В хирургическом корпусе

 

От одной из вольнонаемных медицинских сестер я узнал о положении, которое меня очень заинтриговало. Оказывается, при наличии трехлетнего стажа работы в качестве среднего медицинского работника без специального образования предоставляется право сдать экзамены за среднюю медицинскую школу экстерном. Я загорелся идеей «наработать» такой стаж и подготовиться к сдаче экзаменов ко времени освобождения из лагеря.

Свою будущую жизнь я планировал в следующем виде. После освобождения сдать экзамены за медицинское училище, получить диплом фельдшера. Это обеспечило бы мне работу и независимость. Тогда можно было бы забраться куда-либо в северную лесную глушь. Поселиться у реки или озера, жениться, выполнять свою скромную работу, а в свободное время рыбачить и копаться в огороде. Вот это было пределом моей мечты. Быть самому себе хозяином, подальше от завистников, клеветников, подлецов.

Пока же надо осваивать основы внутренних болезней, хирургии, акушерства и гинекологии и других областей медицинских знаний, чтобы подготовиться к сдаче экзамена. Руководствуясь такими намерениями, я обратился к администрации больницы с просьбой перевести меня на работу в 5-й (хирургический) корпус, где шире возможности учиться. Просьба моя была удовлетворена. И вот в марте 1940 года, по истечении четырехмесячного срока работы в отделении с терапевтическими больными (включая больных туберкулезом), меня переводят в 5-й корпус, уже хорошо мне знакомый.

Наряду с выполнением разнообразной текущей сестринской работы надо было осваивать новые

 

практические навыки, а это следовало сочетать с продолжением теоретической подготовки. Я снова попросил вольнонаемных сестер принести кое-какие учебники, изучал в них новые разделы, включая методы ухода за больными, виды лечения хирургических больных. Осваивал технику внутривенных вливаний.

Во время ночных дежурств часто вопросы оказания помощи больным приходилось решать самостоятельно. Однажды поздно вечером поступило пять больных. Четверо из них были резко истощены, все больны чесоткой. Пришлось их смазывать мазью Вилькинсона. Пятый же мужчина был в тяжелом состоянии, с высокой температурой. Диагноз в сопроводительной бумаге — «лихорадочное состояние». Я вызвал врача. Он бегло осмотрел больного, назначил сердечные средства и ушел, так как его срочно потребовали в другой корпус. Я ввел больному подкожно камфорное масло, но пульс его оставался частым, едва ощутимым («нитевидным»). При перкуссии (простукивании) грудной клетки с одного бока определялась тупость. У больного наблюдалась сильная одышка. Состояние его ухудшалось с каждым часом. Я снова ввел камфору, вызвал врача. Пока же он явился, дыхание и сердцебиение у больного прекратились. Он умер.

Утром я доложил доктору Кристальному. Он убедился, что мужчина мертв, и сказал:

—    Надо отправлять на вскрытие.

—    С каким диагнозом?

—    Я не знаю.

—    Перкуторно определялась тупость слева. Скорее всего, либо крупозка, либо плеврит. Учитывая клинику, больше данных за крупозную пневмонию.

—    Тогда пишите такой диагноз.

На вскрытии предположительный диагноз под-

 

твердился. Было обидно, что фактически он был поставлен лишь после смерти больного. Если бы заболевание было правильно распознано значительно ранее, то было бы больше шансов на спасение больного, хотя эффективные методы лечения крупозного воспаления легких (назначение сульфаниламидов, антибиотиков) тогда еще отсутствовали.

Доктор Кристальный заведовал двумя корпусами (отделениями) больницы — хирургическим и акушерско-гинекологическим. Второе из них, по-видимому, его интересовало больше. Да и дел в нем было значительно больше. При обходе же в хирургическом он проносил свою тучную фигуру по палатам довольно быстро, так же в темпе проделывал малые операции, наложение гипсовых повязок при переломах костей. Всеми этими операциями он владел в совершенстве. Затем он надолго исчезал в женском корпусе. Записи его в историях болезни были слишком краткими, да и те он не всегда успевал сделать вовремя.

