- 214 -

СТРАХ

Через десять часов поезд привез меня в Донецк. Крещение Господне. Донецк так же, как и Киев, утопал в снегу, но жители севере-русских деревень ни за что не признали бы за снег эти грязные кучи по сторонам дороги. В Донецке десятки химических предприятий, шахты. Дымные облака тянулись над городом, я стоял на вокзальной площади и ждал трамвая. Вот где могли бы развернуться деятели Всесоюзного добровольного общества охраны природы, если им позволят. Никто не позволит: общества охраны - по названию видно, организации реакционные, тормозят социальный и научно-технический прогресс.

Теперь надо ехать в Авдеевку. Разбитый пригородный автобус подошел с полным кузовом пассажиров общественного транспорта. Кое-как влез в него и мы отправились. Дуло от двери и опять зябли ноги. Вышел у Авдеевской железнодорожной площадки. Парень, торопившийся мимо, сказал:

- Где достать такую бороду? - Но заметив усталость в глазах бородача, шутку не продолжил. Я спросил у него, как выйти на нужную мне улицу:

- Все прямо, поворотов нету, - ответил парень.

Поплелся по середине дороги в указанном направлении, довольный тем, что можно будет согреться на ходу, редкие грузовики обгоняли меня. Скользко под ногами. Два раза упал на рюкзак. Где-то здесь поблизости живет мой лагерный приятель, адрес помню.

Он священник, служил в Улан-Удэ. Внезапно исчез из своего прихода и попытался перейти советско-чехословацкую границу. Ему удалось перейти рубеж, но след остался. Советские пограничники тотчас сообщили своим сопредельным товарищам о переходе особо опасного государственного преступника: взломщик, убийца и рецидивист.

Чехословаки подняли по тревоге все ближние воинские части и принялись прочесывать приграничные леса и Карпатские горы, ответственно сознавая важность порученного им дела: махрового злодея голыми руками не возьмешь. Мой лагерный приятель шел по дороге, мимо него проносились военные грузовики, наполненные солдатами. На него донес житель придорожной деревни, у которого о. Борис попросил кусок хлеба "Христа ради". Священних-перебежчик получил червонец исправительно-трудовых лагерей строгого режима и пять лет ссылки. "За измену Родине".

Не сразу я нашел нужный дом. Возникла передо мной сложная загадка, целых полчаса разгадывал ее. Нужная мне улица вдруг оборвалась на самом нужном мне месте и исчезла бесследно. Попадались на глаза: Пионерский переулок, Комсомольский переулок, улица Двадцати шести бакинских комиссаров и прочие навязчивые названия. Между ними, кругами, я ходил, как опытный сыщик, постепенно удаляясь от места пропажи.

Никто не знал, что мне делать. Одна бабушка посоветовала сочувственно, что у них есть переулок, который начинается в другом поселке. Это меня не утешило. Нужная мне улица называется Ясиноватская - что, если она начинается в Авдеевке, а заканчивается в Ясиноватой.

Пропажа все же обнаружилась. Оказалось, Ясиноватская улица незаметно ускользнула в улицу с другим названием, а через две сотни шагов резко свернула в сторону и пошла в измененном направлении, но с последующей нумераций домишек. Я нашел номер и открыл железную калитку во дворик, где стояла уединенно избушка моего лагерного приятеля.

Бориса не оказалось дома. Меня впустила его мама - хилая старушка. Назвался другом ее сына, старушка напоила меня чаем. Сидели у стола, я оттаивал в тепле. Борисова мама вязала и рассказывала историю о том, как ее родной брат выгнал ее из ее собственной квартиры в Ленинграде.

Мать и сын годы ссылки прожили в Томской области, пока у моего лагерного приятеля не кончился срок. Нелегкая жизнь у ссыльного чужака в глухом таежном поселке. Косые взгляды, уклончивые ответы. Отец Борис работал там в леспромхозе, на бирже и схватил астму. Он не выжил бы там без матери. Все это

 

- 215 -

время ленинградская квартира пустовала. Борисов дядя попросился поселиться в ней на время и сумел стать владельцем квартиры. Когда вернулись из ссылки сестра с сыном, он сказал им: "Пошли вон".

Слушал поучительный рассказ старушки невнимательно: избитая тема из советской действительности. Кивал в знак согласия и поглядывал на постель. Заметил, как Борисова мама скользнула холодным взглядом по неумытому лицу собеседника, мои ноги невольно спрятались под стол: ботинки у меня не по сезону. Тугие волны тепла расходились по кухне от раскаленной плиты, расслабляли. На постели спали четыре серые кошки. Во мне не проходила скованность, не решался сказать, что устал и хочу есть. Услышал, как захрустели шаги на снежной дорожке под окном - наконец-то Борис.

Он неторопливо вошел в дом, подпоясанный узким ремнем по телогрейке. Рыжая борода. Рыжая меховая шапка надвинута на большие уши. Он уставился на меня.

