- 49 -

ОТЕЦ НАШ, ЛЕНИН... 1

Повесть о беспризорниках. В ней заключена действительность тридцатых и сороковых годов. Советские люди помнят железнодорожные вокзалы тех долгих лет и стаи мальчишек с голодными глазами.

Попрошайки и воришки в кофтах с длинными рукавами, разлохмаченные, без шапок, штаны не держатся на заднице, а на ногах ботинок и калоша. В тяжелые времена ссылок, раскулачиваний, вымариваний, чисток и эвакуации, отступлений и переселений маленьким бездомным людям трудней всего.

Это было давно. Люди, которых я называл тогда дядя Вася, дядя Федя, тетя Поля, тетя Таня, уже умерли. А мальчишки, что бегали со мной босиком по поселку, - уже состарились. Так хотелось тогда поскорее стать взрослым и отправиться в кругосветное путешествие и так не хотелось подчиняться воспитателям.

Осенью 1946 года меня, вместе с семерыми беспризорниками, отправили на сельхозвоспитание в совхоз имени Калинина в Биюк-Онларский район, из Симферопольского детприемника. Повезли на грузовике. Путь затянулся до вечера. Мы запылились и устали: шестеро мальчишек и две девчонки. Наконец-то кончилось однообразие полей, наш грузовик закатился в совхозный поселок.

Стоял теплый вечер после жаркого дня. Мы все вылезли из кузова и скучковались у дверей совхозной конторы. Незнакомый край' окружил нас, куда деваться? Наши бумаги унесли в контору, сопровождающий уехал, махнув нам из кабины рукой на прощанье. Мы стояли кучкой и могли стоять так хоть до утра. Хотелось пить и есть.

К нам вышла сторожиха конторская. "Погодьте хвилинку" - и ушла. Мы осматривались. Прямо перед нами, на той стороне дороги виден длинный дом, обсаженный акациями. Над широкой дверью дома мы все прочитали вывеску "Столовая". Вывеска нас привлекала, мы все смотрели через дорогу в сторону дома под акациями, но дверь была закрыта, в окнах темно.

Смеркалось. В той стороне, куда ушла сторожиха, угадывались под акациями жилые дома и службы: там мукали коровы, лаяли собаки. Оттуда пахло парным молоком и доносились женские голоса. С той стороны к нам подошел мальчишка с собакой и встал поодаль. Собака подбиралась поближе к нам. Наши девчонки спрятались за спины наших мальчишек. Местный мальчуган сказал:

- Она не кусается.

По всему видно, ему хотелось завести знакомство с приезжими, а это нелегко одному сразу с шестерыми. Никто из наших ему не ответил: "домошняк" -существо презренное, о чем разговаривать с такими?

Вернулась сторожиха с другой женщиной, пожилой и серой, та сердито на нас смотрела, и мы глядели на нее выжидательно чуя, что от ее участия зависит ближайшая наша судьба.

- Куда я их дену, орава целая? - сказала пожилая серая. - У меня всего две койки заправлены. Еще девчонки - пошли все за мной.

Серая двинулась по поселку и мы за ней потянулись - не до утра же стоять. Прошли мимо домиков, обсаженных тутовником. У водоразборной колонки увидели бабу с ведром. Она подозрительно оглядела нас всех по очереди, понятны нам эти взгляды. Синие штаны, синие рубахи, серые кепки на обстриженных головах. Кирзовые ботинки, углы портянок торчат наружу. На девчонках синие юбки, остальная одежда та же, что и на мальчишках. Все с пустыми руками. "Этих зверенышей близко к дому подпускать нельзя", - прочитали мы на лице у бабы.

- Дайте напиться, - попросил маленький Олешек.

- Вот из ведра пейте. - Баба открыла кран, струя воды с силой ударилась в дно ведра, вечерний теплый воздух сразу посвежел.

- Куда ты их ведешь, Поля? - спросила баба.

1 Из песенки послевоенных беспризорников: "Слушай Москва. "Отец наш, Ленин, а мать Надежда Крупская, а дядя наш - Калинин Михаил"...

 

- 50 -

- В комнаты для приезжих. Переночевать устрою. Только что их привезли, на мою беду.

