НОЖИК ШОФЕРА ЛЕНИНА

Одна из тяжелых реальностей лагеря — вынужденное постоянное общение с так называемым социально-близким элементом — урками; о нас же, политических, говорили как о социально-чуждых, враждебных.

У разных урок — своя психология. Часть из них — примитивные люди, совершенно не способные понять, что они прино-

сят кому-то зло. Другие же более развиты. Они спокойно и цинично заявляли: «У тебя своя специальность, ты врач, у меня своя — вор». Работать и те, и другие не привыкли. Устроиться в лагере так, чтобы тебя не гоняли на работу, могла помочь медицина. Поэтому чрезмерные требования к врачам, нажим, угрозы звучали постоянно. Иногда можно было сделать что-то и для них, чем-то помочь — ведь они тоже люди со своими чувствами и переживаниями, нередко втянутые в воровство помимо своей воли и мечтающие об обычной спокойной жизни «как у других людей». Многие мечтали о семье, поэтому приходилось особенно беречь от них фотографии жен и детей: они крали их чтобы хвастаться, выдавая за своих, и рассказывать о своей счастливой семейной жизни. Но были и жестокие, просто не имеющие понятия о добре и зле и мечтающие только о силе и власти. Они подчинялись своей дисциплине и имели свое понимание чести. Таковы были «законники». По их законам они не должны были выполнять общие работы, соглашались лишь на ту, которая принесет им пользу или власть. Держаться с ними следовало осмотрительно. Обычно я давал понять, что перевоспитывать их не собираюсь, но и в мои дела пусть не лезут, иначе я уже активно буду противодействовать.

Впервые столкнуться с ними мне пришлось в Сангородке Чибью, когда я устанавливал твердый порядок в своем стационаре. Меня решено было убрать. А кто это должен сделать, решалось обычно розыгрышем в карты. Мне сказали, что я проигран, но исполнителей не назвали. Вскоре я увидел эту тройку и их подготовку к расправе. По моему поведению они поняли, что я настороже. Но потом внезапно исчезли, вероятно, их перевели в другое место.

Здесь же, на Кырте, я столкнулся с бандитом по фамилии Любушкин, который когда-то в Чибью на комиссии по установлению трудоспособности потребовал, чтобы ему дали инвалидность. У него не было пальцев на ногах — отморозил в изоляторе на Кедровом Шоре. Там начальник держал его — не нарушая правил — раздетым поздней осенью, когда отопительный сезон еще не начался, а морозы уже установились. Сидел он за третье убийство и в своем блатном мире числился одним из «паханов».

Учитывая его бесполезность как работника, ему, пожалуй, можно было дать инвалидность, но другой член комиссии, хирург Манукян, на это мое предложение не согласился. Не знаю, может быть, из-за угроз Любушкина, но с ним много нянчились — ставили на самые легкие работы, назначили даже начальником лагпункта — правда, небольшого. Он израсходовал там весь зимний запас продуктов за месяц: поменял в деревнях на водку. После этого его поставили заведовать сапожной мастерской. Он оставил там только хороших старых работников, молодых уволил, на их место набрал своих блатарей, которые воровали обувь по всему лагпункту, чуть подправляли, обновляли и продавали. Сняли его и с этой работы.

Вскоре он пришел ко мне на амбулаторный прием и с угрозами стал требовать установления инвалидности. Присутствующие санитары и больные оттеснили его. Тогда он явился вечером в мою хижину. Я пообещал, что поговорю еще раз с хирургом, так как один на это не имею права, да и незачем ходить сюда для таких разговоров. Но через несколько дней он снова зашел. Я ему сказал, что хирург категорически отказал, на что он ответил: «Ты сам должен это сделать». — «Ну да, — возразил я, — а потом срок получить. Ты мне что, брат или сват какой, чтобы ради тебя добавлять себе срок?» — «А свату, небось, устроил бы? Значит, можешь!» Он сидел за столом напротив и бросал недовольные взгляды на мои руки. Так вот в чем дело: я держал в руках раскрытый перочинный ножик! Ножик был большой, крепкий, когда-то подаренный мне шофером Ленина Гилем, часть срока отбывавшим у нас. Я понял, что Любушкин рассматривает этот ножик как мое оружие против него, и поэтому в дальнейшем этот ножик в раскрытом виде не сходил у меня со стола.

В это время начиналось строительство шахт и поселка для угледобычи на новом месторождении — Инте. Оттуда к нам приехала комиссия, чтобы отобрать необходимых специалистов для стройки. Мы возмущались, протестовали, видя, как забирают самых лучших. Я тоже старался отстоять лучшие кадры. И вот когда мне попался формуляр Любушкина, а я его отбросил в сторону, комиссия заподозрила неладное. Я объяснил: «Он вам не подойдет. Третья категория». И продолжал перебирать фор-

муляры. Но они заинтересовались Любушкиным — видимо, усмотрели явное намерение не расставаться с этим человеком.

Через несколько дней комиссия, закончив работу, уезжала. Подготовили к этапу отобранных. Они уже стояли в строю, окруженные стрелками и собаками. Был среди них и Любушкин. Он вышел из строя и, не обращая внимания на охрану, направился ко мне. Я был готов к самому худшему, но он вдруг расплылся в улыбке, протянул руку и заявил: «А все-таки я тебя уважаю, доктор!» Смеясь, мы пожали друг другу руки, и он вернулся в строй. На том и расстались.

Через несколько месяцев я поинтересовался его судьбой и получил ответ: «Попал в изолятор, опух и умер».