НА ГРАНИЦЕ МИРОВ

Расслабленно шумели в вечернем сумраке серые пригороды Берлина. Пошла последняя ночь моих скитаний по дорогам Восточной Германии. Пять дней тому назад я наткнулся на покинутую железнодорожную будку - это оказалось так кстати человеку, больше двух недель проведшему под открытым небом: в будке нету сырости, есть крыша и стены. Стекла в окне.

Деревянные полы под боком и лежи, как на перине, водопроводный кран, и пей, сколько хочешь - что еще надо беглому солдату? Если бы нашлась полка со съестным, от нее никто бы не отказался, но не все получается по нашему хотенью - полку обнаружить не удалось.

В начале дня, что сменила последняя ночь, мне удалось сходить в пригород:

нужна была гражданская одежда на "сменку" солдатской робе. Долго не решался на опасный шаг, день за днем проходили. Думал, не вернусь больше в свое уютное укрытие в зарослях акаций. Худой, нестриженный и небритый парень в затасканной солдатской гимнастерке с погонами. Мнилось, что каждый встречный узнает во мне дезертира и захочет схватить за руку.

Судьба как расписанье поездов. Не свернешь со своего пути, не сойдешь на перегоне. Другой бы в моем положении не осторожничал и попался бы в первые дни на семь лет в лагерь или погиб в перестрелке. Я не попался в первые дни, отсидел двадцать восемь лет в ИТК и скитаюсь до сих пор. Повезло мне или нет? Ответ определенный: это моя доля, так мне на роду написано.

Надумал пойти за покупками с утра пораньше, чтобы не толкаться в толпе. Шел по тенистой улице, мимо частных домов, тут нечего опасаться: немецкие обыватели в упор не замечают советских военнослужащих. Однако окраинные улицы ведут к центру, я вышел на перекресток и повернул направо. Сразу догадался, что оказался на улице, которая мне нужна. На широких тротуарах много прохожих, снуют по проезжей части автомобили. Шел, стараясь не глядеть по сторонам и в лица встречных, мне удалось натолкнуться на промтоварный магазин.

Входная дверь заперта, это и так видно, ни к чему было трогать рукой за скобу. Может быть, еще не пришло время открываться? Стоял в нерешительности у закрытых дверей и досадовал на свою нерасчетливость - надо было припереться так рано - не за хлебом пошел, а что, если магазин совсем не откроется и надо искать другой?

Двое немецких людей остановились у магазина, это меня подбодрило, но в сознанье все не улеглась тревога. Так и подмывало куда-нибудь спрятаться, что непросто сделать на многолюдной улице. А что, если юркнуть вон в тот полуразрушенный дом напротив? Перебежал дорогу и заскочил в оконный проем. Оказался в гулком каменном пространстве, высоко поднимаются оббитые кирпичные стены. Бетонная площадка прилепилась к стене, с нее свисала бетонная лестница. Высоко над моей головой ворковали голуби.

Искалеченный дом, памятник недавней войны. Сколько подобных памятников стояло в те годы в немецких городах, в русских и английских! Войны, что в прежние времена являлись увеселительными состязаниями для мужчин, превратились, в нашем цивилизованном мире в предприятия по массовому уничтожению людей.

Встал так, чтобы меня не увидели с улицы, и глядел в магазин, откроют, сразу побегу, только бы не собралась очередь. Проносились мимо моих глаз машины, шли пешеходы. Когда послышался гул многих грузовиков, я отстранился от оконного проема за стену и вовремя. По улице проехали серо-зеленые грузовики с советскими солдатами - целая колонна. Мои глаза спешили проводить их.

Магазин оказался просторным, с отделами. Редкие покупатели расхаживали .вдоль прилавков, приятно пахло новой тканью и галантерейными товарами. Запахи успокоили меня. Купил все, что надо, не спеша, как все, не отвечал на косые взгляды: русский обормот тоже платит. Все продавщицы выглядели такими нарядными и такими хорошенькими. Неудивительно, год не общался с нормальными людьми: казарма и солдаты.

 

Напоследок приобрел чемодан в целом-то мне не нужный, и стал укладываться. Оказалось, что укладку надо делать вещь за вещью, чтобы не вспучивалась крышка, но выдержка была на исходе, в виски предостерегающе стучала кровь: уходи, уходи. Зажал крышкой все обновки и защелкнул замки. Что, если переодеться в том полуразрушенном доме? Можно бы переодеться в магазине: людей мало, вон там в уголке, но понятно, что это будет воспринято как явление чрезвычайное и покупателями, и продавщицами.