Мы зашли под крыльцо барака и в темный коридор, на нас пахнуло непроветренной пустотой.

- Вот сюда заходите, - сказала тетя Поля, она распахнула дверь. - Свет у нас летом не дают, только зимой.

Это сообщение мы пропустили мимо ушей: нам то что, не дают и не надо. Зашли в пустую комнату с темным окном.

- Вот здесь ложитесь как-нибудь, завтра директор с вами разберется.

- Поесть нам дадите? - спросил Олешек, он был самый маленький из нас, кроме Таньки, и его постоянно донимала одна забота: "Где бы пожрать".

- Ночь сейчас. Утром вас накормят. Принесу вам хлеба немного, если будете.

Будем, тетя Поля, принесите побольше и ложку дайте, - согласился Олешек.

- Ты откуда знаешь, как меня зовут? Зачем ложка-то? Тетя принесла нам пышный кусок хлеба и ложку, протянула в полутьме, кто возьмет:

- Спите, на двор захотите - отхожее место за бараком.

Она ушла, прикрыв дверь за собой.

Мы остались в сумраке посередь комнаты, с куском пахучего хлеба в руке. Мы пока что не стали есть хлеб. Шел тихий переговор между двумя мальчишками. Они стояли на коленях на полу и пытались развязать белую сумку.

- Что это? - спросил наш старший по возрасту и по положению Сашка.

- Что-то мягкое, сметаной пахнет.

- Где взял?

- На крыльце, висело на гвоздике. Олег стоял над ними с ложкой в руке.

- Творог, - сообщил он. Все сразу придвинулись и расположились вокруг марлевой сумки, комната ожила.

- Зараз по одной ложке без большого верху, по очереди, - сказал Олешек, -и каждому по кусочку хлеба.

Никто не возражал, все черпали из сумки, послышалось чавканье - ложка ходила по кругу из рук в руки:

- Танька, не зевай.

Творог сам проваливался в горло. Вокруг нас собралась уютная темнота. Давно не приходилось есть домашнего сочного творогу, сумка скоро опустела. Все сидели молча и глядели на пустую сумку, чуть белевшую на полу.

- Пойдем пить воду и оправиться, - сказал Сашка. Все подумали, что точно, в эти два места надо сходить. Все вышли из барака в ночное тепло.

Незнакомый поселок окружил нас и привлекал любопытство. Непонятные шорохи вокруг, собачий лай. Мы кучно стояли у крыльца и прислушивались: до утра все равно ничего не увидишь; сходили напиться, потом в "дальняк". Олешек кружил по сторонам, он подбежал к Сашке.

- За сарайчиком окошко маленькое, я пролезу.

Все пошли за сарайчик, окошко оказалось маленькое, Олег пролез. Все придвинулись к окошку в немом ожидании. Из сарайчика доносились невнятные скрипы, что-то звякнуло. Неожиданно из окошка полезла корзинка:

- Держите, - шепнул Олешек из сарайчика.

Сашка подхватил корзинку под бока, поставил на землю. Все склонились. Яйца. Полная корзинка яиц, прохладных и тяжелых. Мы пошли в свою комнату и уселись вокруг корзинки с яйцами точно так же, как сидели вокруг сумки с творогом. Олешек считал яйца:

- Четырежды восемь, тридцать восемь - два лишние. Сашка оказался сильней в арифметике. Он сказал:

- Всем по пять, разбирайте. Скорлупки не ломать. Стукайте острым концом о полы и высасывайте.

Послышались легкие постукиванья, похрустыванье скорлупы. Разносились по комнате всасывающие звуки, прошло минуты две, у беспризорников прием пищи занимает мало времени. Плетенка снова наполнилась доверху, Сашка сказал Олегу:

 

- 51 -

- Пойдем, поставишь на место, чтобы не ругались. - Сашка деловой, я познакомился с ним еще в приемнике.

Удовлетворенные, мы улеглись на полы не раздеваясь. По беспризорной привычке кто-то вспомнил, что надо покурить. Мне ничего не хотелось. Слушал, как от желудка по всему телу растекается баюкающее тепло. Уснул сразу, как положил голову на сгиб руки.