- Здравствуй, отец Борис.

Я встал.

Он глядел на меня молча, будто не узнавал, или придумывал, что ответить. Отошел к окну, встал там спиной ко мне. Знаю, как принимают незванных гостей: ласковый прием не для бездомных. Согреет, даст поесть, найдет место, где прилечь, и на этом большое спасибо. Скитальческий опыт научил меня разделять все оказываемые мне приемы на три категории: первая - встречают, вторая -терпят, третья - гонят. Первые две категории меня вполне устраивают.

- Зачем приехал? - Вопрос обдал меня холодом. Борис спрашивал, глядя в окно, казалось, он обращается к кому-то, стоящему снаружи дома.

- Так просто, отец Борис. Заехал повидаться, - мой ответ прозвучал с ложной бодростью.

- Я по тебе не соскучился.

Его ответ не охватывал цельности наших отношений, надо подождать, что он еще скажет, минуту тянулось молчание. В эти мгновения мне пришло в голову предположить, что я нарвался на прием третьей категории. Буду терпелив, пускай выговорится: он любит делать поучения. Может быть, расстроился в храме. Голос Бориса зазвучал со злостью:

- Зачем приехал, спрашиваю?

- Так просто, я тебе сказал.

- Что ты сказал - то ты сказал. Одевайся и уходи. - Голос Бориса срывался на крик. По всему видно, моему лагерному приятелю не хочется сдерживаться, а так неохота выходить на обледенелую дорогу. Плохо дело.

- Где ты живешь, где прописан, где твой паспорт, кто ты такой? Мне легче всего было ответить на последний вопрос:

- Ты меня знаешь, Борис, мы вместе "тянули" срок.

- Ничего не знаю, ничего не знаю, собирайся и уходи.

- Я устал, продрог и хочу есть. Он кинулся ко мне от окна.

- Уходи немедленно, я не могу принимать в своем доме неизвестно кого.

- Ты трус, отец Борис, - мои унылые слова взорвали его.

- Пошел вон, - он толкнул меня в бок к двери.

- Тише Боря, без рук.

Старушка молча поглядывала то на меня, то на своего сына. Пришло ли ей в голову, что вот так же ее брат выталкивал ее из квартиры в Ленинграде? Свойство рода перешло по наследству к ее сыну.

Мне осталось выйти в сени, там было темно и холодно. Борис выскочил следом, метнул мне под ноги рюкзак, шубу.

- Убирайся или я позвоню в милицию!

Нешуточная угроза, если принять во внимание то, как он мается с перепугу. Мне и самому хотелось поскорей уйти, но удерживал себя от спешки, одевался молча, застегивал пуговицы, размеренностью движений пытался унять волнение в груди.

- Скорей, скорей, - подгонял меня отец Борис. Он метался по темным сеням, у него дергались руки и голова. Похоже было, что если незванный гость не будет изгнан немедленно, то с бывшим изменником Родины произойдет сердечный удар.

 

- 216 -

Шапка на голове, сума за плечами. Повернулся к распахнутой двери в избу:

- Всего Вам доброго, Лидия Ивановна.

Борис оттолкнул меня, захлопнул дверь. Топтался передо мной, не зная, что еще сделать. Горечь переполнила душу, я взглянул в лицо отсидента-священника, хотелось поглубже взглянуть ему в глаза, но было темновато в сенцах. Заметил, как глаза моего лагерного друга ушли в сторону. С моего языка сорвались тяжелые слова:

- Ты мерзавец.

Слова выговорились веско. Удивляюсь, что в те минуты изгнания в морозную пустоту меня не покидало самообладание, чуял, что нервное напряжение в груди дошло до красной черты, за которой - взрыв.

Кто мог сказать Борису эти слова? Мы сидели в одной камере во Владимирском централе и в одной зоне на 19-ОЛПе. Вместе ели, вместе голодовали и зябли семь лет: Саша Романов, Михаил Капранов, Борис Заливако, Женя Вагин и я - мы дружили в лагере. Каждое утро и каждый вечер сходились потихоньку в дальнем углу зоны, на полчасика. Перекрестить лоб, сказать друг другу доброе утро или спокойной ночи. В воскресные и праздничные дни собирались в раздевалке или у бани за грубо сколоченным столиком, вкопанным в землю двумя ножками. Приносили скудное угощение, заваривали купецкий. Пели молитвы и псалмы, обсуждали лагерные дела и ход строительства коммунизма. Пели песни "Черный ворон" и "Ванинский порт". Надзиралы требовали от нас: "Разойдись" -иногда с угрозами, чаще с ленцой: в концзонах запрещены дружеские встречи, два человека, беседующие на лавочке или на завалинке барака, - преступная группа.

