[г. Загорск (б. Сергиев)

Московской области

Пионерская ул., д. 19

Анне Михайловне Флоренскoй]

 

1936.IV.19—20. Соловки. № 57. Дорогая Аннуля. Вчера, 18-го получил твое от 9 апр., № 13. Писал уже тебе о получении фотоснимков, пейзажного и портретов. Но мне снимков,

 

кроме портретов, не присылай, жаль будет, если пропадут, да и держать негде. Мне гораздо приятнее, чтобы они были у вас. Ведь все, что я собирал, предназначалось тебе и детям, мне же лично ничего не надо и чем меньше вещей, тем лучше. Вообще, для себя я терпеть не могу вещей и подчиняюсь необходимости иметь какой-то минимум с неудовольствием, а лучше всего было бы не иметь ничего.—На днях я послал тебе небольшую сумму¹ и прошу тратить ее, а также и все, что посылаю, на то, чтобы дети и ты питались хоть немного получше. Мне всегда не нравилась система, заведенная у нас— изобилие в особые дни и явная недостача в обычные, но несмотря на борьбу против такого режима я не мог добиться обратного. Очень опасаюсь, что дети хронически недоедают. А в молодости хроническое недоедание гораздо опаснее, чем полное голодание в отдельные дни, лишь бы оно возмещалось действительной сытостью в другие. Вкусовая неудовлетворенность ведет к неусвоению съедаемой пищи, и про себя я могу сказать, что я могу быть вполне сыт весьма немногим и малопитательным, если оно соответствует вкусовой потребности, тогда как при обильной и питательной пище могу голодать, несмотря на набитый желудок. В русской кухне не понимают, что небольшие добавки вкусовых и душистых веществ могут не только возмещать, но и перекрывать малое количество пищи; всегда стараются взять количеством, а это—ошибочный расчет и под углом зрения питательности, и под углом зрения экономии. Если чего-нибудь хочется, то, значит, есть потребность, и с нею нельзя не считаться, разве что организм искусственно перевоспитан в данном направлении, с которым надо бороться.—Из твоих писем вижу, как ты неспокойна; здоровье твое, не смотря на твои заверенья, плохо, вероятно оно служит лишней причиной душевной неясности. А тут еще нездоровье детей— Оли и Мика; безпокоят и старшие. Но я стараюсь поддерживать в себе равновесие постоянной работой и интересом к тому, чем занимаюсь. Получила ли ты от П. Н. мои книги и прочее? Непременно получи—напиши ему, чтобы доставил. Я же не всуе трудился и хочу, чтобы мои дети проглядели мои материалы, а м. б. и усвоили бы что нибудь. Еще: о математич. работе я писал, а именно что мне нет возможности здесь заниматься ею. Поэтому, если можно что ниб. сделать с тем, что уже есть, пусть делают, а не дожидаются новых результатов, которых конечно никогда не будет. Неправильно все откладывать на отдаленное будущее и не делать того, что можно сделать в данный момент. Получил посылку—масло, сухие фрукты и сухари, но не узнал, от тебя это или от С. А. Если верно последнее, поблагодари его. Сегодня получил твое письмо от 13 апр., № 14. Васе пишу отдельно, а рисунки—

 