Разбудил меня скрип двери, приподнял голову, Из окна, занавешенного кружевной зеленью акаций, лился утренний свет. Утро на новом месте торопит оглянуться, может быть, пришли звать к директору? В полуоткрытую дверь заглядывала тетка. Не та, что поила, и не та, что привела на ночлег. И не сторожиха. Мало ли теток в каждом поселке. Чего ей надо?

- Ребята, у вас моей сумки нету ли, белая, из марли?

- Валяется в углу, какая-то белая, - я дал рукой направление поиска, -посмотрите, может быть, ваша.

Между спящими женщина осторожно прошла в передний угол, обрадованно вымолвила "моя", так же осторожно исчезла с зажатой в руке сумкой. Вскоре заскочила еще посетительница, деваха из конторы - пальцы в чернилах - и позвала нас к директору. Мы все потянулись за ней.

Это был широкие дядька с толстым брюхом и глухим голосом - директор совхоза имени Калинина. Звали его товарищ Фокин. Мы восьмером зашли к нему в кабинет с большим фикусом и осматривались с порога. Минуту директор строго оглядывал нас и спросил:

- Зачем приехали?

Мы молчали, вопрос товарища Фокина был нам не по силам. Мой приятель Славик, придвинулся к этажерке с красными книгами и с именами пролетарских руководителей на корешках и взял с полочки перочинный ножик. Положил себе в карман. Я видел, директор - нет.

Не дождавшись ответа, товарищ Фокин продолжил беседу с нами:

- Жить будете в комнатах для приезжих, питаться будете в столовой. Выдам вам хлебные карточки, как иждивенцам, по двести граммов на нос, а кто будет работать - получит пятьсот. Будете воровать, отправлю в тюрьму. Кому у меня не нравится - марш на все четыре стороны. Все понятно? Идите.

Все было понятно, за исключением хлебных карточек: в детприемнике нам давали по шестьсот граммов и то не хватало, но мы не стали спрашивать разъяснений. Пошли из кабинета прямо через дорогу, в тот дом, на котором вчера висела вывеска "Столовая". Она и утром висела над распахнутыми дверьми. Зашли, озираясь, в залу, заставленную столиками, и окунулись в запахи хлеба, борща и компота.

Навстречу нам выбежал из кухни заведующий, чернявый и вертлявый. Он рассадил нас за столы по четверо, как маленьких. Пусто в зале. Только за одним столиком в углу сидел дядя в синей спецовке, может быть, тракторист или шофер; от него приятно пахло бензином, не мешало бы познакомиться.

Дородная тетя принесла нам на подносе по тарелке кабачковой каши и по куску хлеба. Сходила за компотом. Она вытирала распаренное лицо передником, наверно, повариха. Мы  задвигали ложками, на ходу оглядывая зал цепкими глазами. Просторный, окно в окно. Вблизи раздаточного окошка приткнулся прилавок наподобье станционного буфета, за прилавком были составлены корзины с яблоками.

- Ешьте тише, - сказал Сашка, - рубахи заправьте в штаны. По очереди мы подбегали к прилавку и рассовывали яблоки за пазухи,

крупные, краснобокие. Они приятно холодили живот. Дядя в спецовке одобрительно поглядывал на наши бесшумные действия. В зал заскочил заведующий:

- А вы почему не едите? - спросил он двоих наших, глядевших в окно неподалеку от буфета.

- Мы еще будем, - ответили мальчишки, вернулись к столу и принялись за еду

Заведующий сказал:

 

- 52 -

- Меня зовут Лев Исакович или просто дядя Лева. Приходите ко мне кушать три раза в день, не чаще. Утром, пораньше, чем сегодня, в обед и вечером. Я вас буду кормить. Кто еще хочет каши - подходите к окошку.

Все подошли и получили добавку без хлеба.

- А ты чего, Танька? - спросил Олешек.

- Не хочу.

- Все равно подойди.

Танька подошла, ее добавку разделил Олешек. Половину отвалил в свою тарелку, половину пододвинул Сашке, тот отказался. Олег продолжил мне, я тоже отказался. Олег сказал:

- Никто не хочет, тогда сам съем.

Он свалил в свою тарелку вторую половину танькиной добавки.