С тех пор во мне ничего не переменилось, остался таким, как был. Борода та же. А что переменилось в отце Борисе? Борода на месте. Показатель, обязывающий православного верующего к терпимости.

Крест на шее, а это значит - отрешенность от социалистической общности не нарушена. Власти не пустят его в советский коллектив при всем его желании. Просто Борис трусит снова оказаться в Гулаге, и страх побудил его совершить это безобразное представление передо мной.

- Дай пройти, - Борис посторонился, я двинулся к выходу. Вытер ноги о половичок у двери и переступил порог. Не оглядываясь, медленно, пошел к калитке и дальше вниз по улице. На душе ни горести, ни радости - пустота. У поворота виднелась автобусная остановка, хорошо бы доехать на автобусе до железнодорожной площадки. Постою подожду.

Вдруг неудержимая дрожь стала сострясать все тело. Дергались губы, щурились глаза, зубы позвякивали. Старался удержать себя в руках и не мог. Стоявшие рядом тетки с сумками поглядывали на меня с подозрительным любопытством. Тяжелыми были последние дни и вот уж трудно совладать с нервами. Пойду пешком. Одел рюкзак, поправил за спиной и побрел прочь от любопытных взглядов. Низкое морозное солнце светило в глаза. Ничего, что далеко идти, зато по дороге успокоюсь.

Уж смеркалось, когда трамвай высадил меня у вокзала в Донецке. На привокзальную площадь донеслось объявление о прибытии поезда Жданов -Москва. Дальше стало складываться забавное приключение с моим участием в главной роли. Поезд из Жданова подходил с опозданием, стоянка будет сокращена. Успею ли взять билет?

Перед глазами катилась вереница серо-зеленых вагонов, пролетал мелкий снежок. Пошел вдоль поезда, не заходя на вокзал: бездомнику со стажем известно -часто, бывает, уехать без билета легче, чем взять билет. Из вагонов выходили приехавшие, в вагоны торопливо карабкались отъезжающие. Возле плацкартного вагона стояли две проводницы, снежинки сыпались им на плечи.

- Девки, довезите до Москвы. Проводницы переглянулись:

- Заходите в вагон.

Одна пошла следом за мной и в тамбуре спросила:

- Сколько заплатите?

- Десять рублей.

Проводница показала мне место у бокового столика, поезд тронулся. Разделся и достал съестное: поужинаю и завалюсь спать. Не доезжая до^

 

- 217 -

Ясиноватой, меня позвали в купе проводников, обе девахи сидели там. Одна сказала, не та, что провожала в вагон, а другая:

- Десять рублей мало, повезем за тринадцать рублей.

Известный прием вагонных проводниц. Запустит безбилетника за десятку, а потом требуют дополнительные рубли. Непонятно только, почему за тринадцать, а не за четырнадцать. Чертова дюжина и на двоих не разделишь.

- Девчонки, не вымогайте, вы согласились за десять.

- Сейчас передумали - повезем за тринадцать.

Заупрямился. Не хотелось платить лишние три рубля, да еще рубль за постель потребуют. Середина зимы, до весны далеко и каждая рублевка на счету. Я возражал сердито, проводницы настаивали.

- Инвалид второй группы, не стыдно обдирать-то.

- Сходите в Ясиноватой: за червонец не повезем. Качнуло на стрелках, поезд подходил к станции. Надо соглашаться, не то и вправду высадят, но упрямство одолело. Торопливо оделся, схватил мешок:

- Вот шалавы.

Выскочил на перрон и пошел вдоль поезда. У соседнего вагона проводников не видать. Заторопился дальше. Увидел в двери тамбура парнишку в форме:

- Довези до Москвы.

- Недавно поступил, не знаю, как это делается.

Прошел мимо без промедления, под вагонами зашипели тормоза. Придется смеяться, если опоздавший поезд сейчас тронется. Еще увидел проводника, побежал к нему:

- Возьмите до Москвы.

Проводник оглядел безбилетника, обнадеживающий признак: хочет узнать с кем имеет дело. За свою внешность я спокоен - не вызывает подозрений.

- Сколько дашь?

- Десятку.

- Заходи в вагон, - вдогонку добавил, - в последнее купе. Захожу и гляжу - вагон купейный. Но мне-то все равно: за десять рублей я и в мягком поеду. В последнем купе, один пассажир дремал наверху. Двое внизу за столиком парень и женщина средних лет с распущенными волосами улыбчиво беседовали вполголоса. Радио чуть звучало, одно верхнее место свободно, заправлено и не смято. Поезд пошел дальше. Заглянул проводник:

- До Москвы?

-Да.

Занимай вот здесь, в Донецке пассажир сошел, он и не ложился: постель чистая. - Проводник исчез и больше не появлялся.

На следующий день, когда стали подъезжать к Москве, я заглянул к нему в купе, протянул червонец. И рубль за постель.

Проводник взял десятку, отверг рубль:

- Не надо.