- 191 -

ТЯЖЕЛЫЙ СЛУЧАЙ

Во второй половине осени, в середине самого унылого осеннего месяца ноября плохо греет сборная одежда. Я приехал в Ленинград и окунулся в туманную сырость. Хмуро и сумрачно на улицах, мутно светят фонари. То же самое и в Луге, где на несколько дней я остановился у своего приятеля.

Надо бы не выходить из дому, пока не привыкну к балтийской погоде, но дурака работа любит. Попросили вставить оконное стекло. Дело пустяковое, пошел в магазин, а когда возвращался с листом стекла под рукой, озябли ноги. Это плохой признак.

К вечеру почувствовал тяжесть в легких и дыхание стало тяжелым. Простудился, это ладно, не было бы хуже - вдруг воспаление, у меня нередко повторяется эта болезнь - наследство от лагеря. Хворому в положении бомжа - беда. Куда деваться с жаром в груди: бездомных в больницу не берут.

Чувствуешь себя виновато, заболев в чужом доме: все настораживаются, еще нас заразит. Предлагают вызвать "скорую помощь": у нас дети. Мои приятели отпаивали меня малиновым чаем, укрывали стегаными одеялами, не помогало. Понял - это не грипп.

Надо уезжать. В большом городе можно прикинуться "сухарем" или врачу отделения дать полсотни, чтобы положил на пару недель, однажды мне это удалось. Нелишнее здесь будет сказать, что бездомные болеют реже, чем домошняки. Боясь оказаться в беспомощном состоянии, они умеют пересилить болезнь.

Рано утром со своей заплечной сумой я пошел на вокзал. Стояла промозглая темень на улицах. Редкие прохожие торопились мимо меня, прячась за поднятыми капюшонами. Шагал сквозь изморось и чувствовал себя почти здоровым. Легко дышалось, это утешало - авось обойдется. Взял билет на электричку до Ленинграда и еще походил по платформе до отправления: надоело лежать под одеялами.

Электропоезд полетел к северной столице. Народу немного, печки включены. Что это я всполошился? Осилю болезнь. Не доезжая до Варшавского вокзала, сошел на площадке "Ленинский проспект". Дул ветер с Финского залива, низко летели сырые облака. Вдруг почувствовал слабость в коленях, по телу пошел озноб.

Надо бы сразу поехать к ленинградским знакомым, а по пути взять лекарство в аптеке, но еще в электричке надумал отправиться в Москву, там суше. Полпервого уселся на свое сиденье московского скорого, за окном струился холодный дождь. Все вагоны с сидячими местами, это и понятно, в девять вечера поезд закончит свой путь. А хорошо бы взять постель, лечь и согреться под одеялом.

Николаевская дорога старинная, укатанная - поезд летел. Сидеть бы у широкого окна, следить бы за мельканьем придорожных видов! Меня то знобило, то бросало в жар - какие уж виды. Откинул спинку сиденья, положил голову на изголовье. Глядел бездумно в белый потолок, тяжело стучало сердце в такт вагонным колесам.

Одна забота досаждала - Тверь. В Ленинграде я взял билет до Калинина с намереньем пересесть и доехать до Москвы на электричке. Теперь чуял, не хватит силы. Скорей к Москве, там есть где отлежаться. Плохо будет, если проводница запомнила меня.

К счастью, все обошлось. Поезд, едва остановившись, тронулся дальше, одна минута, вторая и сдвинулось с места приземистое вокзальное зданье. Не вспомнила проводница о пассажире до Калинина. Теперь нет забот: через два с половиной часа Москва, больше не остановимся нигде. Забыться бы - голова пылала.

Сидевшая рядом женщина подозрительно на меня косилась:

- Лицо у Вас красное, грипп наверно? - спросила она.

- Нет, не грипп, - возразил я.

- Кашель есть?

- Нету.

- Он и без кашля бывает. Суставы ломит?

 

- 192 -

- Не ломит.

- Он и не ломит бывает.

Тетя сняла с крючка свое пальто, сумки и пересела на свободное место через проход.

Потянулись московские пригороды в вечерних огнях, с трудом спустил свою котомку с багажной полки. В зимних скитаньях она не бывает у меня тяжелой, а сейчас рюкзак просто вырывался из рук, едва поборол желание ощупать - мой ли.

В другом конце вагона ехала стайка школьников, их везли на экскурсию. Среди них начался переполох: одна девчонка нашла кирпич в своей сумке.