Когда однажды прибыла комиссия, записи в историях болезни отсутствовали недели за две. Семен Ильич срочно вызвал меня в кабинет, бросил на стол пачку историй болезни и сказал:

— Витя, пиши, ты знаешь больных.

Не успел я опомниться, как остался в кабинете один, а в дверях звякнул ключ. Пришлось быстро заполнять дневниковую часть историй болезни в крайне кратких выражениях, по образцу записей самого заведующего отделением, например:

«1—3/ХII. Состояние больного удовл.

4/ХII. Отделяемое из раны скудное, гнойное, грануляции синюшные, стертые.

5—8/ХII. Состояние без перемен.

9—12/ХII. Жалоб нет. Физиологические отправления в норме».

 

И больше двух десятков историй болезни в таком же духе, лишь с некоторыми вариациями, определяемыми характером заболевания: о каждом больном я имел представление по обходам с врачом, но работе в перевязочной и выполнению назначений.

Не знаю, сколько времени продолжалась моя необычная авральная работа, но когда доктор Кристальный открыл свой кабинет и поспешно вошел, истории болезни были заполнены.

— Спасибо, ты свободен.

Я чувствовал себя неловко, как соучастник обмана комиссии.

Ординатором хирургического отделения с недавнего времени работал заключенный Виттенбург — профессор, киевлянин, являвшийся по специальности акушером-гинекологом. Он вел две мужские палаты, довольно тщательно обследовал больных.

На перевязку был вызван Иван Северин, крепкий парень лет двадцати. Пока я снимал повязку с его бедра, В. В. Виттенбург перелистывал историю болезни. Затем он осмотрел рану и сказал мне: Учитесь описывать изменения. В историю болезни надо точно внести локализацию раны, ее форму, размеры, вид грануляций, характер и количество отделяемого. Слушайте и запоминайте, как надо характеризовать рану у данного больного...

Я нетерпеливо перебил профессора:

—    Вильгельм Владимирович, зачем мне это нужно? Пусть это знают врачи. Мне же, как говорится, не до жиру — быть бы живу.

—    Надо стремиться не только выжить. Раз есть возможность, следует учиться, думая о будущем. У вас есть способности, и еще не исключено, что поступите в институт, станете врачом,— наставлял профессор строгим тоном, не допускавшим

 

возражений,— Так вот, Витя, слушайте и запоминайте: на передней поверхности левого бедра, в средней его трети, расположена продольная рана кожи. Размеры ее четыре на полтора сантиметра, края ровные, дно покрыто сочными грануляциями розового цвета, отделяемое скудное. Усвоили?— Профессор добродушно посмотрел на меня, поглаживая свою совершенно седую бородку.

— Понятно, спасибо, Вильгельм Владимирович.

— Когда будем менять повязки у других больных, вы сформулируете характеристику каждого поражения по всем правилам. А теперь готовьте шприц с иглами, новокаин для местной анестезии, ложку Фолькманна, скобки Мишеля.

Далее он объяснил, что рана заживает вторичным натяжением и уйдет порядочное время, пока она затянется и покроется кожей. Для того чтобы ускорить ее заживление, можно произвести вторичную хирургическую обработку раны и наложить швы. Сближение ее краев приведет к более быстрому заживлению. Профессор накрыл рану марлевой салфеткой и вышел, а я поставил стерилизатор с инструментами на электроплитку.

Настал момент операции. Вольной лежит на перевязочном столе, кожа вокруг раны протерта спиртом, затем смазана йодной настойкой. Вильгельм Владимирович делает уколы вокруг раны, вводя в подкожную клетчатку раствор новокаина, и поясняет, что он производит местное обезболивание. Затем он берет ложечку и начинает старательно скоблить ею рану. Из нее удаляется красное месиво живой ткани, кровь струйками стекает по коже бедра. Мне становится страшно, хочется схватить хирурга за руку. Сомнение в целесообразности такой операции подкрепляется тем, что оперирующий по специальности не хирург, а

 

акушер-гинеколог. Жалко больного, хотя операция проходит безболезненно.

— Ну вот, теперь чисто,— говорит профессор, довольный своей работой, и накладывает на кожу металлические скобки, сближающие края раны. Рана слегка смазана йодной настойкой, я накладываю наклейку, стараясь скрыть свое волнение.

