Полоса горьких разочарований

 

Десятого мая 1945 года дул северный ветер, было очень холодно. Зашел на квартиру к Але, чтобы взять свои книги. Она была холодна, раздражена, с серым сердитым лицом. Сразу же ушел. Начал копать землю около дома. На следующий день, отработав до вечера на комиссовке на Лесзаге, продолжил начатые огородные работы, перекопав еще около тридцати квадратных метров огорода. Еще через день, в воскресенье, выдался первый теплый весенний день, тронулась Ухта. В свой огородный дневник внес очередную запись: докопал весь участок во дворе.

На базаре встретил медсестру Марусю. Немного прошлись с ней, постояли у реки, по которой

 

плыли льдины, порой нагромождаясь друг на друга. Они плыли, плыли и скрывались вдали.

— Так и жизнь проходит,— грустно произнесла Маруся.— Я слышала, что вы мечтаете об институте?

— Не теряю надежды. Война кончается, возможно, что скоро и открепят от лагеря.

— Кончается, но еще не кончилась. А главное, у вас, кажется, еще не истек срок поражения прав. Не так ли?

— Осталось еще около семи месяцев.

— Прежде чем думать об институте, надо выяснить, принимают ли лишенцев. Думаю, что едва ли. И вообще, разве обязательно быть врачом? Можно и без этого неплохо прожить.

— Мне тоже когда-то думалось так. Остаться фельдшером и жить в тихой заводи. Но, видимо, натура не позволяет...

Во вторую половину мая и первую неделю июня после рабочего дня занимался огородами, часто до резкого переутомления. С упоением, но понемногу из-за недостатка времени читал «Жизненный путь» С.Бетлера. Иногда выходил в ЦДК. В один из вечеров гуляли в сумерках по улицам и парку с Ларисой. Медленно шли с ней под руку, ведя задушевные разговоры. Эта худенькая девушка со слегка раскосыми глазами поражала своим литературным языком, глубиной рассуждений. Я высказал мысль о том, что для нее лучше подошло бы гуманитарное, а не техническое образование (она училась в техникуме, кажется железнодорожном).

— Я сама мечтаю о педагогическом институте, о литературном факультете.

Как-то встретил Галю, которую еще четыре года тому назад, будучи в заключении, обучал сестринским процедурам и с которой возник тогда неболь-

 

шой тайный роман. После недавней прогулки с Ларисой отчетливо понял, какие они разные. Полногрудая Галя, пышущая здоровьем и женственностью, могла рассуждать лишь о житейских вещах, почти не вдаваясь в перспективы более широкие, чем выйти замуж и нарожать детей. Она призналась, что хранит сухие цветы и стишки, которые я когда-то ей преподнес (признаюсь, от всего сердца) на день рождения. Чувствовалось, что Галя сохранила привязанность ко мне. Это меня тронуло, и я подумал о том, что если бы остались прежними мои представления о будущей жизни, сложившиеся когда-то в лагере, то Галя могла бы быть подходящей женой. Но теперь мой идеал, к моему собственному удивлению, очень изменился: отталкивающим образом действует малый кругозор, посредственность.

В субботу девятого июня решил прогуляться по городу. Медленно шагал по улице с чувством раскрепощенности и свободы. Накануне завершил посевные дела и подвел итоги, которые порадовали: на четырех с половиной сотках было посажено около 62 килограмм картошки.

У знакомых играли в карты, непринужденно балагуря. Но вскоре настроение мое испортилось: хозяйка дома нагадала мне на картах неприятность. Я ушел от них с чувством какой-то тревоги.

И неприятность не заставила себя ждать. На следующий день, возвращаясь в первом часу ночи из ЦДК, обнаружил, что на месте моего окна — зияющая пустота: рама выставлена. На грядках свежие отпечатки протектора грузовой машины. В комнате все разбросано, полнейший хаос. Не оставалось никаких сомнений в том, что обокрали. Быстро произведя осмотр, обнаружил пропажу многих вещей, составил список недостающего:

 

пальто демисезонное, кожаные сапоги, кальсоны, пуловер, сорочка, пиджак шерстяной костюмный, 800 рублей денег, карты игральные, 3 килограмм пшена, сахар, банка консервированной колбасы.