- Это Мишка-дурак, он всегда что-нибудь придумает, - писклявила девчонка, - пожалуюсь Анне Петровне.

Все мальчишки и девчонки засуетились, кричали и смеялись, принялись перекладываться. "Что, если в мой рюкзак, какой-нибудь шутник положил два кирпича?"

Вышел на перрон, как пьяный, пошатываясь. Надо не отставать от других пассажиров и ступать твердо: московская милиция глазастая. Что, как примут за алкаша и возьмут в вытрезвитель? Вот будет забава! Перронные фонари приплясывали перед моими глазами, главное, не ошибиться дорогой. От трех вокзалов две линии метро: на Юго-Запад и Кольцевая, мне на нее, в голове все перепуталось.

В целом мне везло с болезнями. Не умер от чахотки, не мучился язвой, не подкараулил меня сердечный приступ, вот только воспаление легких, да и то не часто. "Лагерь вам не санаторий, - говорят всякому больному лагерные врачи, -существуйте, пока охота есть".

В метро не стал снимать рюкзак, присел на край сиденья. Слушал, как объявляют остановки, не пропустить бы "Белорусскую". Сознание растекалось, расплывались лица. Сидеть бы вот так долго, привалясь спиной к рюкзаку, и ни о чем не думать, но нельзя - пересадка. Едва поднялся перед остановкой, спасибо, парень подхватил сзади и подтолкнул к двери. Шел по переходу, как на вершину горы.

Снова летел поезд по бетонным трубам и, казалось, что прошли уж многие часы и я заехал далеко не в ту сторону, но наконец объявили "Речной вокзал". Вышел на пустынную площадь, залитую зеленым светом фонарей. Милиционер проводил меня ленивым взглядом.

Как шел к своим приятелям, не помню, но с дороги не сбился. В памяти стоял знакомый третий подъезд, а ноги сами отмечали вехи: спуск по ступенькам, поворот направо, дальше подъем к девятиэтажке мимо гаражей.

Ряды освещенных окон будят в сердце бесприютного щемящую тоску, но мне не до того было. Шагал, глядя под ноги подавшись телом вперед, глазеть по сторонам - своего рода развлеченье для бездельников. Мне нужен был один фонарь над дверью третьего подъезда.

Еще одну дверь, ведущую на нижнюю площадку лестницы, я упустил из виду. Вспомнил, чуть не стукнувшись в нее лбом. Вторая дверь в подъезд оказалась заперта, в тамбуре темно, но и так видно, в чем дело. Меня не пускал номерной замок.

Завыть от тоски - вот что захотелось мне больше всего в те мгновения. Стоял растерянный, рука ощупывала облицовку замка - вот он, а я не знаю кодовый номер. Кровь прихлынула к голове, зашумела в уши. Предзимняя слякоть на дворе, одиннадцать часов вечера, все обыватели ушли в свои квартиры - что делать? Куда деваться бездомному с воспалением в груди в ночном многомиллионном городе? Дрожащими пальцами я нажимал кнопки все подряд и понимал, что это ни к чему. Отчаянье охватывало. Буду бить в дверь ногами, пускай выйдет кто-нибудь.

Безвыходное положение часто собирает воедино чутье и рассудок. Не знаю как, заметил, что одна кнопка вдавливается в гнездо легче, чем остальные девять. Забегали по рядам кнопок озябшие пальцы, но уж не метались в панике. У них появилась цель: надо найти еще две кнопки менее тугие, и тогда дверь откроется. Я весь дрожал от нетерпенья, а пальцы двигались медленно, боясь ошибиться: цык, цык, цык, цык, цык...

Легкокрылые парусные корабли возвращаясь из заморского плавания отощавшие и жаждущие - их нет уж теперь - испытывали великую радость, заметил

 

- 193 -

впереди по курсу красную звездочку - огонь знакомого маяка, указывающий проход в тихую бухту. Не меньшую радость я испытал в мрачной тишине ночного подъезда, уловив напряженным ухом слабый щелчок - замок открылся.

Десять суток мне пришлось проваляться на постели моих приятелей, жар сушил тело. Температура поднималась от тридцати девяти до сорока одного. Повезло, что называется, заскочить в тепло. Мой приятель по образованию - врач, он нашел нужное лекарство. Первые два дня были самыми тяжелыми, глядел в окно, за которым пролетали снежинки и представлялось, что голые ветви клена за окном тянутся помахать мне в последний раз.