Из столовой мы вышли сытые и довольные, с полными пазухами яблоков.

- Неплохо здесь, - сказал Славик. Олег подтвердил:

- Жратвы хватает.

У того вчерашнего сарайчика разговаривали две тетки в то время, как мы возвращались с завтрака:

- Хотела в Биюк на базар нести, взялась за плетенку чтой-то больно легкая. Пригляделась на свету, а там одни скорлупки, дырочка с острого конца, а внутри пусто. Пересчитала, не поленилась - сорок скорлупок, как одна, и ни одного полного яйца. Сколько лет курей держу, никогда у меня такого дива не было.

Мы спокойно прошли мимо. Сашка снял с палисадника трехлитровую жестянку из-под американского "лярда", висевшую на столбике дном вверх, передал Таньке:

- Сходи за водой.

Так мы начали обживаться на новом месте.

Помня разрешение директора, в первые дни ушли на станцию двое наших: мой севастопольский кореш и девочка, его любимая. Они подружились в детприемнике и не захотели разлучаться. Ушел бы и я с ними, но третий лишний. Маленькую Таньку увезли на шестое отделение совхоза. Она согласилась мыть подойники на МТФ.

Одного нашего взяла к себе в дом одинокая женщина. Несколько раз она заходила к нам с семенного участка, приносила угощение в узелке, подолгу сидела в нашей комнате и разговаривала. Хорошая тетя, мне она нравилась, ладная, загорелая, а мужа убило на войне. В последний раз она ушла от нас с нашим мальчишкой и больше не приходила - мы этим огорчились так, будто нас обокрали.

Стали жить вчетвером: Сашка - деревенский паренек, рыжий, с веснущатым лицом и волосинками на верхней губе; Славик - стройный светловолосый, благородного вида, нежный и застенчивый; Олешек, похожий на юркого мышонка, вставшего на задние лапки. И четвертый, длинный не по возрасту, упрямый мальчуган: "Глаза зеленые, как у деда-кулака".

Совхоз имени Калинина сдавал хлеб государству. Я стал бегать в гараж, помогать водителю дяде Васе, тому в синей спецовке, встреченному в первый день в столовой. Ездил с ним по отделениям совхоза и на элеватор, на зависть всем домошнякам. Научился управлять грузовиком. Дядя Вася неохотно отдавал мне управление, когда бывал трезв, но он часто выпивал. Тогда он говорил: "Юрка, жми на всю железку, на пятое отделение".

Непривычное чувство мужской самостоятельности охватывает мальчишку, когда тот, подсунув канистру под худую задницу, садится за баранку, дотягивается ногами до педалей сцепления и газа и включает скорость. Тяжелый автомобиль послушно трогается с места и набирает ход.

Летит навстречу проселочная дорога, из-под колес клубами вырывается пыль, проносятся мимо встречные машины, ветерок шевелит вихры на голове, дядя Вася похрапывает в уголке кабины. Ты один мчишься по бурой степи, обхватив руками рулевое колесо. "Жми, Юрка", а до пятого отделения - тридцать километров.

Долго тянется осень в таврических степях. Уж далекие синие горы побелели на вершинах, а вокруг совхоза имени Калинина дышала теплом сухая равнина. Шуршала зарослями кураев. По ним толстозадые зайцы протаптывали свои торные дорожки.

 

- 53 -

Мы превратились в охотников. Понаделали петель и расставили петли по заячьим дорожкам. Каждое утро мы убегали в степную даль далеко за горизонт, а возвращались в поселок лишь к обеду, часто с длинноухим серяком, а то и с двумя. Нам завидовали все совхозные домошняки и даже парни относились к нам уважительно, как к удачливым охотникам. Местные мальчишки тоже пытались ловить зайцев, однако их редко тешила удача.

Все объясняется просто: много ли поймаешь на две, три петли, поставленные у самых поселковых огородов? Изредка попадется какая-нибудь сонная собачонка. Мы действовали в ином направлении. Укатили из мехмастерской бухту тонкой сталистой проволоки в обеденный перерыв. Разрубили проволоку в кузнице, пока кузнецы прохлаждались в столовой. Двое суток в нашей комнате шел стукоток молотками об железо: делали колышки, вырубали зубилом вертушки, прикручивали к ним проволоку... Тетя Поля, уж привыкшая было к нам, жаловалась, что этот нестихающий лязг она не перенесет, и уходила ночевать к подруге в соседний барак.