Профессор требует вызвать следующего больного. Снята повязка с голени, обнажена большая язва на ней.

— Рассказывайте, пожалуйста, о язве как положено.

Так повторялось несколько раз, после чего Вильгельм Владимирович одобрил мои навыки по описанию ран, язв, фурункулов и прочих поражений.

Через неделю после выскабливания раны у Северина были сняты металлические скобки, стягивающие ее края. Остался лишь узкий линейный розовый рубец. Я был восхищен результатом работы профессора и стыдился своей профессиональной серости. Стоило задуматься над словами учителя: «Надо стремиться не только выжить».

Известно, что заживление ран, язв, фурункулов, рассасывание кровоизлияний у истощенных, ослабленных больных проходит вяло, длительно. В таких случаях врачи, чтобы «подхлестнуть» ослабленную реактивность организма, назначают внутримышечные инъекции крови, взятой из вены того же больного (по 3 — 8 кубиков через 2 — 3 дня). Это называется аутогемотераписй. Тот же эффект получают при внутримышечном введении 1 — 3 кубиков кипяченого молока (лактотерания). На одной из врачебных конференций больницы патофизиолог профессор Оскар Августович Степун изложил теоретические обоснования этих видов лечения, объеди-

 

няемых термином «райцтерапия» (раздражающая терапия), Я присутствовал на лекции и записывал основные ее положения. Заметив и одобрив это, В. В. Виттенбург сказал мне:

— Вы выполняете лакто- и аутогемотерапию. Заведите специальную тетрадь и фиксируйте в ней наблюдения над течением заболеваний. Затем можно будет результаты обобщить и доложить на конференции.

Такое предложение было очень неожиданным, но я согласился. Вскоре же врачи больницы ввели термин «райцвитаминотерапия», обозначающий сочетание лечения витаминами и аутогемо- или лактотерапии. Такое лечение оказалось особенно эффективным при цинге.

Надо отметить, что к этому времени цинга стала встречаться много реже, чем ранее, и лишь как исключение наблюдались тяжелые ее формы. Огромную роль в этом отношении сыграл хвойный настой, богатый витамином С. Санотдел лагеря, в лице его начальника Н. А. Скакуновской, инспекторов Д. К. Чудновского и М. М. Чеховича, строго требовал, чтобы на всех лагпунктах было обеспечено приготовление хвойного настоя. Явившись на обед в столовую, заключенный обязательно должен был выпить порцию этой горьковатой жидкости. Только в этом случае он получал жетончик, который вместе с талоном давал право на обед.

В результате такой профилактики заболеваемость цингой резко снизилась. Ранее, по-видимому, дело обстояло намного хуже. В архивах отделения больницы я однажды наткнулся на копию докладной записки врача Я. В. Волоховского, в которой он сообщал даже о ряде наблюдений геморрагического (кровянистого) плеврита у заключенных, связанного с дефицитом витамина С.

 

Однако, хотя хвойный настой сыграл огромную роль в предупреждении развития цинги при отсутствии свежих овощей и фруктов, как в наш корпус, так и в другие отделения больницы иногда еще поступали больные с разрыхленными и кровоточащими деснами, с мелкими и крупными кровоизлияниями в коже и подкожной клетчатке. Последние, несмотря на назначение больших доз витамина С и противоцинготной диеты, рассасывались медленно. Тогда и было решено активизировать реактивность организма с помощью райцтерапии. По поручению профессора В. В. Виттенбурга я начал также регистрацию результатов такого сочетанного лечения больных в нашем корпусе.

Операции, выполняемые в 5-м корпусе, относились к так называемой малой хирургии. Это очень нужная область медицины, так как большинство хирургических больных нуждается в оказании помощи именно на этом уровне. Меня освоение малой хирургии более всего устраивало потому, что именно она наиболее важна в работе среднего медицинского персонала.

«Большая» хирургия — с полостными операциями — была сосредоточена в Сангородке, расположенном километрах в шести от поселка Ухта. Там было несколько одноэтажных деревянных корпусов, один из которых занимало хирургическое отделение (для гражданского населения). Его возглавлял врач Э. В. Эйзенбраун, немец из Поволжья, проживавший в Коми АССР па поселении. Он славился искусным выполнением операций. Являясь одновременно главным врачом больницы, Эмиль Вильгельмович отличался также организаторскими способностями и гостеприимством.