К счастью, уцелели продуктовые карточки, документы (в том числе фельдшерское свидетельство), 130 рублей, спрятанные в укромном месте. Нетронутыми оказались также гитара и балалайка, висевшие, как и прежде, на стене над кроватью. Однако эти свидетели происшедшего не могли помочь беде. Бессильной оказалась и вызванная собака-ищейка: немецкая овчарка при каждой попытке пройти по следу отходила от окна лишь на пару метров и останавливалась около вмятин на грядках с колес грузовика. Почему-то я подозревал молодого мужчину-шофера, проживавшего с женой и двухлетним ребенком в одной из дальних комнат. Было известно, что он отбывал срок за кражи.

Накануне его жена заходила ко мне с необычной просьбой:

— Сделай аборт!

— Это не по моей части, я не могу.

— Неужели не сможешь?

При этом она удивила меня отсутствием какого-либо смущения. Она крутила головой и своим маленькими глазками на бледном веснушчатом лице лихорадочно зыркала по сторонам.

Но, как говорится, не пойман — не вор. Cам, простофиля, виноват. Не следовало снимать железную решетку с окна: не зря она была кем-то и поставлена. Уходя из дома, даже на несколько часов, обычно закрывал ставень, на сей же раз оставил открытым, понадеялся на белую ночь.

Через день та же женщина на тех же картах нагадала, что вещи должны найтись, но этого не случилось. Особенно жаль было пальто и сапог,

 

так как справил их с большим трудом, отказывая себе во многом.

«Вот гады! Не боятся ни тюрьмы, ни лагеря. Впрочем, пожалуй, права медсестра Е. Л. Дароган: что для них лагерь? Воры там — наиболее уважаемая начальством категория заключенных. В отличие от «контриков» их не заставляют вкалывать на лесоповале, а определяют в придурки — в бригадиры, нарядчики, каптеры, шоферы и на прочие более легкие и хлебные должности».

Уголовников, доносчиков и провокаторов, маскировавшихся под порядочных людей и даже друзей, немало было в нашем окружении, и это питало недоверие к людям, принуждало к замкнутости. Так «бытие определяло сознание», особенности которого могли закрепиться на многие и многие годы.

Пришлось решать, как выкарабкиваться из нужды. Надо было сшить новые сапоги. Вспомнил, что на полке давно валяется бумажка, на которой были подытожены затраты на прежние сапоги, которые теперь похищены. Приобретая материал на них в разное время по частям, я отдал за голенища одну банку бекона, 700 грамм хлеба и 60 рублей, за подошвы — 350 рублей, за переда — четыре стакана махорки-самосада собственного производства и 50 рублей, за стельки — 25 рублей. За работу уплачено девяносто (по госцене).

Сейчас такие расходы непосильны. Значительно дешевле обойдутся брезентовые сапоги. На них и материал достать легче.

Приобрести новое демисезонное пальто также не по карману. Надо попытаться купить какую-нибудь поношенную пальтуху и перелицевать ее. Не обойтись также без пиджака или хотя бы хлопчатобумажного свитера. А дальше будет видно.

Приятель принес на временное пользование

 

брюки, другой подарил кожаный ремень к ним, знакомая медсестра пожертвовала двести рублей. Спасибо добрым людям, но в основном надо рассчитывать на свои силы. Возможно, придется продавать гитару и балалайку, а также кое-какие оставшиеся мелкие вещи. Однако основная надежда на огороды: кое-что можно будет приобрести в обмен на картошку. Если, конечно, она вырастет. Следует усерднее поработать на земле, чтобы она не отказала в урожае. Главное же — не унывать! То, что случилось,— это плохо, но не следует забывать и об общеизвестной истине, что бывает и хуже. Программа по восполнению утраченного сложилась. А чтобы лишний раз не одолевала обида — больше работать, бывать с друзьями.