По окончании работ у нас появились две сотни петель, за что местный механик, мужик в общем-то неплохой, обнаружив пропажу, пообещал сгоряча раздавить нас всех тракторными гусеницами сразу, как только будут отремонтированы гусеничные тракторы. Мы понимали, что это случится нескоро, -запчастей не хватает - и не горевали.

В октябре Сашка и Славик пошли в школу. Я помог дяде Васе поставить грузовик на ремонт и к ним присоединился, четвертым пошел учиться Олешек. Завуч похвалила нас за это и сказала, что ученье - свет, о чем мы и без нее знали.

Правда, учение в нас не шло по веским причинам, но совхоз выдавал ученикам по пятьдесят граммов хлеба в день дополнительно к иждивенческому - это обстоятельство нас приохачивало к учебе: пятьдесят граммов к двухсотграммовой пайке, дополнительные двести граммов на четверых.

Осенью столовая оставалась закрытая утром и вечером и дядя Лева предупредил нас, чтобы мы приходили к нему не чаще одного раза в день. Мы находили время заглянуть еще и после обеда, но тут уж все зависело от произвола заведующего и Таньки-поварихи и от их взаимоотношений: по их лицам мы научились определять, перепадет ли нам что-нибудь сверх пайкового обеда. Улыбаются друг другу - можно рассчитывать получить по тарелке каши. Хмурые - и не заикайся о добавке.

Чтобы не тратить много времени на учебу, мы меж собой уговорились ходить в школу по очереди. Так не останавливались другие наши "дела" и не пустовали-постоянно наши классные места. Завучу - заслуженной учительнице - этого было мало, она требовала стопроцентной посещаемости и даже советовала нам взять в школьной библиотеке книжку "Детские и школьные годы Ильича" и внимательно прочитать, потому что редко кто из нас досиживал до конца школьных занятий, разве что Славик - самый прилежный.

Книжку мы не прочитали: хлеб раздавали на большой перемене. Наш представитель получал четыре черных кусочка каждый величиной со спичечную коробку и исчезал в направлении комнат для приезжих.

С учениками-домошняками у нас наладились деловые отношения, особенно с интернатскими. Они, как и мы, жили в общежитии, уезжали по домам лишь в воскресенье и на праздники. Общага подружила нас, сходные заботы и темы для разговоров. Мы встречали интернатских по дороге утром в понедельник, помогали нести тяжелые сумки с недельным запасом съестного. В первые дни недели нам кое-что перепадало из этих сумок. За шарики из старых подшипников и за резину для рогаток, это я приносил из гаража, и за наше уменье огрызаться на интернатскую уборщицу, которая пыталась мешать нашему проникновению на жилые площади интерната.

Интернатские девчонки делились с нами едой за солярку растапливать печки, за уголь и дровишки. Этим занимался Сашок. Во-первых, потому что он был постарше нас и девчонки относились к нему с большим пониманием, не то что к Олешеку, во-вторых - у Сашки наладились приятельские отношения с дочерью заведующей топливным складом совхоза. Насильственными поборами мы не занимались. Все съестное, добытое в разных местах, сносилось в нашу комнату в

 

- 54 -

бараке для приезжих, делилось на четыре равные части и тотчас съедалось, если не требовало дополнительной обработки.

Окружающий мир относился к нам настороженно, но без враждебности. У совхозных обывателей мы раздобыли матрас и железную койку, а также стеганое старое одеяло. У нас появилось одно спальное место на четверых. Как это обстоятельство облегчило наше существование, поймет всякий, кому приходилось спать на голых полах.

Нередко к нам в комнату заходили местные хозяйки. Вежливо выясняли, не знаем ли мы, куда делась бельевая веревка, коврик для обтирки ног, помойное ведро, старая лопата. С нашей помощью пропавшие вещи обычно находились. Розысками ведал Олег.

Хозяйки всегда, что-нибудь приносили в узелке. Олешек умел безошибочно угадывать, что там. Переговоры с истцами он вел так:

- Помойное ведро у скирды за нашим бараком валяется под охапкой соломы, я вчера пробегал мимо и его видел.

