- 117 -

ПРОБЛЕСКИ НАДЕЖДЫ

 

КАЖЕТСЯ, в 1951, скорее, в 1952 году режим в лагере несколько изменился в сторону смягчения и материального улучшения заключенных: за работу стали начислять деньги, часть денег выдавали на руки на текущие расходы, а все остальное зачисляли на лицевой счет. Хорошо работающим разрешали делать денежные переводы родным, продолжали начислять зачеты на сокращение срока. Открыли продовольственный ларек в зоне лагеря, так за многие годы: заключенных грубым кормом накормили досыта. Провели радио в бараки заключенных, разрешили выписывать газеты и журналы, музыкальные инструменты через посылторг и от родных. Стали регулярно смотреть в лагере платное кино.

На новой работе в зоне лагеря я числился дневальным при КВЧ. В мои обязанности входило отапливать и содержать в чистоте помещение КВЧ. Производить обмен книг заключенным, содержать в порядке подшивку газет для чтения. Исполнять обязанности администратора художественной самодеятельности. Регулярно показывать кино и предавать билеты. Один раз в квартал писал зачетные книги на весь списочный состав на сокращение срока. Зачеты на сокращение срока начислялись в зависимости от выполнении норм выработки. Например: повременщики и сдельщики, выполнившие нормы выработки на 100 процентов, получали в зачет полдня за каждый отработанный день. Выполнившие нормы выработки до 150 процентов, получали в зачет один день за каждый отработанный день, а выполнившие нормы выработки свыше 151 процента, получали в зачет два дня за каждый отработанный день.

За малейшие нарушения лагерного режима (не встал перед надзирателем или на производстве с мастером не поладил, свое мнение высказал) заключенных лишали зачетов за весь квартал.

 

- 118 -

Наша самодеятельность пользовалась большим успехом среди заключенных и вольнонаемных. Иногда вольнонаемным разрешалось проходить в зону лагеря на концерт по разрешению майора Нечаева, вопреки начальника режима Шарапы. На этой почве произошла развязка, майора Нечаева освободили от должности начальника лагеря, а на наш концерт пропускать вольнонаемных запретили.

Начальник режима Шарапа наводил страх на заключенных. Когда он проходил по зоне лагеря, ни одного заключенного на улице не было, все старались избежать встречи с ним, забивались в бараки. Он возложил на меня ответственность за идейно-политическое и эстетическое содержание концертных программ.

Было и такое. Как-то раз нарядчик лагеря — это высшее начальство, самое суровое и безжалостное из заключенных над заключенными, послал меня утром затопить печку в кабинете оперуполномоченного НКВД — у «кума», так заключенные называли следователей в лагерях. Вхожу в кабинет с охапкой древ и вижу ужасную картину: на полу лежит окровавленный заключенный Ахмед Ахмедов, казах из Алма-Аты, партработник в прошлом. Видимо, целую ночь оперуполномоченный занимался экзекуцией над Ахмедовым. Следователь, по национальности армянин, сидел за столом злой, глаза красные, стол изрезан ножом, нож воткнут в стол. Для меня было ясно, что происходило здесь. Это был период новых провокаций. От безделья оперуполномоченные НКВД задумали отличиться перед высшим начальством в надежде, что им, может, перепадет звездочка, знание.

Они начали создавать вымышленное дело, по которому якобы заключенные нашего лагеря готовили вооруженное восстание. Все было разработано, чтобы выглядело правдоподобно. Продажные заключенные из лагерной обслуги по заказу «кума» сделали несколько кустарных «бомб», начинили динамитом и раскидали на чердаки бараков, а потом при обыске (шмоне) и осмотре чердаков сами же их нашли. Когда я работал в шахте, эти «бомбы» использовались в качестве коптилок для освещения во время работы в шахте. Изготовлялись «бомбы»-коптилки из обреза трубы, приваривалось днище с одного конца, а с другого тоже днище, но оставлялось отверстие, куда вливалась горючая смесь и вставлялся фитиль. Начались аресты подозреваемых по усмотрению оперуполномоченного Волоснева. Обстановка обострилась, лагерный режим ожесточился, начались допросы. В этой злонамеренной выдуманной кампании был арестован мой хороший товарищ Григорий Леонтьевич Корольков,

 

- 119 -

бывший начальник Краснодарской ГЭС (после реабилитаций проживает в Ростове-на-Дону). Он мне все подробно рассказал, что вся затея от начала до конца провокация и вымысел...

И еще одна история о том, как я лечил язвенную болезнь.