В середине июня получил сразу два письма (майских) от мамы. В них она с радостью сообщала, что получили пропуск для отъезда из Хакассии на родину и надеются в ближайшее время расстаться с Сибирью, выехать домой, в освобожденную Кондопогу. В конце месяца был обрадован очередным письмом: восьмого июня семья выехала. Затем пришло письмо, в котором мама сообщала, что они добрались уже до Свердловска.

Питался неважно, так как часть продуктов пришлось отдать за пошив брезентовых сапог и в счет оплаты за приобретенное старое демисезонное пальто. Остался еще и денежный долг. Пытался ввести в свой рацион необычные блюда, в частности суп из пекарских дрожжей с сушеной картошкой. Однако далеко не со всякой пищей справлялся желудок, он заставлял переходить на диету и кисель из сухой черники. На июль прикрепился обедать в столовой.

В первых числах июля, по моим расчетам, семья должна была уже прибыть домой. Очень тяну-

 

ло на родину, тем более что кое-кому удавалось уехать. Лариса с матерью собрались в Кривой Рог. Подарил девушке прощальное стихотворение: «Только дружба была между нами, но мне жаль расставаться с тобой...»

Попытался обратиться к начальнику лагпункта с просьбой о предоставлении отпуска для поездки домой. Он не возражал, но при этом оговорился, что надежды мало. Это подтвердил начальник санотдела Д. К. Чудновский, сказав, что отпусков не дают. Обеспокоили и слухи, передаваемые мне друзьями: лишенцы не имеют права занимать административные должности, к каковым относилась и моя. Возможно, что на этот счет поступили новые указания. Мне даже казалось, что некоторые знакомые и друзья начали относиться ко мне с какой-то настороженностью, холодновато.

В субботу седьмого июля я расписался под приказом Кальчевского о том, что с девятого мобилизован на сельхозработы. Труд оказался нелегким. Надо было подкармливать капусту и табак раствором сульфата аммония и фекалий. Целый день вместе с двумя работницами сельхозфермы таскал тяжелые ведра и поливал поля. Вся одежда пропиталась запахами, от них было трудно избавить даже руки, несмотря на мытье с мылом. После пятого дня работы удалось попасть на прием к Кальчевскому: накопилось много работы по санчасти, и надо было определить, кем и как она будет выполняться. Начальник был в благодушном настроении:

— Ну, что скажешь, Виктор?

Я изложил причину своего посещения.

— Хорошо, разрешаю демобилизоваться из сельхоза с понедельника.

Мое настроение поднялось. В конторе сказали, что премирован 150 рублями. Их я в тот же день

 

 

потратил, купив на базаре две катушки ниток (за 70 рублей) для перелицовки старого пальто и еще кое-какую мелочь.

Было приятно почувствовать себя в своей обычной стихии. Однако беспокоил подъем заболеваемости острыми кишечными инфекциями. Надо было срочно принимать целый комплекс мер: санитарно-просветительная работа, дезинфекция, контроль за качеством продуктов и работой пищеблока.

Знакомая работница отдела кадров сообщила по секрету, что на запрос из режимных органов о месте моей работы ответили: мобилизован на сельхозферму. Можно было понять, что я едва ли долго смогу продержаться на административной должности.

Наконец получил известие, что третьего июля, после очень трудного пути, благополучно добралась до родных мест моя семья. Там застали страшную разруху. От дома уцелели стены, крыша, печь, но жить в нем пока нельзя: крыша протекает, рамы во многих окнах отсутствуют. Нет ни кроватей, ни табуреток, ни стола. Поэтому пока остановились у родственников. Очень плохо с питанием. Отец часто болеет, ослаб.