Или Олег говорил конторской сторожихе:

- Если Вы ищете фикус из директорского кабинета, то никто не знает, где фикус.

- Та ни, - возражала сторожиха, -фикус ще на мисце - ерань пропала, а ее дивчинки з бухгалтерии люблять. Вынесла учора на крыльце, водой обрызгнуть, глядь вже нэма...

- Так бы и говорили, - перебивает тетку Олешек, - а то заладили: "Та ни, та нема". Видел я вашу герань, в столовой на подоконнике стоит. Татьяна ее уж поливала два раза.

Тетки оставляли гостинцы и уходили удовлетворенные.

Иногда Олешек делал выговоры:

- Тетя Даша, у Вас веревка почти новая, а Вы принесли нам одну булочку и три яйца. Как их на четверых разделить? Или выговаривал тете Ксене:

- Это, что ли, называется сало? Его синица за один раз проглотит.

- Та мы ще кабанчика не кололи, - оправдывается тетя Ксеня.

- Ладно, - соглашается Олешек, - будете колоть, я к вам забегу.

Ни Сашка, ни Славик, ни я не вмешивались в Олеговы разборы, будто нас и в комнате не было.

В начале зимы произошло столкновение с окультуренной прослойкой обывателей совхоза имени Калинина в лице киномеханика. По всем отделениям совхоза разъезжала кинопередвижка, но на центральной усадьбе кино показывали чаще, хотя бывало, одни и те же картины. Нам это было все равно, показывай, какие хочешь или хоть вверх ногами и задом наперед. Мы не пропускали ни одного сеанса.

В клуб сходилось все молодое население совхозного поселка и кинопрокатчику не приходило в голову применять зазывательский прием: "Дети до шестнадцати лет не допускаются". Вокруг поселка - окоченевшие поля, что делать совхозному жителю зимой?

Мы ходили в клуб всегда вчетвером, и белобрысый киномеханик к нам вроде бы притерпелся, поглядывал исподлобья, как мы протискиваемся мимо него в дверях, и безмолвно пропускал. У нас в зале были свои места - целая скамейка, и если кто-то нечаянно садился на нее, окружающие кинозрители охотно предупреждали: "Тут воспитанники сидят, сейчас прибегут".

Препятствие возникло неожиданно. Когда вся публика уже расселась перед экраном, а парни-помощники пошли от движка в зал и мы за ними, киномеханик загородил перед нами дверь рукой:

- Куда, без билетов не пущу!

- Мы всегда ходим без билетов.

- Не пущу, что это на самом деле, повадились.

Мы стояли у дверей смущенные, мимо нас проталкивались опоздавшие. Нам пришлось отойти в сторонку. Вышли наружу. Перед клубом трещал движок кинопередвижки, маленькая лампочка горела над ним, отодвигала темноту. Из клубного зала доносился глухой говор толпы. Несколько минут мы стояли в

 

- 55 -

растерянности и чувствовали себя в положении выявленных правонарушителей. Послышалось стрекотание аппарата, картина началась.

- Как сделать, чтобы заглох он?.. - спросил у меня Сашка и показал пальцем на мотор.

- Вот этот рычажок надо опустить.

- Опускай.

Рычажок воздушной заслонки опустился, движок чихнул и заглох. Выскочил из клуба киномеханик. Мы стояли кучно и глядели на него. Парень подкачал горючего, завел двигатель и убежал в свою будку. Мы вступили в противоборство с полным залом нетерпеливых кинозрителей.

Теперь надо завернуть краник, через который поступает бензин к карбюратору, движок поработал немного и опять заглох. Из зала понеслись крики "сапожник". Выскочил киномеханик, подкачал горючее - движок не заводился. Двое парней вышли из клуба на помощь ему, одного из них я знал - ремонтник из мехмастерской - приятель дяди Васи. Другой наклонился над движком:

- У тебя горючее перекрыто.

- Как перекрыто?

Киномеханик медленно выпрямлялся. Он смотрел на нас, мы чуяли, как весь он напитывается злостью.

- Шкодите, дохляки! - он кинулся на Сашку. - Убью.