Еще одно обстоятельство удержало меня от исполнения этого нездорового намерения: в магазин зашел полицейский и покосился на беглого солдата с ментовской подозрительностью. Не надо опасаться его: к советским людям немецкая полиция не пристает, но нельзя все же надеяться в отношении любого немецкого полицейского к любому советскому солдату. Могло статься, что мой вид соблазнит его на бесправные действия. Поторопился уйти с глаз, непринужденно помахивая чемоданом. Не пошел в разрушенный дом, через квартал только острожно оглянулся - полицая не увидел.

Куда приятней идти по густому леску, продираться через ряды сосенок. Совсем успокоился, заметив свою будку - как необходимо убежище всякому живому существу! Пронеслась перед глазами электричка, улетел за ней перестук колес. Теперь перейти линию и под ветвями акаций подойти к задней стене будки, к люку. Тощий человек в грязной солдатской форме, с новеньким фибровым чемоданом протискивается в угольную яму, и оказывается в тихой пристани в пустой комнате с широким окном на железную дорогу. Один, никто не увидит.

Не терпелось поскорей разглядеть обновки. Раскрыл чемодан и вынул на полы пиджак и рубашку в широкую светло-коричневую клетку, штаны, полуботинки, плащ и шляпу, несколько помятую. Даже в руках никогда мне не доводилось держать этот головной убор. Примерил шляпу в первую очередь. Тесновата. "Эх ты, шляпа", надо бы примерить в магазине. Ничего, растянем, посмотрелся в зеркальце. На длинной худой шее, торчащей из засаленного ворота гимнастерки, голова в новой шляпе показалась мне чужой. Повертел ей в разные стороны -голова послушно поворачивалась.

Теперь полностью переодеться. Натянул брюки, одел рубашку и пиджак. Вот совсем иное дело, вид, подобающий западно-европейскому фраеру, если не смотреть на грязное лицо с редкой рыжей щетиной на верхней губе и на подбородке.

До вечера мылся, брился и подгонял обновки. Так что шея заболела: нелегко рассматривать себя в крохотном зеркальце. А еще надо припадать к полу всякий раз, как проносится за окном стремительная электричка: куда это немецкие люди торопятся в переполненных вагонах? С работы, в гости. Понятно, что мне нечего их опасаться, у них свои дела. Все же осторожничал: опасны не тысячи занятых людей, а отдельные бдительные бездельники, в Германии они тоже есть. Вечером, лишь только стали смешиваться свет и тень, беглый солдат сделал пробный выход в немецкий мир с определенным намерением попасться на глаза немецким людям. В леске мне встретилась заблудившаяся влюбленная пара, она не обратила внимания на худолицего молодого человека - шляпа на затылке, но рано делать выводы. Нельзя полагаться на влюбленных: они заняты самими собой. Нужна трезвая оценка моей обновленной внешности.

Меня вынесло на берег канала. Неподалеку сидел рыболов со своими удочками, поодаль такие же сидели. Вот не везет, то влюбленные, то рыболовы. Неужели не удастся встретиться ни с одним нормальным человеком? Рыбак так уткнулся в свои поплавки, что заметил постороннего не раньше, чем тот подошел к его ведерку. Он застенчиво улыбнулся мне, как браконьер инспектору рыбнадзора. Полез в свой карман и достал какой-то "аусвайс" в целлофановой обкладке, показал мне. Ясно, что мне не удалось прочитать ни слова в предъявленном документе, да и не пытался, но заметил, что на печати изображена рыба, и понимающе кивнул головой. Рыба меня утешила насчет внешности, зря не купил галстук - эта деталь гардероба добавляет солидности.

Удовлетворенный, я вернулся в свою будку и прилег отдохнуть подостлав под себя солдатский плащ. Разглядывал щелявый потолок, пока ночь подступала к окну. Завтра в пять часов утра мне надо уехать в город. Несколько дней подряд слышу, как за леском прокатываются трамваи, скрипят колесами и настойчиво

 

позванивают. Остановка за кладбищем. Там много людей сходит и садится в выходные дни: немцы охотно посещают усопших. Завтра понедельник, меньше будет вокруг меня праздных глаз. Пробраться в Западный Берлин, видимо, непросто, однако Берлин - огромный город, где-нибудь наткнусь на перевал, на трамвае это удобней сделать. Вопрос: взять с собой автомат или бросить? Хорошо бы положить его в чемодан, но автомат туда не помещается. Можно завернуть в плащ и нести под рукой. Ладно, утром разберусь.

Стемнело, я лежал на плаще, ладони под головой, и раздумывал о том, каким напряженными были прошедшие недели. Вдруг комната озарилась разноцветными отблесками. Любопытно, откуда свет? Поднялся посмотреть в окно, - над городом вспыхивали букеты фейерверка. Какой-то праздник, и на улицах много веселых людей. Долго наблюдал, как с темного неба ниспадают хвостатые звезды красные, зеленые, синие. Затосковала душа в пустой комнате: выйти бы и побродить среди нарядной толпы, улыбаться и радоваться.