В последние лагерные годы от шахтной пыли и газов сильно обострилась язва желудка. За двенадцать лет работы в шахте я ни разу не бывал освобожденным от работы по болезни, один раз был в команде дистрофиков.

Мне посоветовал товарищ, работавший в коптерке, лечить язву спиртом. Нужно, говорит, выпить 50—100 граммов чистого спирта, и язва излечивается. Я выпил спирт, не более 50 граммов, сразу опьянел и заснул. Проснулся утром, лежу под столом. Почувствовал неприятность — я же нарушил режим, пропустил утреннюю поверку.

А в лагере объявили ЧП: исчез опасный преступник. Была объявлена тревога в лагере, подняли на ноги всю охрану, организовали сплошную проверку в лагере, обыскали все, но меня не нашли, а в коптерку не заглянули. Строились всевозможные догадки и предположения, даже кто-то видел меня с веревкой в руке. Заключенные, мои товарищи, тоже были обеспокоены, с усердием искали меня, но не нашли. Провели повторную поверку заключенных по карточкам, полагали, что, может, совершен групповой побег, но не оказалось на поверке только меня. Поиски продолжались.

Когда я вышел из коптерки, попался прямо на глаза вредному садисту-надзирателю Шайхудинову. Он увидел меня и заорал на весь лагерь: «Вот он, сволочь, фашист, троцкист, в коптерке скрывался! Сюда быстро!» Я подошел к нему, он скомандовал: «Марш, на вахту!» — и толкнул кулаком в спину. На вахте Шайхудинов сразу надел мне наручники и очень сильно затянул пружины, голова закружилась, чуть не упал, затем посадили меня в холодный карцер. Это был единственный карцер за пятнадцать лет заключения. Я старался не нарушать лагерного режима и придерживаться жестокого порядка в лагере, полагал, что с волками жить — по волчьи выть. Добросовестно, пока хватало сил, выходил на работу и избегал случайностей. Вероятно, это помогло мне выжить, выстоять в труднейших условиях лагерной жизни.

В карцере просидел не более двух часов. Первым пришел в лагерь майор Новожилов, ему доложили, что я за нарушение лагерного режима посажен в карцер. Майор предложил надзирателю привести меня к нему. Он спросил меня, что случилось, почему на поверку не вышел, где был или выпил?

 

- 120 -

Я слукавил, не сказал, что выпил, а сослался, что сильно болела язва, не спал всю ночь, перед утром заснул и проспал поверку, виноват, гражданин начальник. Он выслушал меня и предложил надзирателю выпустить меня из карцера.

Выпуская меня, надзиратель Шайхутдинов зубами клацал, злился: «Ну, майор, помешал, выходи!» После случившегося я боялся больше всего, что попаду в лапы Шарапы — начальника режима, тогда не видать мне больше «блатной» работы. Видимо, благодаря майору Новожилову окончилось для меня все удачно. Майор понимал мое положение и верил мне, что я нахожусь в лагере безвинно.

Вспоминается и такой случай. Показывали кинокартину, в которой был яркий положительный герой — большевик. Я невольно вспомнил самого себя, ведь я был: таким же героем, а теперь враг народа. За что? Не мог удержать слез, ушел из кино в КВЧ. Вошел майор Новожилов, увидел меня в слезах, расстроенного и спрашивает: «Что случилось?» Я ему все и рассказал, что я был честный коммунист, большевик, а теперь ношу кличку врага парода. Очень обидно и несправедливо. Сколько это может длиться? Он успокаивал меня, и я был благодарен ему за сочувствие.

Однажды в КВЧ сидело несколько человек заключенных. Неожиданно вошли двое в форме НКВД из Магадана, большое начальство. Я дал команду «Встать!» Один из вошедших спрашивает меня: «Какая статья и срок?» Я ответил, что статья 58, срок 25 лет лишения свободы. В ответ он произнес со злостью: «Жаль, что не расстреляли. Кто давал указания?»

И тут выдержка моя лопнула, и у меня сорвалось: «Указания я получал от Сталина и ЦК ВКП(б)!» Он смутился, видимо, не ожидал такого ответа и больше вопросов не задавал. Пришлось мне призадуматься, чем может окончиться эта встреча? Пронесло...