Почти одновременно получил ответ из Управления лагеря на заявление с просьбой об отпуске, поданное три недели назад. Ответ был отрицательный. Было похоже, что надо готовиться зимовать, оставив мысль об отпуске на лучшие времена. С ужасом вспомнил, как всю зиму мерз в очень холодной комнате. Поэтому пора позаботиться об ее утеплении. Решил, что для этого следует обить дверь мешковиной, сделать перед ней небольшой тамбур, засыпать обшивку стен в подполье опилками. Постепенно приобретал материалы на все это, а также достал оконную замазку, а затем и машину дров.

 

Иногда заходил побеседовать к соседям-землякам Захаровым. Разговоры с этими приветливыми карелами всегда успокаивали, особенно после тяжелых служебных перегрузок с конфликтами на комиссовках, оформлением медицинских справок на амнистированных «бытовиков». Столовая в городе работала до восьми вечера, но я не всегда успевал.

Получил удовлетворение от скромного служебного успеха: удалось, преодолев всякие рогатки, заказать мебель для детских яслей. Освеженным и довольным возвратился с воскресника по заготовке дикорастущего валерианового корня. Втроем нашли и сдали в аптеку 66 штук этого ценного лекарственного сырья. Кроме того, набрал грибов, которые появились уже в большом количестве.

Но из дома пришла телеграмма, что отец серьезно болен. Я был сильно растревожен его болезнью. Был уверен, что телеграмма является достаточным основанием для отпуска, и в тот же вечер начал готовиться к отъезду. Рассчитал, сколько не хватает денег, чтобы подзанять, собрал багаж. Полученный по карточке хлеб порезал на сухари.

Не ожидал, что меня ждет глубокое разочарование. Начальники лагпункта и санотдела не возражали против отпуска, но отдел кадров лагеря отказал. Причина — прикрепление к производству Ухтижемлага НКВД до конца войны.

На работе, в постоянной суете, заботах, заседаниях, переговорах, я забывался. Но вечерами наваливалась апатия. Брался за книги, но как «Занимательная минералогия» академика Ферсмана, так и «Уолт Уитмен. Поэзия грядущей демократии» К. Чуковского отвлекали от мрачных мыслей лишь на недолгое время: не мог сосредоточиться на чтении. Бесстрастное бренчание на балалайке или гитаре также быстро надоедало. Выходил

 

 

во двор на свой огород. Вид зелени, ее цветения несколько успокаивал. Наконец вспоминал о неразделанных дровах, брал пилу и топор и направлялся в сарай. Долго пилил, а затем ожесточенно, остервенело раскалывал чурки и швырял поленья в угол. Рано ложился спать, но одолевала бессонница, а затем приходили неприятные сны. Однажды приснился самый кошмарный сон, будто бы я осужден на три года и очутился в лагере, испытывая тоску и безысходность. Сон такого страшного содержания давно не являлся ко мне.

Так продолжалось несколько дней. Затем решил выхлопотать хотя бы разрешение на посылку (на это тоже надо было иметь высокое разрешение). Кальчевский, к которому я пришел на прием с заявлением, подписывая ходатайство, успокаивал:

— Ничего, Виктор, есть директива об откреплении. Скоро поедешь в деревню банки ставить...

Через три дня получил разрешение на посылку и от самого начальника почты. Срочно упаковал в ящик четыре банки консервированной колбасы, около килограмма жиров, немного сахару и чаю, кое-что из белья, маленькую аптечку.

Побывав на Двадцатой буровой, ужаснулся: весь участок зарос лебедой. Картошка уже цвела, правда, еще не вся, но между нею пышно разрослись сорняки с высокими жесткими стеблями. Я начал их выдергивать и пучками бросать на межу. Для интереса вел счет, и в конечном итоге выяснилось, что избавил огород от 2200 штук лебеды. Два вечера потратил на сооружение кладовки-тамбура, отгородив часть коридора перед дверью. Это было нужно как для утепления комнаты, так и для хранения бочек с квашеной капустой и некоторого инвентаря.

Сообщения радио о победах Красной Армии

 

на Дальнем Востоке говорили о совсем близком окончании войны.