В ночь с восьмого на девятое июня выдалась ненастной. Ветер налетал, дождь накрапывал с низкого неба. В ту ночь я ушел с поста у оружейных складов. Мой напарник-часовой исчез в дальний угол ограждения, чтобы спокойно покурить, калитку разводящий запер, и мне понадобилось отодвинуть в сторону створку ворот, запирать которые разводящий не обязан. Протиснулся через щель, перешел дорогу и затаился под елками. Вслушивался в шорохи. Единственная электролампочка между складами, казалось, вот-вот потухнет в сырой темноте, под ней было уютней. Может быть, вернуться на свое место? Шумели под ветром верхушки елей, я стоял под ними один на чужой земле.

Пошел прочь по лесной дороге, прибавляя ходу. Напарник будет курить не меньше десяти минут, он любитель покоя. Мое исчезновение он заметит через полчаса, но тревогу не поднимет. На боевом посту тоже случаются личные дела, может быть, "бауэр" из соседнего "дорфа" принес "шнапс" в обмен на махорку или мне вздумалось сходить на пост поболтать с приятелем. Через полчаса вышел на шоссе. Мои кованые сапоги гулко застучали по асфальту, но нечего опасаться, все спят. Серая лента дороги пустынна. Выстрел раздался в ночи. Эхом раскатило по перелескам. Еще выстрел: "Хватились". Я прибавил шагу, почти бежал по дороге, уползавшей в низину. Темная деревня смутно обозначилась впереди. Обходить или идти напрямик? Пришла на ум поговорка: "В обход ближе" - для дезертиров придумана. Все же пошел через деревню: по дороге идти легче.

Засветлел перекресток впереди, позади меня послышался рокот автомобиля. Возникло стечение неблагоприятных обстоятельств, едва успел метнуться в переулок, встал под деревом в тени у забора. Ветви свисали над моей головой, машина пронеслась и оставила на перекрестке бензиновую вонь.

Это был легковик с откинутым верхом. В нем сидели четверо в советской военной форме. Впереди двое в офицерской, на заднем сидели два солдата. Мне не удалось разглядеть их в свете фонаря, висевшего на перекрестке. Неужели за мной, быстро они определились? Надо уходить в переулок и обогнуть деревню по низине, иначе схватят.

Спустился к железной дороге, перешел линию. У насыпи темнели ивняки. Они распространились в обе стороны, и только днем можно разглядеть, где им конец. Из зарослей тянуло сыростью, возле уха зазвенел комар. Все же можно удовлетворенно вздохнуть: забрался в безопасную глушь. Пошел под насыпью вдоль линии, бледнело небо на восточном небосклоне.

Едва заметная тропинка серой змейкой уползала в кусты, свернул на нее -где-то надо залечь на день. Установилась тишина низинная предутренняя, пугающе громким казался шорох веток, касавшихся моих плеч.

Попалось укромное местечко в стороне от тропки под изогнутым к земле стволом старой ветлы. Ложись и дождик не будет мочить. Очень кстати подвернулась мне эта уродливая ветла. Завернулся в плащ и улегся - остановка на дневной отдых. Правильней будет затаиться в ивняках на несколько дней и ничего не опасаться: ивняки окружили меня со всех сторон, шуршал по их узеньким листочкам реденький дождик.

Волнения ночи сморили, уснул сразу, как только прилег, а проснулся - и не понял, где нахожусь. Похоже, что не в казарме; светит солнце сверху, приятно

 

пригревает через плащ. Глубокое небо, белые облака и комары, без которых легко можно бы обойтись.

Трое суток я скрывался под ветлой. Съел две коробочки леденцов и две плитки шоколада, припасенные в дорогу. Никто не побеспокоил меня за это время. Проходили по дороге короткие поезда, попискивали маленькие паровозы - мне они видны, если встать на ветлу, - русскому западноевропейские железные дороги представляются уменьшенных размеров, наподобие наших детских. Недалеко, если мерить на слух, некоторые поезда останавливались, видимо, там полустанок или разъезд.

Наступала четвертая ночь, я перешел железнодорожное полотно в обратном направлении, потому что голод не тетка. Уже сгустились сумерки, а мне нужно найти поесть. Отправился в деревню. Наверняка местные жители не знают, что из советской воинской части сбежал солдат: советские воинские начальники не поддерживают отношений с немецким населением.

