна, а помнит ли директор мою фамилию и родство?! По моему мнению, из этого дела ничего не выйдет, а сам он пострадает».

Я попросил разрешения поговорить по этому поводу с директором лично.

Я доложил ему о своих соображениях по поводу его ходатайства о моём досрочном освобождении, на что он мне ответил: «А разве

 

не правда то, что я написал?». Я сказал: «Правда, но должен Вам заметить, что я на воле везде и всегда говорил только правду и делал всё по правде и, вместе с тем, получил восемь лет лагерей».

Резюмируя нашу беседу, директор сказал: «Единственное, что меня смущает, так это то обстоятельство, что я несколько рано возбуждаю о Вас ходатайство, но если мне на это укажут и откажут, я буду просить об этом же не более, как через полгода».

Ответ на ходатайство поступил от прокурора по военным делам гор. Москвы в апреле 1941 г., где было сказано: «Дело Бухарина В. И. пересмотру не подлежит». Директор, которому был показан ответ прокурора, и я — оба удивились, почему отвечает прокурор по военным делам.

Это стало ясно лишь тогда, когда мы узнали о нападении фашистов на СССР из речи В.М. Молотова 22/VI 1941 г. Такое известие ударило нас, как громом. Весь лагерь был возмущён вероломством немцев.

Ответом заключенных был порыв работать ещё лучше.

В это время я получил из Ферганы старый аппарат немецкой фирмы «Гесснер», более молодой, чем работавший у нас старенький аппарат (150-летнего возраста). Я решил заменить его более мощным и новым. Аппарат имел главный барабан, повреждённый огнём пожара, нарушившим его цилиндричность с наибольшим уклонением вмятин (от образующей) в глубину до 5-7 мм. Я решил применить комбинированный способ уменьшения повреждения: с одной стороны, путём цилиндрической проточки поверхности барабана резцом, а с другой — путём устранения оставшихся впадин выклейкой — вырезками из тонкого картона в несколько рядов, уменьшающихся по контуру до полного устранения впадин.

Эту работу я производил лично, используя при этом помощь старого токаря-путиловца, которого несколько раз вызывал к себе. Старый, работавший ранее аппарат, был демонтирован, детали его были сохранно уложены в ящики, упакованы и сданы на склад комбината. Вскоре на него пришло требование и наряд на передачу исправительно-трудовой колонии «Яланчач», что и было выполнено.

Восстановленный после ремонта «горелый» чесальный аппарат из Ферганы был быстро собран, оснащён, выточен и пущен в работу, как резерв и дополнение к основному, Краснопресненскому, мощному аппарату на 120 делительных ремешков.

В это время был подготовлен к пуску и пущен второй сельфактор на 300 веретён. Таким образом, в заданных пределах оборудование угарно-вигоневого цеха было полностью завершено, и производство пряжи номер 3 стабилизировалось на высоком уровне.