- 253 -

Москва

Плющиха, Угол Долгого пер. и

Новоконюшенной ул., д. 12. кв. 7

Ольге Павловне Флоренскoй

 

Флоренский

Павел Александрович

Спис. № 1, Основн.

 

1935. VI.29. Соловки. № 23. Дорогая мамочка, прежде всего пользуюсь случаем поздравить тебя с наступающим семейным праздником (11 июля), а также Люсю. Хотя это и преждевременно, однако не знаю, смогу ли написать после, поэтому делаю сейчас. Письмо твое от 7. VI получил 18. VI и удивился, узнав о нахождении Лили в Москве. Никто не сообщил мне об этом. Поцелуй ее от меня. Здесь все покрылось зеленью и множеством цветов. Огромные заросли черники, голубики и морошки, такого изобилия мне не приходилось видывать. Зато совершенно нет ни земляники, ни клубники, ни смородины, ни шиповника, ни дикой малины ни, что странно, княженики. Тепла настоящего все еще нет. На солнце можно быть в рубашке, но иногда и на солнце свежо. Ветер непрестанный, воздух влажный и мягкий. Красивы виды, особенно на безчисленные озера.

 

- 254 -

Краски нежные. К ночи, т. е. часов с 11, и утром, т. е. с 1 ч. ночи, небо и облака переливают всевозможными цветами. Море я видел только издали, оно что-то мало привлекательно, несмотря на изрезанную береговую линию и безчисленные острова. Вероятно это ты прислала мне в посылке табак. По вечерам, за чаем, угощаю им своих сожителей по лаборатории, и они остаются весьма довольны. VII.6. Видимо, у каждого рода есть свой закон, от которого не уйдешь. Об этом я размышлял много раз, но на личном опыте сталкиваешься с подтверждением этого правила и невольно размышляешь снова. Мой прадед был оторван от своей семьи и не имел родственных связей. Умер он молодым, и дед рос без отца. Отец тоже рано осиротел и тоже почти не было у него родственников, кроме тети Юли. Я своего отца видел мало, всегда он был в разъездах. Мои дети все время росли без меня, бывал я дома лишь наездами, а теперь и совсем оторван от них. Вот, пять поколений—и одна и та же участь. Так же—и с книгами. Все поколения любили книгу, тратили на нее всякую свободную копейку, ограничивая себя во всем,—и лишались по той или другой причине всего, что успели собрать. И еще. Все поколения любили растительный мир, все мечтали хотя бы под старость заняться садиком, и никому это не удавалось. Род—целое, а не сумма последовательных поколений. Размышлял я об общих свойствах членов нашего рода, даже далеких ветвей его. Избыток инициативы, несистематичность образования у всех вела к малому коэффициенту полезного действия, к несоответствию затраченных усилий и полученных результатов. Во всех областях они открывали новые пути, но открывающие эти пути никогда не пользовались своим открытием, т. к. не доходили до конца. Вероятно это—следствие отсутствия твердого руководства в семье. Крепко целую тебя, дорогая мамочка, Люсю и Лилю и поздравляю всех вас.

Дорогой Мик, чтобы не забыть сообщаю тебе об одной книге. Это—«Занимательная ботаника», 4-е изд. «Молодая Гвардия», 1934, Л. Автор ее А. В. Цингер. Книга эта будет интересна тебе, Оле и мамочке. Попроси Васю подарить ее тебе. Автора книги я знал, когда был студентом и слушал у него некоторые специальные курсы по физике. Сам он—профессор физики, но занимается понемногу и ботаникой. Отец его был профессором математики и занимался ботаникой, даже получил степень доктора ботаники за составленную им «Флору Московской губернии».—Наши гады, как называет их один из сотрудников, размножились. Хорошенькие кроличата, похожие скорее на зайчат, новорожденные морские свинки, белые мышата. Скоро ожидается новая партия кроличат и котята. Некото-

 

- 255 -

рые сотрудники лаборатории подолгу разговаривают с гадами. Иногда слышишь оживленную речь, думаешь, не пришел ли кто-нибудь: пойдешь, посмотришь—оказывается разговор с каким-либо из зверей. Сегодня занимался опытами по печатанию рисунка на ткани. Краска для печати обычно составляется с применением разных клейких веществ вроде гуммиарабика, траганта и т. п., привозных и дорогих. Мне хочется заменить эти вещества водорослевым продуктом, альгинатом натрия. Он оказался не только пригодным, но и весьма выгодным, т. к. его идет раз в 6 меньше, чем гуммиарабика. Недавно нашли морского зайца, недалеко от морского берега. Видимо, его кто-то пристрелил, но заяц скрылся в лесу и умер. С него сняли жир и вытопили, получилось более двух ведер. Не забывай музыки, этим огорчишь папу, заботься о мамочке. Крепко целую тебя, дорогой. Отдыхай.

1935.VI.23. Дорогая Тика, сообщаю тебе самые последние новости. Сегодня у нашей старой, трехцветной, свинки родились детеныши. Обычно их рождается по два. Но на этот раз свинка принесла пятерых: одного почти беленького, двух трехцветных и двух рыженьких. Эти поросята рождаются совсем готовыми—зрячими и довольно большими, и сразу же начинают бегать. Знаешь ли, как поят и кормят этих малышей?—Из пипетки, вроде глазной капельницы, но с шариком. Свинки охотно открывают рот и глотают жидкость, которую им туда выдавливают.—Еще событие: сегодня видел на клумбе в Кремле свившую тут, посредине кремлевской площади, гнездо чайку. Около нее бегали чайчата, я видел двух. Они довольно крупные, с куропатку, на чаек совсем не похожи: песочного, желто-серого цвета, без перьев в крыльях и без хвоста, на длинных ногах, очень неуклюжие. Оперение торчит во все стороны. Чайчат можно принять за птиц киви. 1935.УП.З. Тут целые облака комаров, которые забираются под накомарник, залетают в комнаты и никому не дают покоя. А бабочек почти нет: за все время я видел, кажется, не более трех. Здесь звери быстро ручнеют. Например серебристо-бурые лисы в определенное время приходят к окну отдаленного барака, стучатся лапой и требуют подачки. Раненный олень сам приходит из леса на перевязку, а олени здесь живут как дикие, без ухода и бегают по лесу. Крепко целую тебя. Кланяйся бабушке.