Шел по сумеречной улице и посматривал по сторонам. Мне удалось выйти на питейное заведение вроде нашей забегаловки. Через освещенные окна мой взгляд проник в комнату с несколькими столиками и с прилавком, людей не видать. Не топая сапогами, поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Звякнул звонок и в комнату со столиками выглянула толстая тетя с половой тряпкой в руке, видимо, хозяйка заведения: в те годы мелкое предпринимательство в Восточной Германии еще на зачахло. Тетя что-то сказала мне: может быть, "закрыто" или "пива нет". Моим ответом было:

- Битте, брот, бутер, цукер.

Десятимарочная бумажка в руке подкрепляла просьбу.

Толстуха зашла за стойку, достала из шкафчика две большие белые сосиски и пачку маргарина. Вынула из-под прилавка серый батон хлеба. Выложила все на прилавок и вопросительно на меня поглядела. Отдал ей молча десятку, не решаясь спросить про сахар. Тетка ушла с десяткой, а я стоял в раздумье: вернется с сахаром или мне надо уходить? Вместо толстой тети появилися толстый дядя -хозяин. Он оглядел меня равнодушно и вернул мне семь марок с какой-то мелочью. Зацепилося взглядом за автомат, висевший на плече под плащом.

Довольный покупкой, я направился к асфальту. На ходу отламывал от батона и жевал - хлеб казался таким вкусным. Где-нибудь сяду и поем - на три дня еды хватит. Стало веселей на душе.

Дома деревни скрылись во мгле, ночь наступила ветреная, деревья по сторонам асфальта тревожно шумели, небо черное. Пока не устал - осторожничал и шел по обочине. Любопытно знать, что подумали обо мне хозяева пивнушки: не часто к ним заходят советские солдаты за хлебом. Завтра деревенским жителям будет о чем поболтать. Случись это у нас, деревня неделю жужжала бы на повышенных тонах у колодцев, в сельсовете, в сельпо и в колхозном правлении.

Идти по обочине тяжело, в темноте тем более. Не знаешь, куда ставить ногу. Осторожность скоро меня утомила. Свернул на проезжую часть, но не прошел и сотни шагов, как по стволам придорожных тополей заскользили слабые отсветы. Ушел на обочину и сел под дерево...

С нарастающим гулом приближалась машина, грузовик. Он пронесся мимо и вдруг затормозил со скрипом и остановился - неужели меня заметили? Шумел ветер, стоял грузовик, освещая дорогу впереди себя. Неожиданно долетела до меня русская речь:

- В кузове посмотри.

И невнятный ответ тоже по-русски.

Прилег у дерева и ждал напряженно, минуты тянулись. В свете фар мелькнула фигура в солдатской шинели. Застава. Чуть не напоролся. Что это меня все выносит на дорогу можно же идти обочным путем.

Грузовик тронулся, я поднялся и бесшумно украдывался назад, придумывая на ходу, как же теперь быть. Решил, что нет иного выхода, еще посидеть пару деньков в ивняковых зарослях, за это время схлынут поиски. Как домой вернулся под свою ветлу.

Весь следующий день ласкал меня теплом и светом, а вечером стал моросить дождик. На меня под ветлой не капало, но днем я обдумал свое положение и вдруг в голову пришла здоровая идея: направление на Восток, которое

 

меня привлекало последние дни, неправильное. Мне нужно двигаться в противоположном направлении. На Запад! Странно, что это не пришло мне в голову раньше. Можно подумать, что спешу к своим уральским родственникам, с нетерпеньем ждущим в гости своего племянника. В Берлин, вот куда надо пробираться!

В дождливой темноте я вышел на линию и отправился в ту сторону, где находился разъезд. Огоньки блекло светили сквозь туман, ноги скользили по шпалам, скоро начали вырисовываться серые строения.

Три колеи поблескивали, обрызгнутые дождиком, а вокруг ни души - ни паровозов, ни вагонов. Сколько времени мне придется ждать поезда? Можно бы пойти в комнату ожиданья, но опасно высвечиваться - тут телефон. Встреча на шоссе насторожила меня.

Копна сена в сторонке от насыпи привлекла к себе. Дошел и сел у нее под боком, завернувшись в плащ, капюшон на голове. И в двух шагах не различить человека в намокшем плаще под намокшей копенкой. Мягко шуршал дождик, два фонаря мутно освещали станционное здание за линиями.

После четырех дней сиденья в ивняках я знал, что ждать придется недолго, поезд скоро пойдет в направлении, мной избранном, но остановится ли?

Зажегся зеленой звездочкой входной семафор, послышался тяжелый гул. Паровоз сипло свистнул - поезд подходил товарный тяжелый. Проплывали, замедляя ход, темные вагоны, мой взгляд скользил по составу, выискивая тормозную площадку. Не надо лезть в поезд сразу: не для меня подан. Подожду отправления.

