г. Загорск (б. Сергиев)

Московской области

Пионерская, 19

Анне Михайловне Флоренской

 

Павел Александрович Флоренский

1-ая колонна,

дополн. список № 1

Дополнит, письмо #1

 

1935.II.8 8 [б.—Ред.]. Соловки. Дорогая Аннуля. Кажется я уже ответил на твои вопросы в последнем письме. Нового у меня ничего нет. Ты спрашиваешь о здоровьи. Я здоров, только последние дни был легкий грипп, в самой слабой форме, но уже почти прошел. Сейчас лишь кашель да насморк. 11.11. Сегодня получил письмо твое и Олино. Твое—на отдельном листочке, без обращения, и [нрзб.] как будто другого такого же листочка, т. е. начала письма, не хватает¹. Напиши, было ли оно. Я очень рад, что ты немного развлекаешься и хотел бы, чтобы ты жила так, как тебе веселее и приятнее. Ты просишь не брить бороду. Но со времени моего переезда с БАМ'а, когда меня ограбили в Кеми, часть бритвенного прибора пропала, так что с тех пор я и не брился ни разу и хожу здесь с бородой, тем более, что ходить за этим делом к парикмахеру как то неприятно, да и нет времени. Впрочем, главное, почему я не устроился с бритьем—это твое желание. Зато, когда я вспоминаю об этом твоем желании, мне начинает особенно хотеться быть с вами, с тобою, если не дома, то хотя бы так, как в Сковородине. Сейчас ночь, все спят, а я сижу и пишу тебе, моя дорогая, и вспоминаю, как встретил тебя по приезде в Сковородино. Помнят ли еще дети о поездке и разсказывают ли что-нибудь мальчикам? Устроился ли Вася в отношении квартиры? 1935.II.14—15. Вот опять ночь, время летит и я никак не поспеваю писать—целый день с утра до ночи занят. Только что пробили двенадцать часов часы Спасской башни, провизжали трамваи Красной площади (это все по радио, висящему почти над моею койкой) и я сажусь за письма. Прежде всего поздравляю вас с домашними праздниками—Васюшку и тебя—дважды, а еще Олечку. Вас это с запозданием, хотя я и вспоминаю о ваших днях более или менее во время. Когда же открывается окно (радио) на Красную площадь и близко от себя слышу московские звуки, то воспоминание делается особенно живо.— А. И. спрашивает, получаю ли я его открытки. Да, получаю, и, видимо, вполне аккуратно, но отвечать ему не могу по двум причинам: первая—не знаю его адреса, а вторая—по ограни

 

ченности своих возможностей писать, т. к. не хочу вас лишать письма. 1935.II.17. В день твоих именин я, наконец, перевез свои вещи на новое местожительство—в центральную лабораторию, а сегодня вечером переселился туда² и отпраздновал переселение халвою, тобою присланной. Эта лаборатория в 2х километрах от Кремля, расположена в лесу, место тихое и уединенное, так что можно будет поработать. Жилая комната помещается через корридор от лабораторных рабочих помещений, двух комнат, и следовательно можно сидеть в лаборатории сколько хочешь и проводить опыты с утра до ночи и с ночи до утра. Задача, стоящая предо мною—проработка вопроса о водорослях. Дела очень много, но зато задача важная и полезная. Летом, вероятно, здесь красиво, среди природы; теперь же все занесено снегом, но посвоему тоже хорошо. 1935.11.18. Письма никак не могу закончить. После-гриппа—слабость и потому поздно вечером совсем засыпаю и ничего не могу сообразить. Надеюсь, что в более ровной работе здесь скоро оправлюсь совсем. Рад, что мама стала ходить, да и тебе станет м. б. несколько легче. Очень кланяюсь ей, как всегда, хотя иногда и забываю написать об этом. Кланяйся также С. И. пожелай ей здоровья и спокойствия. Скажи, что я всегда вспоминаю о ней с душевной теплотой и был бы очень рад получить сюда экземпляр ее «Воспоминаний», когда он появится на свет из печати. Боюсь только, что она сильно сократила «Воспоминания» и тем их подпортила. Относительно Мика не волнуйся, он выровняется, я верю в него, его грубость пройдет сама собою. Скажи ему, что я по немногу пишу для него специально «Оро» и потому хотел бы получить рукопись или копию; но чтобы по дороге она не пропала, снимите копию. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля, будь здорова и весела. Вчера получил письмо твое, кажется, которое ты писала пред отъездом Киры.