В Сангородке периодически проходили научно-практические конференции, на которые приглаша-

 

лись как вольнонаемные, так и заключенные врачи и фельдшеры. Сюда доставлялась в грузовой машине под конвоем и группа ветлосянских медиков-заключенных. Это было настоящим праздником: выбравшиеся из зоны медицинские работники имели возможность широкого человеческого и профессионального общения, обмена опытом. Это я смог почувствовать, побывав на таких конференциях. Пользуясь большим авторитетом, устроитель их Э. В. Эйзенбраун даже в условиях большого продуктового дефицита находил возможность приготовить для всех гостей чай с бутербродами. Это означало уже двойной праздник.

В нашем ветлосянском 5-м корпусе, как уже говорилось, было некому проводить полостные операции. Лишь однажды хирург-поляк решил прооперировать свою землячку по поводу пупочной грыжи. Однако поскольку ранее здесь не оперировали, то никто не умел давать наркоза, кроме легкой, кратковременной его формы (рауш-наркоз). Надо было кого-то подготовить к даче наркоза. Выбор пал на меня. Мне было поручено основательно ознакомиться с методикой ингаляционного эфирного наркоза по учебнику.

Затем была проведена проверка моей подготовленности. Я рассказал все, что усвоил из книги. Хирург задал ряд вопросов: почему лицо больного смазывают вазелином? какие возможны осложнения? что следует делать, если у больного возникнет рвота? В моих ответах, по-видимому, были какие-то неточности, потому что врач сам подробно изложил технику наркоза с существенными дополнениями. Он показал, как фиксировать наркозную маску (маску Эсмарха), как капать в нее наркотизирующее средство. Объяснил, что эфирному наркозу будет предшествовать вводный ингаляционный наркоз хлорэтилом. Чувствовалось, что молодой

 

хирург волнуется, решив оперировать больную при совсем неопытном наркотизаторе и тем самым взяв на себя большую ответственность.

Как показал ход операции, врач волновался не напрасно. У женщины уже около двух десятилетий имелась большая пупочная грыжа: в области пупка было видно выбухание размером почти с кулак. Когда были рассечены кожа и подкожная клетчатка, то выяснилось, что весь грыжевой мешок был заполнен конгломератом петель тонкой кишки, прочно спаянных друг с другом.

Разделение межкишечных спаек оказалось делом нелегким. На лице хирурга выступили мелкие капли пота. Он все чаще справлялся о пульсе больной с какой-то тревогой в голосе. Лишь опытная операционная сестра, ассистировавшая хирургу, казалось, была невозмутимой. Я переживал и за больную, и за хирурга. Казалось, операции нет конца. Я корил себя за то, что согласился давать наркоз. Л вдруг все кончится плохо? Тогда на всю жизнь я буду испытывать угрызения совести. И что же думала сама больная, которая должна была понимать, что лагерь — не лучшее место для такой операции? Впрочем, с какой стороны па это посмотреть. Дома, может быть, было некогда ложиться на операцию — работа, семья, дети. Возможно, в то время грыжа и не была для нее большой помехой. Здесь же, в лагере, где женщина часто бывает вынуждена заниматься тяжелой физической работой, грыжа очень затрудняет справляться с нагрузкой и угрожает серьезными осложнениями. Поэтому не удивительно, что больная могла решиться использовать представившуюся возможность избавиться от грыжи, при этом отдохнуть на больничной койке от общих работ и отвлечься от лагерного барака па неделю до операции и на

 

две-три недели после нее. Не на нарах с грязной, жесткой подстилкой, а на койке с чистой простыней, имея фиксированный больничный паек и уход. С этих позиций больную можно было понять. Так я размышлял, когда хирург уже накладывал швы по завершении операции и больную, еще не проснувшуюся, вот-вот должны были отвезти на каталке в палату. А сам, переволновавшись и надышавшись эфира, уже еле держался на ногах. Сетование на рискнувшего хирурга сочеталось с радостным чувством, что все обошлось благополучно.