Москва

Плющиха

Угол Долгого пер. и

Новоконюшенной ул.

д. 12, кв. 7, кв.

О. П. Флоренской.

Флоренской Анне Михайловне

 

Павел Александрович Флоренской

Спис. № 1, Д. 2

 

1935.V.25. № 19. Дорогая Аннуля. Говорить и писать о погоде—дурной тон. Но в моих условиях письма приходится наполнять метеорологическими бюллетенями. Право больше нет подходящих тем. К тому же погода здесь такая гнусная, что определяет все настроение. Сера, тускла, солнце светит редко, а когда светит, то жидко и призрачно. В хмурые же часы и дни бывает, как напр. вчера настолько сумрачно, что трудно работать в комнате. Вчера например пришлось зажечь электричество. И это—в мае, в конце мая! Ночью полусветло, днем полутемно. Какая разница с залитым светом ДВ, где свет тугой и упругий, где все заполнено светом, и летом и зимой. Что здесь поселяют—это понятно; однако здесь селились когда-то, трудно понять, чего ради. Весь монастырь лишен духа, и чувствую, это—не только теперь, но и прежде было так. Недаром Соловки всегда не внушали мне доверия. Было тут крупное хозяйство,

 

была большая распорядительность и умение, но смысла и цели что-то не видать. Прежние путешественники с восторгом отзываются о монашеской трудовой коммуне, превосходной организации работ, о передовом хозяйстве. Но что-то мне не попадалось указаний о глубоких людях, о высокой культуре, о тонких чувствах. Кажется, правильно будет суждение, что этого всего и не было, а если и было, то тонуло в хозяйственных заботах. Поверхностно я оглядел музей, но не нашел там чего-либо волнующего. В соборе так и не был до сих пор, не хочется. Мои мысли только с вами. Зинаиду Яковлевну я помню хорошо; еще в студенческие годы покупал в аптекарском магазине фотографические принадлежности и разные химические товары, иногда беседовали по фармацевтическим вопросам. Зин. Як. была всегда очень любезна и предупредительна, давала советы, что лучше. Как-то, помню, мне дали на подержание фотографическую камеру—надо было сделать пересъемки со старинной анатомии на латинском языке. Помню, это было древнейшее изображение нервной системы, а я подбирал материалы по солнечному сплетению, которое меня очень занимало. Жаль Петра Конст¹. Если встретишься с ним, передай ему мое соболезнование по случаю смерти 3. Я.—Письма ваши, кажется, все доходят. Хотя и с большим опозданием.. Меня удивляет и беспокоит, почему вы не получаете моих писем; пишу их аккуратно, в месяц по три письма. Разве что застряли где-нибудь по дороге. Вашими письмами я только и живу; когда не получаю, то сильно угнетен, но к сожалению, ваши последние письма с сообщением о болезни Оли, о болезни Мика, о твоем переутомлении, об отсутствии работы у Киры, о волнениях Тики и пр. вовсе не способны дать спокойствие.—Спрашиваешь о праздниках. Вообще праздники и не праздники у нас проходят почти одинаково, т. е. в работе. Впрочем большие праздники слегка заметили. В Кремль я хожу гл. обр. только на лекции или в библиотеку. В театре и на концертах пока что не бываю. Радио у нас в Биосаде нет, так что если я и слышу что-ниб. по радио, то отрывочно и случайно, когда попадаю в Кремль.—Одним только здесь хорошо—птичьими звуками. Чувствуешь, что Европа, а в Азии леса мертвы и безмолвны. В безмолвии больше величия и торжественности. А все таки у меня забилось сердце, когда на Медвежьей горе я услышал чириканье какой-то птички на сосне и сказал себе: «Я—в Европе». Крепко целую тебя, моя дорогая Аннуля. Бодрись, не унывай, радуйся на детей. Кланяйся маме и С. И.

 

Дорогая Оля, получил твое праздничное письмо с рисунком Рanassia. Откуда ты взяла его? По памяти, или срисовала из книги? Помнишь, Рanassiae росли у ручья в Сковородине, но, кажется не того вида, что изобразила ты. Тебе надо летом как

 

следует отдохнуть и отъесться. Хорошо было бы, если бы в этом году были грибы. Хотел было я написать тебе в этом письме кое какие сведения по истории и археологии Соловков, но надо итти в Кремль, на поверку, и отнести письмо: сегодня последний срок и если не отдам письма сегодня, то оно вовсе пропадет. Остается ¹/2 часа на сборы и на окончание письма. Читаю Пушкина в новом издании, том, содержащий литературные и исторические заметки и статьи. Есть много интересных мест, но в общем далеко-далеко до Гете: ясность и четкость, но без глубины. Еще читаю письма Антокольского², скульптора: это издание случайно оказалось в лаборатории. Суждения Антокольского по большей части или примитивны и наивны, или просто ложны, и по непосредственному содержанию книга не интересная. Но она удивительно живо изображает мировоззрение 70-х годов, в частности и в особенности, мировоззрение эмансипирующихся евреев. Очень доброкачественно с моральной стороны, но бедно, убого, наивно и скучно. Впрочем, скучно мировоззрение, а не книга, поскольку она его передает ярко и типично. Все таки сказывается художественная натура, хотя ее и исказила литературщина, внесенная в пластическое искусство. Получила ли ты посланную тебе зарисовку с меня? Понравилась ли она вам? Если очень неприятен ее тон, то надо рисунок вымочить в спирте в течении нескольких часов, и лак большею частью слезет. Но, пожалуй, лучше этого самим не делать, можете испортить. Крепко целую тебя, дорогая. Не забывай.