1935.II.10. Дорогой Вася, пишу тебе уже под утро. Целый день и целую ночь возился с налаживанием производства нитрита натрия, которого нам не доставили, так что производство должно остановиться. Приходится изворачиваться, совсем как на «Таинственном острове» Жюля Верна. Только нет всегда во время подоспевающего капитана Немо, и потому промышленность без ресурсов идет не так гладко, как в романе. Трудность получения нитрита в том, что при перегреве нитрит распадается до Nа20 и дает со свинцом, основным реагентом, плумбаты, которые недопустимы в производстве иода. Поэтому надо всю систему выдерживать в течение многих часов при температуре не выше 400°, но и не давать ей охлаждаться до затвердевания. Работая на плите, и притом весьма скверной, сделать это весьма трудно. Приходится то подкладывать дрова,

 

то вытаскивать горящие головни и, конечно, все время мешать и мешать смесь. Теперь я добился ничтожного содержания в продукте плумбата натрия, а раньше его было очень много.— Сейчас подмораживает и наблюдается интересное явление. Высокие, до половины небосвода, стройные световые столбы над фонарями, вроде лучей прожектора, но совершенно вертикальные. Сначала я принял их за столбы северного сияния, но потом сообразил, что это не так по их неподвижности. А северного сияния я до сих пор все еще не видел и очень о том жалею. Водорослевая работа все еще не начинается, но быть может начнется наднях. В Иодпроме я внес ряд рационализаторских предложений и большая часть их уже освоена производством. В частности построены по моему проекту некоторые аппараты силами наших иодпромовских рабочих. Один из них б. студент и работал в тресте точной механики, так что сообразителен по части конструкций и хорошо работает. 11.II. По окончании процесса варки, фильтрации, взвешивания и т. д. я пошел в лабораторию анализировать продукт. Солнце только всходило и возле него, вниз и вверх, шли великолепные столбы света— явление довольно редкое и очень красивое.—Разработанный мною процесс, как показывают предварительные опыты, удался и с завтрашнего дня мы пускаем его в производство. Вместе с тем я, вероятно, переселюсь в лабораторию, чтобы проводить там работу по использованию водорослей. Лаборатория стоит в лесу, на берегу одного из безчисленных здешних озер. Там тихо и относительно уединенно, так что если мое переселение состоится, можно будет, хотя и без необходимых удобств, все же несколько поработать. Напиши мне, над чем ты теперь работаешь, пишешь ли что-нибудь. Как у тебя со спектрометрическим анализом? Напиши, как теперь твое здоровье. Если придется увидеть Вл. Ив., то спроси его о судьбе моей статьи по картографии («четыре краски») и его мнение о присланных работах по замерзанию воды. Я крайне извиняюсь пред ним, что не мог написать ему о «Воде», т. к. книга осталась на станции, а здесь другого экземпляра нет. Скажи ему, что я крайне заинтересован ею и жалею только, что недостаток времени не позволил ему изложить богатейший материал, у него имеющийся, более конкретно и сочно. Книга его должна была бы быть втрое толще. Большинство мыслей, им высказываемых, очень созвучны мне, я думал о том же, хотя и подходил с неск. иных отправных пунктов. Крепко целую тебя, дорогой. Кончаю: ждут взять письмо.

1935.11,8. Соловки. Дорогая Олечка, ты просишь написать тебе о Тютчеве и Достоевском, которых ты неправильно объединяешь как единомышленников. Однако, между ними—глу-

 

бокое различие, не только по личному складу, но и по основным установкам мироощущения и мировоззрения. Твое внимание поразил хаос. Но у Тютчева хаос, ночь, это корень всякого бытия, т. е. первичное благо, поскольку всякое бытие благо. Хаос Тютчева залегает глубже человеческого и вообще индивидуального различения добра и зла. Но именно поэтому его нельзя понимать как зло. Он порождает индивидуальное бытие и он же его уничтожает. Для индивида уничтожение есть страдание и зло. В общем же строе м1ра, т. е. вне человеческой оценки, это ни добро, ни зло, а благо, ибо таков закон жизни. Хаос у Тютчева, как и у древних греков, есть высший закон м1ра, которым и движется жизнь. Без уничтожения жизни не было бы, как не было бы ее и без рождения. Человечество со всеми своими установлениями и понятиями есть одно, хотя и важнейшее, детище хаоса. И когда хаос не считается с понятиями человеческими, то это не потому, что он нарушает их «назло», что он борется с ними и противопоставляет им их отрицание, а потому, что он их так сказать не замечает. Тютчев не говорит и не думает, что хаос стремится поставить вместо человеческих норм и понятий о добре им обратные; он просто попирает их, подчиняя человека другому, высшему, хотя часто и болезненному для нас закону. Этот высший закон мы способны воспринимать как красоту м1ра, как «златотканный покров»³; и радость жизни, полнота жизни и оправдание жизни—в приобщении к этой красоте, в постоянном восприятии и сознании ее.—У Достоевского, частично понявшему* такое мфочувствие, но лишь частично или, точнее сказать, временами подымающегося до него, вообще говоря совсем иначе. Достоевский остается на только человеческих оценках и разрушительную деятельность хаоса воспринимает и толкует, как борьбу с добром, как причинение страданий для страданий, как человеческое же действие, но извращенное, направленное на зло. Достоевский, хотя и не везде и не всегда, видит в хаосе не корень жизни, а извращение жизни, перестановку добра и зла, т. е. человеческую же нравственность, но наоборот. Это—злое желание разрушать добро, доставлять страдания, уничтожать только и именно потому, что разрушается и страдает доброе. И Достоевский вскрывает в человеке, больном, извращенном человеке, особенно в себе, т. к. он был больной изломанный человек, эту извращенность, это желание зла ради зла. Сейчас не важно, прав Достоевский, или нет. Важно лишь то, что он и Тютчев говорят о разном: в то время как Тютчев выходит за пределы человечности, в природу, Достоевский остается в пределах первой и говорит не об основе природы, а об основе человека. Когда же он возвышается до Тютчевского мироощущения, то основу природы называет Землею—понятие весьма близкое к Тютчевской Ночи: «Жизнь