Сашок отлетел в сторону, сбитый с ног ударом крепкого мужицкого кулака. Белобрысый повернулся ко мне, и стало ясно, что теперь моя очередь за мой длинный рост, хотя старшим по возрасту после Сашки был Славик...

Вдруг по поселку разнеслось "Ай!". Все вздрогнули от пронзительного вопля. Кинопрокатчик тряс перед своими глазами кистью левой руки, будто ошпарился, и дико озирался. Это Олешек подскочил к нему сбоку и по-собачьи укусил за палец.

- Что такое? - спросил ремонтник, глядя на кинопрокатчика.

- Укусил меня вон тот мышонок, сейчас я его задавлю. Ремонтник запретительно поднял руку:

- Стой,парни,разберемся. Он обратился к нам:

- В чем дело, мальчишки?

Сашок поднялся на ноги и отряхивался, Олешек стоял рядом с ним. Я ответил ремонтнику:

- Этот нас в кино не пускает.

- Только и всего?

-Да.

- Пустяковая претензия. Не глушите больше двигатель, и вас всегда будут пускать в кино. Договорились?

- Пускай ходят, - сказал киномеханик, - жалко, что ли?

Движок завелся, лампочка вспыхнула. Мы все отправились в зал. На нашей скамейке никто не сидел.

Столкновение с миром, где есть дом, уют, сытые дети и заботливые родители, мы выиграли. Слух о нашей победе разнесся широко по поселку и по отделениям совхоза. Сразу стало легче жить, все поняли, что с нами надо считаться. Страшно подумать, как бы мы пережили зиму, если бы уступили в клубе!

На следующий день дул ветер с севера и ходили по небу тяжелые тучи, Белобрысый грузил свою аппаратуру на бричку. Он оттопыривал забинтованный палец на левой руке. К киномеханику подошел дядя Федя - уполномоченный милиции, сказал наставительно:

- Укус - дело неподсудное. Все звереныши так поступают при неосторожном с ними обращении.

По поселку пошла молва, что в местной больничке кинопрокатчику сделали два укола: один от столбняка, второй - от бешенства. Сам укушенный подтвердить эти слухи отказывался, уверяя любопытствующих, что заходил лишь на промывку и на перевязку.

Часто слышишь, как хозяйки говорят: "Попросил бы, я бы дала". Мы и сами понимали, что проще сказать: "Дайте, пожалуйста" - если бы знать, что не откажут. Все обстоит сложней в беспризорном мире, тем более - в холодное время года. Всю зиму мы осваивали тонкое искусство просить и получать без отказа, получали

 

- 56 -

иногда пинки и угрозы, но равнодушие, заключенное в словах "Бог подаст", в отношении нас не проявлялось после стычки у клуба. К нам стали относиться участливо или опасливо.

Разделение совхозного поселка на осудителей и доброхотов оказалось нам на руку. Не подыхать же с голоду, как те рахитичные дети из окрестных колхозов, приходившие попрошайничать в совхоз имени Калинина. Недоеданием и холодами угнетала нас зима 46-47 года.

Выпал снег, белый-белый, на него приятно смотреть. Весь поселок преобразился от крылечек и до крыш. Нас позвали к товарищу Фокину. Директор неодобрительно оглядел наши окоченевшие обличья и приказал выдать нам четыре телогрейки. Сразу потеплело в душе.

Старший механик мехмастерской, мужик в целом-то отходчивый, сунул нам как-то охапку ветоши и тугой сверток мешковины. Из ветоши мы сделали подушку, Из мешковины тетя Поля сшила нам четверо подштанников. На нашей кровати с подушкой и в подштанниках добавилось уюта.

Изредка в нашу комнату заходил местный участковый дядя Федя. Осматривался на середине, заглядывал под кровать, под матрас, в печку, в помойное ведро, в чугун и в банку из-под американского лярда. Искал глазами, куда бы еще заглянуть, и обнаруживал, что заглянуть больше некуда. Он говорил всегда одно и тоже: "Как существуете огольцы, не воруете? Это хорошо, я понимаю, существовать как-то надо. Ладно, живите, с населением, значит, не ссорьтесь. Чтобы на вас мне не жаловались".