зарисовки последовательных фаз северного сияния присылаю, чтобы вы посмотрели и передали Васе. Писал Кире, посылал свой портрет Кире, другой тебе², но видимо вы не получили ни того, ни другого. Если получите, то сообщите, а также— довольны ли ими.—М. б. ты помнишь, я когда-то разсказывал тебе про встречу с одним моряком, который, почти без денег, посетил высочайший водопад мира, странствовал в тропическом лесу и заболел тропической лихорадкой. Тогда от меня ускользало из памяти название этого водопада, и это меня безпокоило. На днях к своему удовлетворению нашел кое-что об этом водопаде в «Физ. Геологии» Мушкетова (изд. 3, т. 2, стр. 308). Называется он Кайетанар, образуется верхним течением Рио-Портаро в Английской Гвиане. Высота падения 250 м, причем вода не задерживается островами или иными препятствиями. Ширина водопада тоже 250 м. Соперники этого водопада: Игуассу на границе Бразилии и Аргентины, высотою 190 м и шириною 1000—1500 м, и Виктория на р. Замбези в Ю. Африке, высотою 133 м и шириною 1000 м. Ниагарские (2) водопады значительно уступают этим трем, при своей высоте 50 м и ширине 600 м и 200 м. Мой знакомец говорил, что вид Кайетанара потрясающий и что стоило неимоверных усилий приехать и раз взглянуть на него. Он был вторым из европейцев, видевших этот водопад; доступ в эти места очень труден и опасен, в частности из за лихорадки. По местным поверьям в водопаде живет злой карлик, который губит всякого посетившего его убежище. Заболевание тропической лихорадкой (желтой) начинается с приступов непонятного, беспричинного ужаса, охватывающего все существо и леденящего душу. Если в моих бумагах сохранились снимки путешествия с Васей и Кирой за базальтами, то подари эти снимки им на память; там есть увеличенные. Вспомнил же я о снимках в связи с водопадами—там тоже один водопадик. Относительно поездок летних, думаю, устроится в свое время, ведь всегда устраивается с опозданием. Проехаться мальчикам следует, и для обогащения своего геолого-минералогического кругозора и для отдыха. Но пожалуй было бы лучше, чтобы не уезжали слишком далеко. Интересное можно найти и не непременно за тысячи километров,—был бы глаз и ум. Живу я по прежнему в водорослях и даже больше прежнего, т. к. получаю свежие водоросли, делаю кое-какие наблюдения, зарисовки и, конечно, технологические опыты. Крепко целую тебя, дорогая. Пишу на розовой бумаге, чтобы напомнить цветы. Еще раз целую.

 

Дорогой Олень, когда же закончатся твои зачеты, экзамены и прочие причины неспанья и волнений? Не сомневаюсь, что твои головные боли пройдут, будут возникать все реже и слабее

 

и сойдут на нет. Но хорошо было бы на некоторое время не утруждать голову и побольше спать. Вот уже и здесь веяние весны: кое-где на вершинах холмиков и по дорогам начинают появляться плешки обнаженной почвы, вчера дождило, снег подтаивает, дороги начинают портиться. Но тем не менее в целом пейзаж совершенно зимний. Море не вскрылось, никаких признаков прозябания растений нет, из птиц слышны лишь чайки. Перечитываю понемногу Тютчева, к сожалению в старом издании с текстами искаженными в свое время Некрасовым (он перепортил почти все стихи Тютчева, которые проходили чрез его руки как редактора «Современника»). Взял просмотреть том Сюлли-Прюдома³, но не читается. Пахнуло 70-ми ненавистными мне годами, салоном, турнюрами, условным приличием. Холодно, надуманно, неглубоко, и достаточно слащаво. После символистов (имею в виду французских) подобные стихи—не стихи, а помадные конфетки. Зато Тютчев, которого читаю вероятно в сотый раз, как всегда удивляет совершенством. Кстати, была ли ты в Муранове? Постарайся летом попасть туда, важно получить конкретные -впечатления от обстановки, от вещей поэта. На меня сильно подействовала даже «последняя квартира Пушкина» на Фонтанке, несмотря на отсутствие в ней Пушкинских вещей. Пушкинской обстановки и даже первоначальной. Пушкинской, архитектуры—все переделано. Крепко целую, тебя, дорогая, скорей поправляйся и бодрись. Всегда думаю о всех вас и мыслями с вами. Еще раз целую.

 

Дорогая М. В.⁴, радостно узнать, что Вы бываете у наших и хотелось бы, чтобы это было почаще. Но печально, что Вы все не обретаете себя и живете в ломанных ритмах. Вероятно во мне, от старости, все ярче выступают состояния и настроения моего детства, т. е. быть с Моцартом и в Моцарте. Но это—не надуманная теория и не просто эстетический вкус, а самое внутреннее ощущение, что только в Моцарте, и буквально и иносказательно, т. е. в райском детстве,— защита от бурь. Да, это трудно иногда, но за это надо бороться. Трудно даже технически. Вот, пищу здесь стихи для Мика, и чувствую как стихии мира сбивают с простого и ясного и простецкого на острое, ломанное и мутное. Гораздо легче написать такое, что всеми будет признано интересным и недурным, чем слабое и неинтересное, но правильное по существу. Но я не хочу допустить сарriccio, не хочу Шуманна *, не хочу ПРОИЗВОЛА: в закономерности—свобода, в произволе—необходимость. Недавно по радио (даже по радио, мне ненавистное!) услышал отрывок концерта из Моцарта. И всякий раз с изумлением узнаю снова эту ясность, золотой, утерянный человечеством рай. Мир сходит с ума и неистовствует в поисках чего-то, тогда