Так оказалось правильно, паровоз отцепился. Прокатился по разъезду и встал в хвост состава. Назад, что ли, собрался? Время тянулось, у станционного здания слышались мужские голоса.

Паровоз отцепил два задних вагона и погнал их на запасной путь в темноту. Потом долго стоял у конца станции, будто не знал, что ему делать дальше, наконец вернулся на свое место в голове состава.

Теперь надо подобраться поближе, чтобы не опоздать на посадку. Залег под пологим откосом, в десяти метрах от меня стояла вереница вагонов. Чуть не проморгал отправление: поезд тронулся без гудка. Теперь не зевать, а то совсем уйдет. Мимо проплывала подножка, подбежал к ней, схватился за поручень и заскочил на нижнюю ступеньку. Поехали.

Разъезды на немецких дорогах частые. Мой поезд прошел без остановки один полустанок, второй... это радовало. Впереди осветилось низкое небо и стала возникать россыпь огней - Эберсвальде. Город, вблизи которого расположена наша часть, бывшая наша. Хорошо бы этот город проехать без остановки, но едва ли получится: большая станция.

Надо наглухо застегнуть плащ, чтобы автомат не выглядывал и встать на нижнюю ступеньку, соскочу на ходу. Станция налетала с товарными составами на путях и натыканными повсюду станционными фонарями. Мой поезд тормозил. Где бы спрыгнуть?

Соскочил, где потемней, у состава, стоящего на соседнем пути. На глаза попался вагон с отодвинутой дверью. Заглянул в него, не мешало бы спрятаться туда на время. Залез - в вагоне было пыльно и темно. "Куда пойдет этот состав?" Даже если бы кто-нибудь оказался рядом, я не смог бы задать ему свой вопрос. Никого не видать поблизости - это хорошо.

Темнота, между тем, посерела, скоро утро: коротки ночи и июне. Вдруг сдвинулся с места поезд, на котором я приехал в Эберсвальде. Это озадачило, может, расформировка? Нет охоты покидать свое убежище, однако если минуту промедлить, то останется мне помахать вслед. Вагоны прокатывались на моих глазах, равномерно набирая скорость. "Без свистка". Но там на туманном разъезде этот состав тоже двинулся без свистка.

Выскочил из укрытия - подножки не видать, а вагоны проносятся все быстрей. Наконец-то вон подножка подлетает ко мне, сумею ли заскочить на такой скорости? Кинулся за подножкой, что было мочи, автомат больно колотил по спине. Обе руки на поручни, раз. Не хватило вилы в ногах, уперся коленом об нижнюю ступеньку. Повис. Перехватил руки выше по поручню, подтянул второе колено,

 

поставил на ступеньку ногу. Поднялся, задыхаясь, на тормозную площадку. Вагон качнуло на стрелках - поезд уходил со станции.

Опять, с торопливой размерностью, стучат колеса, мелькают телеграфные столбы. Когда поезд выгибался на поворотах, до меня доносилось учащенное пыхтение паровоза. Стоял на площадке, распахнув дверку конторской будки, и думал о том, что много силы ушло из моего тела за последние тревожные дни. Ноги все еще дрожали от пережитого напряжения.

Прошел час, поезд не останавливался. С грохотом проносился по разъездам. Розовело небо на восходе - оставалось радоваться быстрой езде, однако все проходит. Зашипели тормоза, это значило - остановка. Какая-то станция впереди, видимо, большая: на маленьких мы не останавливаемся. Скорей всего, это Бернау.

Мне приходилось бывать в этом городке, недалеко от Берлина. В нем расквартирован большой советский гарнизон: два мехполка, танковый полк, дивизионная рембаза, две дивизионные школы: механиков-водителей и автомехаников, все части нашей шестой дивизии, бывшей нашей.

Надо прикрыть дверку будки. Через узкую щель глядел на проплывавшие станционные постройки - точно, Бернау. Поезд остановился, надавила в уши тишина, дождик чуть шуршал по железной крышке будки. Состав не разъединился, паровоз затих, будто задремал.

Вдруг мой напряженный слух уловил опасные звуки. Даже задержал дыхание, прислушиваясь. Нет сомнения - шаги. Скрипит щебенка под подошвами кованых сапог. Шаги двух человек, идущих неторопливо в ногу. Военный патруль. Шаги приближались ко мне вдоль состава. Вдруг голос, мне показалось, будто в ухо сказали:

- Пойдем назад, чего зря мокнуть. Другой голос возразил:

- Дойдем до хвоста.

Мимо моей будки прошли два солдата с автоматами на груди, я видел их через щель, они меня не заметили, их думы были в караулке. Поезд тронулся, и из моей груди вырвался вздох облегчения. Теперь без остановки до самого города Берлина. Туда мне и дорога. Еду, как на скором. Не знал я тогда, с каким размахом ведутся поиски пропавшего солдата, и думал в то утро, освеженное ночным дождем, что близок конец пути.

