ГОЛОД

Страшны лагерные будни, бесконечно долог и мучителен день, где все построено на страхе и голоде. Хотя голод в разное время проявляется по-разному.

Когда был с нами отец, мы, трое детей, особого голода и не знали, хотя недоедание было всегда. Родители все делали для того, чтобы сгладить голодную жизнь: от дележа своего обеденного пайка, полученного за каторжную работу, до изготовления различных поделок в обмен на кусок хлеба.

Также большим подспорьем для нас был небольшой клочок земли, отведенный под картофель. Но хватало его далеко не на всю зиму. Но все же мы жили, как могли, не зная тогда еще ни «коммунистического рая», ни «счастливого сталинского детства».

Декабрь 1937 года положил начало страшному голоду, когда был расстрелян отец, самый дорогой человек на свете. А без него эта огромная ноша легла на мамины плечи. Зашаталась мама под этой тяжестью. Заскрипели нежные женские плечи. А рассудок ей говорит: «Иди и смотри — не оступись». «Но куда, — говорит она сама себе, — ведь кругом темнота». «Все равно, иди. Ты должна пройти через эти мучения и вынести детей». И она шла, спотыкалась и падала, поднималась и опять шла, пытаясь уйти от навалившегося на нее страдания и горя, слежки и травли, ценой нечеловеческих усилий пытаясь создать хотя бы видимость нормальной семейной жизни.

Но то было только на миг. Травля достигла своей цели, и ее уволили с работы, лишив таким образом последнего источника существования. И тут мама совсем растерялась. И все же пыталась найти хоть какой-то выход. Но все ее усилия сводились на нет.

К тому же ежедневное недоедание, голод давали о себе знать. Движения ее с каждым днем становились все более неуверенными. Это окончилось тем,

что она упала на ровном месте и сломала руку. Как же долго она тогда плакала, просила о помощи, призывала к милосердию. Но лишь к вечеру пришла подвода, и ее отвезли в больницу.

А мы, как только остались без маминого присмотра, заперлись в комнате и никуда не выходили. О школе тогда мы и не мечтали. А если о чем и думали, так это о маме и ее скорейшем возвращении и о хлебе насущном, поскольку тех запасов продуктов, которые оставила нам мама с расчетом на неделю, хватило всего на два дня. После этого наступило мучительное голодное время, не имевшее ничего общего с предыдущими голодными временами. Сидели мы тогда на койке и рассуждали о том, сколько времени мы проживем без пищи и увидим ли мы маму.

Так в ожидании просвета подошел день Первого мая. Не выдержал я этого голодного состояния и чудовищной режимной изоляции и решил побывать в городе на демонстрации. Я еще не знал, что это такое.

И вот я на окраине города. Передо мной огромные толпы людей, готовые двинуться к центру города. Все разряжены, идет пляска под гармошку, кругом транспаранты. И тут я увидел во главе колонны группу людей, несших необычайно большой транспарант, на котором был изображен Сталин с девоч-

кой на руках и надпись: «Да здравствует счастливое сталинское детство». «Значит, счастливое детство сталинских детей, а не детей России», — подумал я и побежал прочь от этой толпы. А навстречу мне все шли и шли люди к тому месту, многие ели мороженое. У меня закружилась голова. Начало подташнивать. Видно, сказывался голод. И тогда я пошел тихо-тихо, мне почему-то казалось, что вот-вот я упаду. Стал подыскивать место, где бы можно было передохнуть и прийти в себя. Но так ничего подходящего и не нашел.

В лагере меня уже ждал допрос. Благо, мама была в это время в больнице, а без нее ко мне никакой строгости решили не применять. А может быть, еще и потому, что был день Первого мая.