 

как ясность, которая только и нужна, у него в руках. Буржуазная культура распадается потому что в ней нет ясного утверждения, четкого да миру. Она вся в как будто, как если бы, иллюзионизм ее основной порок. Когда субъект оторвался от объекта и противопоставился ему, все становится условностью, все пустеет и предстоит иллюзией. Только в детском самосознании этого нет, и таков Моцарт. Очень радуюсь, что Ваши руки оправились и могут делать свое дело. Читали ли Вы беллетристику Леонтьева? Если нет, почитайте. В ней—утверждение миру, а русская литература редко не страдает обратным. Всего хорошего, будьте здоровы и радуйтесь.

 

1936.IV.17—18. Дорогой Кирилл, сегодня шел в Кремль. Нападал снег, скользко до невозможности ходить. А лошади бежали рысью, весело и бодро, ничуть не затрудняясь. Мне стало завидно, подумалось: что собственно приобрел человек, встав на задние лапы? Утратил многое—непосредственность жизни, устойчивость, спокойствие, вообще все непосредственно удовлетворяющее. Приобрел же умение строить электростанции да заводы, вести войны, устраивать общество. Но ведь все это делается каждым из нас не для себя, а для кого-то другого, собственная же заинтересованность весьма сомнительна. Лучше бы было на четырех ногах. Или, вот, хвост. Хорошо помню, как в детстве мне хотелось иметь хвост. И ты, помнишь? Постоянно просил меня найти доктора, который пришил бы тебе хвост, но такой, чтобы он двигался и был живой. Думаю, хвост—затаенное желание человечества. Не без причины костюмы самые нарядные (фрак, бальный туалет со шлейфом) подражают хвосту.—Получил ли ты мое письмо—о пространстве, времени и асимметрии (№ 55 от IV.5)? Если получил, то понял ли и интересно ли тебе обсуждение этого вопроса. Могу писать на эту тему очень много, и в частностях, которые наполняют ее наглядным содержанием. Никто не сообщает мне, как наладилась твоя работа в Рад. Инст. и наладилась ли⁵. Имей в виду что для овладения понятием асимметрии тебе надо будет освоиться в векторном и тензорном исчислении. (Для начала возьми книгу: П. Е. Кочин, Векторное исчисление, 1933, как написанную просто). Впрочем, это не сейчас, т. к. ты занят другими работами, а когда будешь более свободен от обязательных занятий. Однако знакомство с этими дисциплинами совершенно необходимо,—впрочем не знакомство, а овладение.—17 го апреля, в наш выходной день, читал лекцию по радиогеологии, причем слушатели были повышенного уровня. Кажется, остались не недовольны. Продолжаю по немногу * собирать материалы и сводить их на диаграмму в логарифмическом масштабе—по геохронологии. Вообще, кроме

 

того, в минуты, которые удается вырваться из текущей работы, постепенно составляю различные сводки по узким, но охватывающим большое разнообразие явлений, сводкам; расчет же тут только на свой вкус... письмо пришлось прервать, и не помню, что должно было следовать. Встречаешься ли ты с В. И.? Было бы важно, чтобы ты его видел иногда хоть по нескольку минут, все получишь какое-либо впечатление, которое потом оформится и даст свой плод. Крепко целую тебя, дорогой. Сообщи, что выясняется относительно летней поездки.

Дорогой Мик, вместо письма напишу тебе про детство Оро.

XVIII.

Родился мальчик. Слаб и хил.

В крещеньи назван Михаил.