Поезд летел в полях, где ширился рассвет. Вправо от моего состава пошел в сторону кожух силового рельса - это для берлинской электрички. Мы поехали в обход Берлина, это мне не подходит. Кончилась ночь, и надо думать об укрытии на день, в светлое время передвигаться бессмысленно. Состав затормозил у семафора, и я соскочил прямо под откос. Дождь перестал. Неширокое поле ржи тянулось вдоль линии. Колосья шуршали у моей груди, пока добрался по вязкой почве до одинокого дерева на середине полоски.

Круглая полянка заросла ярко-зеленой травой, верный признак того, что дожди вблизи Берлина не реже, чем в других местах. Неплохую сень мне удалось выбрать под деревом, цветочки, желтые и голубые, будто рассыпаны вокруг. Лег, расстелив волглый плащ, глядел в небо, заложив ладони под голову. Из-за края тучки выглянуло ослепительное солнце, сразу полянка наполнилась парким теплом. Лежал и слушал, как над узкими полосками полей катится напряженный гул - это шумел огромный город. Он будет шуметь еще много дней, будет светить в небо над моей головой по ночам, а я лежал под деревом, думал о том, как быстро доехал до места.

Еще раз меня чуть было не схватили на пригородных берлинских дорогах. Как заехать в город? Решил, что на электричке, и несколько ночей бродил - искал кожух силового рельса.

Трудное дело - искать, что надо. Чего только не попадалось мне в берлинских пригородах: насыпи и котлованы, свалки и отвалы, мосты и каналы, товарные станции. Одним словом, все, что не нужно. Кончилось у меня съестное, вымочили меня дожди, комары высосали из меня всю кровь.

Однажды в конце ночи меня вынесло на огороды - возделанные участки с ладонь величиной и домики на них из ржавого железа, обломков досок и шифера. Вначале обрадовался, решив, что нечаянно перешел в Западный Берлин: со школы

 

запомнил, что в таких лачужках обитает пролетариат, эксплуатируемый буржуями. Оказалось, что вся городьба создана восточно-германскими гражданами для взращиванья зелени и картошки и для воскресного отдыха. Понял это, отсиживаясь до ночи в одном шиферном домике, не успев затемно выбраться из лабиринта проволочных оград и межевых борозд, с помощью которых приобщенные к социализму берлинские обыватели, вопреки всем внушениям красных идеологов, отстаивали "священное право частной собственности".

Ко мне никто не зашел, но вокруг, насколько видел глаз, копались люди на своих грядках, орудовали лопатами и граблями. Было опасение, что меня обнаружат и, пожалуй, поколотят теми же орудиями труда за то, что сорвал с грядок огурцы и морковки и оставил на грядках огромные следы своими коваными сапогами. Любой сыщик догадался бы, что тут бродил ночью голодный советский дезертир. На мое счастье, сыщики не имели садово-огородных участков в этом районе.

Вблизи огородов пролегла автомобильная дорога, по ней двинулся дальше с твердым намерением не выходить на проезжую часть. На мою беду вечером прошел дождь, твердости хватило ненадолго: тяжело идти по грязным обочинам. На пути встал поселок. Обходить или идти напрямик? По освещению улицы и по просторному расположению домов, поселок представлялся небольшим. Легче будет пройти по улице. Опять пришло в голову, что в обход ближе и появилась возможность на собственном опыте проверить эту старинную истину: "Пойду по поселку".

Мои сапоги застучали по мостовой, окна домов тупо чернели - все спят и нет нужды идти крадучись. Вдруг в душу вкралось беспокойство: впереди засветлел железнодорожный переезд под фонарем. Меня уж настораживали освещенные перекрестки. Не замедляя хода осматривал дом, стоящий вблизи переезда.

Серая фигура человека, застывшая в тени под аркой ворот, едва выделялась очертаньями. Привыкший к ночным передвижениям, я тотчас заметил затаившегося. Мгновенно, как это бывает, если надо решить без промедления: идти вперед или повернуть, мой напряженный взгляд схватил целиком стоявшего под воротами. Сапоги, армейский плащ, капюшон откинут, на голове пилотка. За правым плечом выпирает из-под плаща приклад автомата. Вооруженный советский солдат. Мы сцепились взглядами, насколько это возможно в свете отдаленного фонаря, я не замедлил и не ускорил шага.

Одно добавочное движение сделала правая рука, скользнула по боку плаща и большим пальцем отодвинула предохранитель, освобождая затвор автомата. Не заметил, но знал, что в то же самое мгновение то же самое движение сделала рука солдата, стоящего под аркой.