Дорогая Оля, просишь писать о литературе. Вот кое-что о символистах. Появились они у нас в самом конце XIX в. и проявили себя гл. обр. в первое десятилетие ХХ-го. Значение их в истории было очень большое, гораздо большее, чем обычно думают, и притом троякое: в областях общественной,

 

- 256 -

языковой и собственно поэтической. В общественной: символисты сбросили с пьедестала авторитеты, против которых никто не смел сказать слова, и те, кто пытался итти своим путем, делал это с извинениями, причем все-таки изгонялся из рядов захватившей общественное мнение интеллигенции. Говоря образно, царил Михайловский и К° и к нему приспособлялись прочие, кто как мог. «Михайловский» был законодателем общ. мнения и определял, что дозволительно и что нет, причем слишком многое попадало в нет. Пришли символисты и вместо извинений и доказательств своего права на существование просто стали не замечать высокого авторитета, как если бы его не было. Пришли и плюнули. Приемы их были задорные, отчасти не без хулиганства (по тогдашнему), но это-то и было правильной тактикой. Гипноз внезапно разсеялся и для большинства вдруг стало ясно, что кумиры пусты и не священны. Стало дышаться свободнее и легче, открылась форточка. В области языковой: вопреки давно выясненному двойственному строению языка, одновременно живой деятельности говорящего и готовой вещи, даваемой ему обществом и историей, язык стал у нас только вещью, системою условных знаков в раз навсегда отлитых, мертвых и лишенных собственной жизни, собственного движения, собственной силы, собственной ценности формах. Вследствие этого речь стала формальной, штампованной, безжизненной, нетворческой, скучной. Символисты, преувеличенным жестом, указали на творческую стихию речи, на возсоздание слова в каждом единичном акте говорения, на законность словотворчества, поскольку оно формируется согласно общему стилю и природе данного языка. Не вдаваясь в теоретическое обоснование, символисты провели начало творчества в языке явочным порядком, хотя и не без скандала. Для многих с тех пор открылась жизнь слова,—его красота, его ценность. Слово перестало быть только внешним знаком сообщения, сигналом, а приобрело характер художественного произведения («каждое слово есть художественное произведение»—Потебня1). Наконец, в области собственно поэтической символисты открыли русскому обществу поэзию, как таковую. Это не значит, что поэзии в нашей истории не было. Были великие создания поэтич. творчества, но с середины ХГХ в. произошел разрыв поэтической традиции, а к 70-м годам поэзия изсякла. Произведения стали разсматриваться только с точки зрения их полезности для тех или других посторонних задач, не как поэтические. Символисты открыли поэзию, как таковую и заставили обратиться к нашей и к мировой поэзии с интересом собственно поэтическим. Они ознакомили читателя с русской и с иностранной литературой. Они ввели культуру языка, образа и стиха. Они возстановили технику стихотворной речи, когда-то велико

 


1 Потебня А. А. Мысль и язык. III изд. Харьков, 1913. Парафраз цитаты «Слово есть искусство, именно поэзия». Гл. Х «Римская поэзия, сгущение мысли».

- 257 -

лепную, но затем нацело утраченную. Все течения, возникавшие после символистов, прямо или косвенно идут от символистов, даже когда от них отталкиваются. Последующие течения были лишь односторонними крайностями того или другого момента символизма—эгофутуризм, футуризм, центрифуга, имажинизм, акмеизм и проч. Односторонне настаивая на том или другом отдельном моменте символизма, эти течения доводили дело до крайности или даже до абсурда, но зарядка каждого из них все же шла от символизма, тогда как этот последний был явлением новым, вполне соответствовавшим общему скачку культуры, который наметился во всех областях с началом XX в. и последнего слова которого мы еще не слышали. Разве только Фет, одинокий предтеча символизма, может считаться его родоначальником, но и он не был его истоком в историческом смысле слова, т. к. символисты не от него произошли, а его открыли. Футуризм и его разветвления, напирая на творческую стихию слова, нарушили равновесие между общегодным, общезначимым логическим моментом и творческим, индивидуальным в пользу последнего. Слово, недвижно-текучее, оформленно-живущее стало у них только текучим, только живущим, но неустойчивым и безформенным. Отсюда возник субъективизм: слово, как центр неясных, невнятных и неустойчивых чувств, настроений и ассоциаций, стало утрачивать общественную ценность и, перейдя на стадию «заумного языка», ускользнуло от критериев, с помощью которых можно различить глубокое, искреннее и ценное от пустого, фальшивого и пустякового, даже от прямого шарлатанства. И в противовес стала развиваться другая крайность: слово, как знак, до конца лишенный творческого движения, условный жаргон, затем «логистика» (особая отрасль математич. логики), наконец «философский язык» Линцбаха2.—Крепко целую тебя дорогая Олечка, отдыхай, кушай, гуляй, читай как можно меньше, поправляйся. Знай, что от твоей головной боли и я страдаю. Крепко целую.

 


2 Линцбах Я. Принципы философского языка: Опыт точного языкознания Пг., 1916.