Дорогая Тика, получил твое письмо с маком. Хорошо, что начала рисовать цветы. Мак вышел похож. Я сразу узнал его и без твоего объяснения. Когда я был в твоем возрасте и в меньшем, то все время рисовал цветы и отдельные растения и букеты. Эти рисунки я делал для писем и для подарков на праздники, на именины и дни рождений папе, маме, тете Юле и другим. У меня была двоюродная сестра Маргарита, дочь моей тети, а твоей бабушки, Лизы; она была старше меня и показывала, как рисовать цветы. Ты ничего не сообщаешь мне, здорова ли ты и розовые ли у тебя щечки. Ты намереваешься кататься по метрополитену. Не думаю, чтобы это было тебе интересно: ты ведь не крот, а девочка. По моему, гораздо приятнее ехать за городом на трамвае или по электрической железной дороге, когда видны поля и леса. В прошлом письме я писал мамочке для тебя и для Мика про олененка, которого я недавно видел. Это очень милый звереныш, только ищет себе что пососать черезчур стремительно и тыкался в меня мордочкой с такой силой, что я едва удерживался на ногах. Его вспаивают молоком, но прикармливают рыбьим жиром, так как оленье молоко очень жирно, в 6 раз жирнее коровьего. Наши лабораторные

 

зверьки быстро растут. Кролики, недавно родившиеся, стали уже крупными и скачут по кухне, когда их выпускают из клетки. Свинки тоже выросли. Тут в лесах много птичек, и они наполняют лес своим свистом и щебетом до поздней ночи, так как темнеет очень поздно или, лучше сказать, совсем не темнеет. Начинают пробиваться и ростки, хотя снегу еще очень много местами. Зато давно появились мухи и комары, те и другие мелкие и худосочные, даже на мух мало похожи. По этому случаю пишу тебе стихи:

Еще в полях белеет снег,

А мухи уж давно жужжат...

Кто сочинил эти стихи?—Чайки все кричат мне вслед: это папа девочки, у которой матросское платье, мы любим море, любим пароходы, любим матросские платья. Научилась ли ты читать по немецки? Кланяйся своей крестной и Ате. Спроси Васюшку, почему он никогда не пишет своему папе, разве их у него так много, что он не успевает писать всем. Крепко целую свою дорогую дочку.

Дорогой Мик, поправился ли ты? Вероятно скоро закончатся у вас занятия в школе. Как идет у тебя музыка? Научился ли ты свободно читать по немецки? Как было бы хорошо, если бы поскорее ты дошел до возможности читать любую книгу. Думаю, это будет скоро, т. к. трудны первые шаги, и кроме того скучны, а далее делается все легче и все интереснее. Мама пишет о загнездившихся у нас грачах. Вывели ли они птенцов? Неужели ни одно из привезенных вами растений не принялось. Спрашиваешь, далеко ли садятся аэропланы. Кажется, недалеко, но мне не видно. Я вижу лишь как они летят, и то изредка, вижу, а чаще слышу. Тут много птиц. Выйдешь за дверь и слышно, как стучат, словно перестукиваются, дятлы, как свистят, чирикают и поют разные пернатые. Начинает пробиваться трава. Лаборатория стоит на откосе моренной гряды, оза. Перед лабораторией—озеро, откуда мы берем воду. С пригорка видно море. Оно уже освободилось от ледяного покрова и из белого стало голубым. Цвет его—нежный, бледноголубой, вроде бирюзы, но слабее. В засохшей траве копошатся муравьи, паучки и всякая живность. Лето тут очень коротко, вот все и торопятся воспользоваться теплом и сухостью. Узнавал я насчет оленей. Они бегают по Большому Соловецкому острову и по двум другим на свободе и совершенно без присмотра. Часто между ними случаются драки, ломают рога в боках друг у друга, много оленей гибнет. Рога начинают расти у оленей к осени, а рождаются оленята весною. У самок тоже есть рога, но меньше, чем у самцов. Говорят, у тебя обновка коричневая. Доволен ли ты ею? Это время я был занят изучением вопроса, как отмывать гип (вещество, добываемое из водорослей) от

 

соляной кислоты. Мыл-мыл, и каждый раз определял, сколько вышло соляной кислоты в воду. Сейчас пишу описание этих опытов. Готовил еще реактив на натрий (скажи об этом Кире) — цинк уранил-ацетат, который дает с солями натрия золотисто-бежевый осадок. Реактив вышел удачный. Еще был занят определением молекулярного веса альгина, спроси у Васи или у Киры, что это значит. Еще писал понемногу стихи для своего Мика, но пишется очень медленно и плохо: нет ни времени, ни настроения, ни уединения. Крепко целую тебя, дорогой. Пиши.