Но именем мирским Оро

Отец нарек его. Старо

То имя. Перевод—Олень.

Тотема жертвенная тень

Легла на мальчика. Он врос

В тайгу. Окурки папирос,

Кино, жестянки, прочий сор

Не оскверняли ясный взор.

Безпечный, сердцем чистым юн,

Бродил; и не один мюhюн—

Мест гений, сокровенный дух,

Как мудрый дядька, как пастух,

Вступил с ребенком в разговор.

Язык вещей, явлений, гор,

Ручьев и рек, дерев, цветов

Ребенок слушать был готов.

Он с замираньем над собой

Часов природы слушал бой.

Познанье мира, сладки сот,

Везде готов ему, лишь ждет,

Чтобы наполнить тот фиал.

Молнийным блеском ум сиял,

Пронзив явленье. Но суров,

Угрюм с людьми: таков покров.

XIX.

Ум мая: в возрасте весны

Все чувства в нем изощрены.

Он—весь рука, весь глаз, весь—слух.

Лесного зверя чуткий нюх

И птицы зоркоострый глаз,

Что видит все вокруг зараз.

Прикосновеньем различал,

Какой в руках его металл.

 

Лишь взял—немедленно язык

В состав без промаха проник.

Себя как помнит, с той поры,

Вещей тончайшие пары,

Их невидимый ареал,

Инстинктом верным ощущал.

 

В лесу ли мерно зверь бредет,

Стремит ли птица быстрый лет,

Но взгляда верная стрела

Воздушный путь к ним провела.

И как бы ни был стран и нов

Мелькнувший облик у стволов

Или загиб мгновенный крыл—

Глаз памятью отобразил

Подвижных линий поворот

И протравил: готов офорт.

Не газ один. И тонкий слух

Явлений верный был послух.

Малейший шорох, шелест, свист,

Трепещет ли на ветке лист,

Пересидевший листопад,

Иль цоканье оленьих стад,

Звенит ли, сыплясь, красный жар,

Тупой ли, звонкий ли удар

О камень, почву, пень иль лед—

Все собственный сигнал дает.

И звук вещей—не просто звук,

Но их волненье, их испуг,

Смятенных чувств открытый крик,

Их растревоженный язык.

XX.

Философ, химик и поэт

И просто люди, тем вослед,

Огулом исключили вкус

Из средств познания,—боюсь,

Клеймив, как низшее. Не раз

Ему противоставлен глаз.

Лег на язык (науке вред!)

Философический запрет.

Но мысль упруга: он не смог

В покорность привести Восток.

Неутомимому ж Оро

Вкус открывал веществ нутро.

Разведчик чуткий, всех вещей,

Сокрытой сущности вещей,—

 

 

Их вкусозапах,—говорил

О вещеродном ритме сил:

Язык,—двурежущий кинжал,—

Оро в материю вонзал.

О как различен вкус веществ!

Ликует торжеством торжеств

Одно, и благовест плывет,

С души снимая гнев и гнет.

Безбрежных нив, душистых нив

Тогда волнуется разлив.

Другим точится благодать,

Идет теплом густым обдать,

И роз алеющих кусты

В бездушных стенах видишь ты.

 

Невнятный солевой призыв

Звучит в ином, и позабыв

Печально-скучное кругом

Идешь на море, в отчий дом,

Где плещет о скалу прибой,

Тебе родимый, вечно свой.

Там бодрым ветром вдаль несет

Кристаллы соли, бром и иод.

И как бы ты ни был угрюм,

Оставь тогда свой мрачный трюм

И смоет мерным ритмом фуг

С души страдальческий недуг.

 

Есть вкусы ясные. Манят

Прохладою прозрачной мят.

Не изсякает никогда

Здесь звонкоструйная вода.

Зеленокудрой сени рад,

Здесь вкусишь веянье прохлад.

В ответ на жаворонка трель

Здесь льется отрочья свирель.

Звучишь ты, вечно свежий Гайдн,

В прозрачности смарагдных тайн,

Сокрытых шепчущей листвой.

 

Но вкус святейший—огневой.

Он—то, что жертву осолит,

Чем страстный помысел забыт.

