РОДНАЯ ПЛОТЬ

Одно место всю зиму привлекало наши голодные взоры, но к нему мы не решались приступиться. Пекарня. Длиннорукий четырехугольный мужик-пекарь не брал никаких помощников. Управлялся сам со своей женой, хотя пекарня выпекала хлеб на весь совхоз. Жена пекаря была подстать мужу, широкая в кости. Ходила вразвалку, с совхозными бабами не общалась, на нас посматривала хмуро, когда мы вертелись поблизости.

Часто нас тянуло пробежать мимо высокого окна, забранного железной решеткой. Из окна валил вкусный пар от только что выпеченного и разложенного по полкам хлеба. Однажды мы решились подступиться к окну с помощью длинной палки с заостренным концом. Накололи на палку буханку хлеба с ближней полки, подтащили к решетке. Разрезали на внутренней стороне подоконника, горячие куски продернули сквозь железные прутья, рассовали по запазухам и убежали.

Кто-то увидел: окно с решеткой выходило на улицу. На следующий день к нам подошел пекарь у магазина. Упер в наши лица тяжелый взгляд, мохнатые брови сдвинулись к переносице. Он глядел, а нас коробило под его взглядом, отводили глаза. Пекарь сказал:

- Еще раз в окно полезете, всем руки оторву.

Он протянул к нам широкие ладони и шевельнул толстыми пальцами со следами ожогов. Больше мы не подходили к окну, забранному решеткой.

Один раз в конце апреля дядя Лева нанял нас проложить каменную дорожку от дверей столовой к улице, чтобы конторским удобней было ходить. Мы трудились целый день без перерыва, нам помогали интернатские мальчишки, увлеченные размахом работ. Ясно, что не задаром - кое-что из их домашних сумок мы за это получили. Все обломки кирпичей, да и не обломки тоже, которые нам удалось обнаружить в поселке, были незаметно изъяты из насиженных мест и ровненько улеглись в дяди Левину дорожку. Получалось ровно, хоть шарики катай.

Мы уложили кирпичи от школы, от конторы и от строящейся половины мехмастерской, рискуя нарваться повторно на угрозу главного механика. Не хватило немножко и мы отправились к пекарне: там лежала куча задымленных обломков, выброшенных после ремонта. Когда мы тащили последние половинки, нас увидел пекарь. Он побежал на нас с деревянным бруском в руке, похожий на первобытного человека с дубиной, нарисованного во всех школьных учебниках. Побросав кирпичи, мы убежали.

Пекарь подобрал обломки и унес к пекарне. Он сходил к столовой, молча выковыривал из нашей дорожки то, что находил своим. Несколько половинок, попавших к нам от кузницы, утащил в свою кучу. Нас это возмутило, но мы не протестовали.

Когда пекарь ушел, дядя Лева сказал:

- У него больше не берите, прибьет.

Быстро летит время в теплые дни, поспела шелковица. Вся совхозная мелюзга сидела на тутовых деревьях: мальчишки, девчонки. Парни лакомились, не теряя достоинства, и взрослые залезали ненадолго.

Мы сидели на шелковицах целыми днями. Пальцы и губы были у нас иссиня-черные и плохо отмывались даже с мылом. Мыла у нас не было, мы так и ходили с черными руками и синими ртами. Тутовые ягоды можно есть целый день, отдохни немножко, если надоест, и ешь снова.

Как-то мы с рана забрались на шелковицу. И домошняки прилезли. Стояла тихая теплынь над поселком, солнце плавало в дымке над далекими степными буграми - примета душного дня - а в тутовой листве держалась прохлада. Недалеко от. нашей шелковицы полезли на дерево девчонка и мальчишка пекаревы. Брат еще не дорос в школу, сестра ходила в третий класс, крупная не по возрасту, похожая на мать.

Хрусткий взрыв разнесся по поселку, отголосками оттолкнулся от бараков. Мы со Славиком соскочили с дерева. Сашка с Олешеком тоже слезли. В нашу сторону бежали люди.

 

- Здесь взорвалось! - позвал домошняк и призывно махал рукой. Взрыв произошел под деревом, на которое карабкались пекаревы дети. - Парнишка стал подсаживать сестренку, у него под ногами рвануло, я видел, - рассказывал домошняк и показывал на пальцах.

Сынишка пекаря лежал на боку с подвернутой за спину рукой. Плечо глубоко рассечено, ослепительно белая сверкала кость в кровавой ране. От плеча пустота -другой руки не было. Пугающе странным выглядело плечо без руки. Из раны на землю спадали красные капельки и разбивались, как спелые ягоды тутовника, по телу шли последние судороги. Сбежавшиеся люди зачарованно глядели, как корчится маленькое тело, и молчали. Тишина стояла, хоть не дыши.

Славик наклонился и подобрал придымленный железный осколок, еще горячий - хвостовик минометной мины. С сорок четвертого года она лежала под тутовым деревом. Придуманная против солдата, убила ребенка, которому осенью идти в первый класс.

Взвизгнула сестренка убитого. Все вздрогнули и глядели, как девочка с ревом бежит к пекарне. Прошло несколько минут и круг глазеющих разорвал пекарь. Он замер, уперев взгляд на изуродованного сына, мохнатые брови сдвинулись к переносице. Нам четверым почудилось, что сейчас пекарь скажет:

"Руки оторву", но пекарь не сказал ничего. Пекариха подбежала, завыла неожиданно тонко. Она упала на колени перед сыном, тормошила тело.

Пекарь склонился над телом мальчика, отстранил жену рукой. На его лице застыло недоуменье. Вглядывался в детское лицо, еще не онемевшее, не решаясь признать, что погибший мальчик - его сын. Пекарь ощупал рану на плече, на трепетных пальцах со следами ожогов засияли красные пятнышки крови. Он поднял тело сынишки на руки, выпрямился, жена отчаянными глазами следила за мужем. Тишина стояла вокруг, теплое утро будто замерло под блекло-голубым небом. На чердаке ближнего барака надрывно мяукнула кошка.

Пекарь стоял с сыном в руках, прикрыв широкой ладонью рану на плече:

видно, соображал, что делать дальше. Глянул в сторону и увидел оторванную руку. Положил мальчика на прежнее место. Вдруг он заревел утробно из глубины живота, угроза слышалась в реве. Он обвел стоящих вокруг людей дикими глазами так, что мы попятились. В следующее мгновение пекарь качнулся веред и с силой ударился головой в ствол шелковицы. Дерево вздрогнуло всеми ветвями, на землю посыпались спелые ягоды, разбивались кровавыми брызгами.

Пекариха кинулась к мужу. Заголосили бабы. Подбежала из медпункта медсестра в белом халатике - все задвигалось вокруг. А пекарь ревел, повесил перед собой тяжелые руки с окровавленными пальцами и слепо глядел вдаль глазами, полными нестерпимой боли. Застыла в его взгляде вечная тоска сильного зверя, потерявшего детеныша.