 

полюбить прежде ее смысла»⁴, это уже довольно близко к Тютчеву. Обрати внимание: у Тютчева много страдания, но никакой карамазовщины; а у Достоевского не только страдание, но и выдуманное, нарочитое самомучительство и мучительство всех окружающих: таковым был Достоевский не только в своих чувствах, мыслях и литературе, но и в жизни.—Ты снова спрашиваешь о льде. Но я писал для тебя через Тику, надеюсь ты уже получила мой ответ, так что писать снова нет надобности. Ты удивляешься, что сочинение твое не клеится. Что же тут удивительного. Надо много-много работать, учиться, перерабатывать написанное, снова передумывать и снова писать, да и тогда полное удовлетворение получается редко. Видишь множество дефектов, которых м. б. и не заметят другие, но которые сам хорошо сознаешь. «Ты сам свой высший суд»⁵. Посмотри, даже Пушкин, и он переделывал десятками раз, прощупывая каждое слово, меняя, добиваясь полной точности мысли и полного совершенства звука. Писание дело трудное. Ты сообщаешь о переговорах мамы относительно твоей работы при агрономической станции. Учиться на практике, по крайней мере предварительно, очень полезно, но печально, что надо жить не дома, и это меня безпокоит. Кроме того я не знаю, что именно будешь делать ты, так что мне трудно отсюда сказать что-либо определенное. Сообщи подробности. Крепко целую тебя, дорогая. Тороплюсь кончить письмо, чтобы хоть сегодня, наконец, отправить его.

 

1935.II.16. Дорогой Кирилл, получил ли ты мое письмо? Сейчас хочу тебе написать неск. слов—несколько вопросов химической викторины, относительно которых подумай и спроси кого-ниб. тонко знающего анализ. Это вопросы, встретившиеся мне на практике и разрешенные лишь частично, да и то применительно к задачам практики. Вот эти вопросы:

1) Как определить (без Рh) щелочность раствора, содержащего наряду с щелочами много нитритов щелочных мет.

2) Как определить щелочность раствора, в котором кроме щелочей содержатся иодиды и иодаты щелочных металлов?

3) Отчего в растворе нитрита натрия, содержащего плумбат натрия, при осаждении свинца двухромовокислым калием, выделяется то хромат свинца, то, невидимому, гидроокись хрома, причем условия осаждения тождественны, кроме массы раствора и концентрации раствора двухромовокислого калия?

4) Как определять при помощи перманганата содержание в растворе нитрита натрия, если присутствуют хлориды, бромиды и иодиды щелочных металлов?—Нашел ли ты что-нибудь в моей руде? Я все-таки думал, что она не простая, т. е. не железная, а содержит в себе что-нибудь более интересное. Како-

 

ва судьба статьи, которую ты писал вместе с руководителем?— Среди прочих работ сейчас должен приступить к налаживанию в нашей мастерской регенерации свинца из глета, конечно совершенно без приспособлений, в чем и заключается трудность. Как твое здоровье. Крепко целую тебя, милый.

Дорогой Мик, сегодня я видел черно-бурую лисицу, пробиравшуюся недалеко от Кремля, т. е. Соловецкого, по поверхности замерзшего озера. Это, вероятно, одна из недавно прилетевших сюда на аэроплане. Тут, несмотря на обильный снег, уже начинает чувствоваться весна. Каждый вечер я вижу пред собою Москву, когда радио передает бой часов Спасской башни, визг трамваев, уличный шум и окрики. Когда будет возможность, пришлите мне общую тетрадь, лучше всего в клетку. Теперь я поселился в химической Лаборатории, в лесу; при ней есть и биологическая, и в ней содержатся звери: морские свинки, кролики и белые мыши. Всех их очень много. Рождаются маленькие свинки, которые между собою уже месяца через 4 начинают драться между собою *. Кормят их сеном, овсом, брюквой, репой. Что ты проходишь по физике? Все ли понимаешь? Очень важно, чтобы ты хорошо понял, что такое масса и какое отличие ее от веса. Крепко целую тебя, дорогой.

Дорогая Тика, милая дочка, стали ли твои щечки розовые? Не забыла ли ты своего папу? Напиши мне, читаешь ли ты что-нибудь и что именно. Как идет немецкий? Надеюсь, ты скоро будешь хорошо читать по немецки. Учат ли вас в школе рисованию? Мне хочется знать, что ты рисуешь дома и что, если только рисуешь, в школе.

Крепко целую мою дорогую милую дочку Тикульку и прошу ее почаще писать мне и не забывать, что у нее есть папа, который скучает о ней и очень ее любит.