Июля солнечного зной

Звенит цикадами. Родной

Скалистого нагорья вид

Расплавом золота полит.

 

Горячий каменный каскад,

Из под копыта козьих стад

Срывает по натекам лав,

Ломает стебли хрупких трав.

Плетет узор из серебра

В ущельи быстрая Кура,

Где нежный буйвол, черн и гол,

В струях прибежище нашел.

С бахчей несется запах дынь.

А с ним сребристая полынь

И чобр и травка Мариам

Строят свой строгий фимиам.

Святейший огненный состав

Эфироносных горных трав!

А в небе черном, изступлен,

Пылает пышный Аполлон.

Крепко целую своего дорогого мальчика, береги свои глазки.

 

Дорогая Тика, мама спрашивает меня о наших зверях. Разскажи ей следующее. По помещениям лаборатории бегает черный Заяц. Собственно это не заяц, а кролик, но зовут его Заяц. Он лезет всюду, довольно неуклюже и тяжеловесно подпрыгивая на полу, а когда влезет в одну из лабораторий или к нам в комнату, то его трудно выгнать. Недавно виделся с одним знакомым стариком, который живет не в Кремле, а на так назыв. командировке, т. е. в стороне, километров на 12, в отдельном домике. Живет один. Он разсказывал, как к нему ежедневно заявляются олени и лисы, прося корма. Оленю он скормил понемногу свой матрас-сенник. Здесь звери все полуручные. Мама спрашивает, убивают ли лис? Нет, делается опыт акклиматизации, хотят выяснить, размножится ли серебристобурая лиса на свободе. Оленей иногда убивают— весною, т. к. они дерутся между собою и вероятно все равно убили бы некоторых. Живут они на полной свободе. Хищников здесь нет.—Прилетели чайки и Кремль полон поэтому индюшечьих криков. Хорошо, что ты сообщила, что твой Буська мальчик, а я думал, что это—девочка, судил по имени. Боишься ли ты его? Мику я посылал морскую звезду. Пусть он напишет, получил ли. У нас тут последнее время чуть ни каждый день северное сияние, хотя и не всегда оно хорошо разыгрывается. Тут, на островах, водится много гаги—птицы, дающей драгоценный пух. Этот пух берут не с самой птицы, а из ее гнезд, которые она устилает пухом. Стоит он очень дорого. Раньше гаги было гораздо больше, но постепенно

 

ее истребили (она очень доверчива). Брали также ее яйца, ездили в монашеские времена, давно, за яйцами и потому острова, где гнездилась гага, назывались Заяицкими; впоследствие это название переделали в Заяпкие, а в просторечии они стали называться Зайчиками, хотя к зайцам никакого отношения не имеют. Чайки мне уже успели накричать, что в Посаде одна девочка устраивает водопады. Я сообразил, что это наверное Тика, и потому в письме к маме сообщаю кое-что о самых высоких и широких водопадах,—вроде твоих. Как идет у тебя немецкий язык? Кланяйся от меня своей учительнице. Как твоя музыка? Играешь ли в четыре руки? Чайки мне сообщили, что ты ждешь маленького. Что же ты будешь делать с ним? Слушаешь ли ты игру М. В.? И напиши, чему ты научилась от М. В.? Одна из чаек видела в Загорске фреску и говорила, что мне было бы интересно посмотреть ее, а почему—не сказала. М. б. ты сумеешь объяснить, в чем дело. Кланяйся от меня жаворонкам, которых здесь не слышно и по которым я скучаю. Пожалуй, с маленьким ты позабудешь своих кукол, и они на тебя обидятся. Кланяйся бабушке и скажи ей, чтобы она была здоровой и крепкой. Кланяйся ан. Ф. Напиши мне, какой породы твой Буська и какой он величины. Слушается ли он тебя, или делает что хочет. Когда я писал вам о китайской кухне, то забыл сообщить, что там считаются лакомыми блюдами мидии (морские ракушки вроде беззубки—анодона, водящаяся в прудах) и слизняки; говорят те и другие, с приправою, вкусны. Крепко целую свою дорогую дочку и еще раз целую. 1936.IV.24. Сейчас узнал, что на крыше видели первого скворца.