Мой новый начальник КВЧ Линкин понимал мое положение и сочувственно ко мне относился. В 1953 году приходит в КВЧ младший лейтенант. Я сидел за столом, писал зачеты. Он со злой иронией говорит: «Евсюгин пишет жалобу, хочет занять старое место». Я, не задумываясь, ему отвечаю, что у меня старое место занять не заржавеет, если будут такие условия, а вам такого места не видеть, как своих ушей. А Линкин, как бы отвечая ему, говорит: «Если бы посидел в лагере пятнадцать лет, наверное, тоже стал бы писать».

За шестнадцать лет моего нахождения в заключении я написал около двух десятков жалоб о пересмотре дела, отправлял их

 

- 121 -

официально и неофициально в Верховный суд,, членам Политбюро ЦК ВКП(б), самому Сталину, но все жалобы оставались без ответа. Только на две жалобы получил ответ в 1940 году следующего содержания: «...Ваша жалоба о помиловании отклонена». Когда я расписывался в извещении об этом, я написал, что помилований не просил, это ложь, очередная провокация.

После смерти Сталина вошли в барак оперуполномоченные НКВД Волоснев и другие, они не отключили, а оборвали провода радио и злобно ворчали: «Ну что, радуетесь, сволочи?» Все, конечно, молчали, как рыбы, но думали, что хуже не будет.

Наступила непонятная пауза в жизни лагерного начальства. Никто не знал, что будет дальше. Потом вольнонаемные сообщили, что арестован и приговорен судом к расстрелу Берия. Для лагерного начальства это было совершенно неожиданно и противоречило их сложившимся понятиям и убеждениям.

Вскоре после сообщения об аресте Берии ночью ко мне в КВЧ, где я спал, пришел начальник лагеря, капитан Буланов и спросил меня:

- Ты слыхал, что по радио передавали якобы Берия арестован?

- Слыхал от вольнонаемных рабочих.

- Я не верю этому сообщению. Не может быть, чтобы Лаврентий Павлович был шпионом, это настоящая провокация иностранных разведок. А ты как думаешь?..

Вопрос поставлен прямо. Немного подумал, как сказать всю правду. Я начал осторожно, как бы подготавливая к беседе капитана Буланова, говорю свое мнение:

- Гражданин начальник, я думаю, что сообщение было советского радио и достоверно. Сомневаться у нас нет оснований. Время подошло к переменам. Правда просится на свободу. Перед вами сидит не враг народа, а первый секретарь окружкома партии, депутат Верховного Совета, член Коммунистической партии, в которой состоите вы. Пятнадцать лет находится в заключении не совершавший никакого преступления, кроме добра для партии и Родины. Сколько можно держать в заключении огромную массу советских граждан?..

Я посоветовал начальнику на их собраниях пока не выступать по делу Берии, лучше помолчать и послушать других. События будут нарастать, и скоро прояснится вся обстановка, потом вспомните меня, что я вас верно предупредил. Если нашлись силы в партии и государстве арестовать Берию, значит, они не согласны с его линией. Видимо, одним арестом Берии

 

- 122 -

дело не остановится, последуют другие изменения в политике партии и государства.

После кончины Сталина я написал жалобу Министру юстиции СССР и секретарю .ПК ВКГГ(б) .11. С. Хрущеву. На одну т жалоб пришел ответ из Верховной прокуратуры СССР в марте 19.14 года, подписанный прокурором Сучковым, что жалоба оставлена бе! последствии, виновность ваша доказана вашими признаниями. За неофициальную отправку жалоб заключенных строго наказывали изолятором и длительной работой в штрафной бригаде. А 20 апреля 1954 года вышло постановление Верховного Суда РСФСР о реабилитации.

В апреле 19.14 года обострилась язвенная болезнь, стала кровоточить, положили меня в стационар на обогатительной фабрике примерно в пяти километрах от лагеря. Это было мое второе посещение медицинского лечебного учреждения за все шестнадцать лет нахождения в лагерях. В стационаре находился около месяца.

В мае 1914 года врач пригласил меня в кабинет на прием. Когда я вошел в кабинет, увидел майора Власенко — начальника КВЧ Дальлага НКВД, которого я знал в лицо. Я не представился, как положено, так как не знал, кто меня вызывал, кроме того, врач мог быть заключенным.

Я говорю: «Здравствуйте!»

Майор отвечает: «Здравствуйте, товарищ Евсюгин!»

Я в ответ ему говорю: «Я вам не товарищ!»

Майор: «Нет, нет! Теперь вы товарищ, вас реабилитировали по протесту Верховного прокурора СССР Руденко, но мы освободить вас сейчас не можем, пока не поступит решение Верховного Суда. Придется подождать немного».

Так я узнал о своей будущей судьбе.