Мой взгляд стремился за переезд, в темноту за линией, едва ли там есть кому загородить мне путь. Каким неторопливым представлялось со стороны мое движение к перекрестку, похоже на вечернюю прогулку. Метнуться бы в темноту, петляя по-заячьи, но нельзя: чутье удерживало от спешки - один торопливый шаг мог оказаться роковым.

Переступил поблескивающую колею, заметил краем глаза кожух силового рельса. Ниткой из кудельки тянулись мгновенья, освещенный, как на сцене, я ждал выстрела и чуял, что его не будет. Постепенно сгущался сумрак вокруг. Почему не остановил меня тот солдат? Скорей всего потому, что у меня, как и у него выпирал под плащом из-за правого плеча приклад автомата.

Вдруг в голову заползло сомнение: может быть, и нет никакого солдата, а вышел за ворота старик, страдающий бессонницей, а мое затравленное воображение дорисовало все остальное. Свернул с дороги. Пошел назад стороной, петляя меж темных кустов. Залег, лишь переезд открылся на виду. Глаза обшаривали освещенное пространство. Полночь, неподвижная, литая нависла на переездом.

Вздрогнул, услышав топот бегущего человека. Раздался торопливый стук, похоже, как в железную дверь, не видно где, но слышно, что вблизи крайнего дома:

- Товарищ младший сержант, товарищ младший сержант, - донесся до меня голос. За ним еще голоса и торопливый топот ног. Стало видно, как через переезд перебежали три серые фигурки с автоматами в руках.

Куда приятней наблюдать, затаившись, за преследователями, сбившимися со следу, чем шагать через освещенное пространство, ожидая выстрела в спину.

 

Стих топот, теперь надо уходить подальше. Как призрак, погрузился в заросли. Ни одна ветка не зацепилась за плечо, не хрустнула под сапогом: не сделает неловкого движения человек, стремясь оторваться от преследователей.

Прошла неделя. Чуть не схваченный на переезде, я боялся выходить на дорогу. Несколько дней лежал в кустарниках вблизи канала, потом перебрался под бетонную ограду кладбища. Если бы меня искала одна наша бывшая первая рота, она давно бы уж потеряла терпение. Наконец решил, чо поиски прекратились и отправился вдоль линии электрички. В голове шумело от голода, перед глазами стояли темные пятна.

Как-то утром выпросил поесть в частном доме. Хозяйка догадалась, что мне надо, после того, как попрошайка в советском мундире повторил слово "брот-брот" и несколько раз хлопнул себя по животу. Она вынесла к калитке два тоненьких кусочка хлеба, склеенные маргарином, и стакан яблочного сока. Подаяние не добавило мне силы, не надо повторять это способ добывания пищи. Еще заметил, как немка подозрительно глядела мне в спину, так что захотелось поскорей уйти.

Вернулся к испытанному способу. Зашел в продовольственную лавочку в предместье и без унижения купил все, что надо: колбасы, хлеба, маргарина, сахара. Наелся до отвалу и почувствовал себя смелей. Хозяйка лавочки сперва не хотела продавать мне колбасу. По тому, как она отмахивалась от меня руками и вертела отрицательно головой, понял, что колбаса не тот товар, который она готова продать советскому солдату. Все же она согласилась, после того как солдат согласился купить у нее бутылку шнапса в нагрузку.

Шли чередой дни и ночи. Свивались в путаные петли версты моих блужданий, а цель - перейти в Западный Берлин - не приближалась ни на шаг. Осторожность, что не раз меня выручала, готова была обернуться бедой - и ни к чему тогда маленькие удачи. Кончится тем, что меня схватят или убьют.

Вот в таком безвыходном положении я был перед тем, как наткнуться на путейскую будку. Обсушился, отдохнул. Сообразил насчет трамвая и купил вольное платье. Позади все сомнения. Через несколько часов покину свое уютное пристанище. Вот бы только поесть на дорогу! Но как это повелось у меня в последнее время - еды нет. Даже бутылка из-под шнапсу опустела и одиноко стоит в углу.

Фейерверк потух. Постоял еще у окна и прилег на голые полы. В целом-то у меня все готово: переоделся, сложил солдатскую робу в чемоданчик, кинул чемоданчик в яму для угля. Одно неясно, как быть с автоматом? Ладно, разберусь с ним перед уходом. Сон не шел, уснешь разве с мечтой о сочных деревенских пирогах. Раз за разом выглядывал в окно, боясь пропустить предрассветную темноту.

Еще не начало рассветать, когда донеслись до меня далекие трамвайные звонки. Прошло время томления, пора выходить к трамвайной остановке. Вылез из ямы, опасаясь испачкаться. Закрыл люк. Минуту постоял в темных зарослях акаций, ветерок шуршал верхними ветвями.

Дорога к остановке мне знакома: двое суток прятался под кладбищенской оградой и от нечего делать наблюдал, как немецкие люди общаются со своими покойниками. Видимо, немецкие социалисты не успели вытравить из своих подопечных этот родственный обычай - возьмутся теперь за них большевики. Следил, не положит ли кто на могилку съестное приношение, как заведено у русских. Не посовестился бы принять его после заката дня. Приносили только цветы - это меня огорчало.

Едва успел отойти от будки, посыпались мне на шляпу дождевые капли: вот почему так темно - небо закрыли дождевые тучи. Надо одеть плащ, а в плаще завернут автомат. Теперь он лежал у моих ног, слабо поблескивая под дождем. Задумался, нужен ли автомат в городе дезертиру, переодетому в вольную одежду?

Когда нет времени на обдумывание, ни к чему много думать. Самое простое действие - самое правильное. Зашел в кусты, сунул автомат под корни, собрал наощупь немного сухой травы, присыпал сверху и облегченно вздохнул, будто избавился от обузы.

На светлой площадке трамвайной остановки не было никого, кроме парнишки в серой шляпе и в темно-синем плаще. Подошел трамвай, ярко освещенный, совсем пустой. Парень не решился сесть в него: одинокий пассажир

 

привлекает внимание водителя. К следующему трамваю подошли пассажиры, посерело небо. Парень в серой шляпе вошел в вагон, сунул марку в руку билетерше, получил билет и восемьдесят пфенингов сдачи.

Долго трамвай катился по задымленным предместьям, наполнялся рабочим людом. Хмурые со сна люди входили и сбивались в кучу у дверей, обменивались короткими приветствиями. На парня в намокшем плаще и в потемневшей шляпе никто не обращал внимания: все были в намокших плащах и в потемневших шляпах.

Встал полный серый день, когда народу в трамвае убавилось, скоро он выкатился на кольцо и начал разворот. Закружили перед глазами дома и улицы на тротуарах. Все пассажиры пошли в переулок, я за ними.

Широкая улица открылась впереди, катили по ней разноцветные легковики, прокатился двухярусный автобус. Мы все вышли на трамвайную остановку, разные люди, одетые чисто. Каждый держался сам по себе. Видно, что отправились не на завод, наверняка ехали в центр города по разным делам.

Трамвай пришел в центр. Дома поднялись, улицы расширились. В одном месте трамвай остановился необычно. На середине перекрестка. Никто не сошел, не сел. На узкой посадочной площадке стоял полицейский. Он скользнул взглядом по окнам вагона, но не вошел в трамвай, что меня обрадовало: народу в вагоне немного - мент мог обратиться ко мне с вопросом. Беседа с немецким полицейским не входила в мои планы.

Потянулись по сторонам магазины с широкими витринами и с искусными выставками. Дождь перестал, и выглянуло солнце. Преобразилась широкая улица, заблестела разноцветьем. Мне захотелось пройтись у витрин и поглазеть. Вышел на остановке и заметил номер трамвая.

В кармане моих новых штанов лежали тридцать марок, с такими деньгами много не купишь, но за погляд денег не берут. Разглядывал выставки, заходил в магазины. Магазин с продовольствием не попадался.

Опять пошел дождь. Прямо с солнечного неба - у нас это примета дождливой погоды. У немцев такой приметы нету, потому что дожди идут часто и можно обходиться без приметы. Капли колотили по шляпе, когда я подбегал к трамвайной остановке.

Подходил тот самый номер, что привез меня в центр. Чувствовал себя уверенно, заскакивая в вагон. Столпились у вагонных дверей немецкие люди, спасающиеся от дождя, мужчины весело гомонили, женщины озабоченно разглядывались в зеркальца и поправляли маскару и прически.

Сунул кондукторше алюминиевую двадцатипфенинговую монетку и растерялся: женщина с сердитым бормотаньем отвергла монету. В чем дело? Знаю ведь, что билет стоит двадцать пфенингов. Полез в карман достал марку, совал ее в руки билетерше. Она отказывалась брать марку. Вдруг догадка открылась в памяти. Знал еще в армии, что в Берлине разные деньги. В Восточном - свои, в Западном -свои. Выходит, я в Западном Берлине! Вот чудо, переехал и не заметил как. Может быть, там на пересечении улиц, где стоял полицейский, и рассекала город граница.

Сошел с трамвая успокоенный, не заплатив за проезд, и по-новому, небрежно, огляделся по улице. Мимо меня промчался широкий серо-зеленый автомобиль, открытый и короткий. В нем сидели солдаты в незнакомой форме. На переднем крыле машины трепетал флажок - белые и красные полосы вдоль по полю.