- 104 -

ПРАВИЛА «ХОРОШЕГО» ГУЛАГА

 

Общее положение в лагере улучшалось, смягчался режим. Разрешили переписку, дали радио. И опять наши печали, наши заботы сконцентрировались на думах о семье.

Отпуск я получил, провел его на месте. Вскоре узнал, что меня намечают перевести на новую работу начальником Санчасти на Еджид-Кырту, где строили новые шахты и заготовляли лес для лагеря. Это место находилось на реке Печоре, значительно южнее Воркуты. В середине лета меня туда и направили. На пароходе надо было плыть вниз по Усе до Усть-Усы, затем от Усть-Усы до Кырты на другом пароходе вверх по Печоре.

Когда мы прибыли и высадились, начальник строительства Кырты был на берегу. Я ему представился как новый начальник санчасти. Он, не оборачиваясь, небрежно бросил: «В УРЧ!» (учетно-распределительная часть, где состояли на учете все заключенные). На берегу было несколько деревянных домов — управление строительством, больница, аптека, жилые дома, продовольственная база.

Действующая шахта находилась в полутора километрах от управления, строящаяся новая — в восьми километрах от реки,

 

- 105 -

в лесу. Кроме этих шахт действовали несколько лесозаготовительных пунктов по 100-150 человек в каждом.

Наше подразделение строило новые шахты. С начальником строительства Ашкенази оказалось очень трудно работать: без его санкции никакие новые меры провести было нельзя, а санкцию получить почти невозможно — на письменные заявления он не отвечал. Чтобы добиться своего, приходилось иногда идти на хитрости.

На летний период появлялись новые объекты работы. Медицинская служба нуждалась в перестройке, штаты — в увеличении, перед летом я письменно представил ему новый план работы с просьбой утвердить. Ответа не последовало. Через неделю я написал рапорт повторно. Ответа опять не дождался. За три дня до начала работ я написал третий рапорт и закончил его словами: «При отсутствии возражений с вашей стороны план считаю утвержденным и приступаю к его выполнению». Этот рапорт я сдал в административную часть, записал дату и входящий номер...

Начал работать по новому плану. Через месяц, подводя итоги, в управлении решили, что я самовольно изменил план, увеличил число медработников и тем создал перерасход по штатам на тысячу с лишним рублей. Этот перерасход меня обязали постепенно выплачивать из зарплаты. Но я показал работникам управления дату и номер рапорта. Он оказался у начальника без каких-либо резолюций. Формально я был прав, и поэтому денежный начет на меня обратить не смогли.

Через год, когда вышло постановление о строительстве железной дороги Котлас-Воркута и расширении добычи угля, нашего начальника сняли без права в дальнейшем работать в органах НКВД и заменили интеллигентным инженером-экономистом. Ему прислали помощника по режиму — очень требовательного и грубого.

Работы было очень много, и санитарной, и лечебной. Лесозаготовительные лагпункты были разбросаны по лесу радиусом до 40 км. Приходилось самому добираться туда, в основном пешком. Уходя из своей хижины утром, я возвращался около полуночи. Качество продуктов на Кырте, особенно мяса и рыбы, было

 

- 106 -

постоянно плохое. Когда я стал их браковать, то заслужил от начальства обычный окрик: «На воле вредил и здесь вредишь!» Разрешили, браковать только на базе, куда доставляли негодный продукт с лагпунктов. Я заметил что, представляя мне продукт для браковки, его потом подменяют, а испорченный отправляют в другое подразделение. Иногда я успевал послать с возчиком записку тамошнему фельдшеру.

На одном из лагпунктов после браковки (в комиссию  входил и начальник лагпункта) мы это мясо уничтожили, не посылая на базу. За это на меня наложили денежный начет (стоимость мяса) — 600 с лишним рублей и методично высчитывали его из зарплаты. Мясо бывало таким тухлым, что каптер не выдерживал и выносил его на улицу, и запах распространялся на весь лагпункт. То же бывало и с рыбой.

Однажды я дал кусок рыбы голодному коту. Кот есть не стал. Я же, подумав, съел.

На базе мои указания сплошь и рядом не выполнялись. Тогда я написал рапорт в Санотдел с копией в Оперотдел, заявляя, при таком отношении к моему саннадзору обеспечить его не могу, эти обязанности с себя снимаю. Из Санотдела приказом же Оперотдела был снят завбазой и, вероятно, отданы какие-то распоряжения нашему оперуполномоченному. Он сказал мне, чтобы я браковал на месте, тут же уничтожал бракованное, а копии актов присылал ему, что я и стал делать.

Много внимания требовала шахта, строящаяся в восьми километрах от реки. Дорогу туда прорубили через лес, местами грунтовую, местами лежневку. Теперь надо было строить дорогу, годную для машин. Орудия труда были примитивные, питание плохое, обращение жестокое, бесчеловечное. Количество больных возрастало с каждым днем.

С целью избавиться от такой работы многие шли на членовредительство — растравливали раны, шприцем пускали под кожу слюну, а иногда — смазочное масло. При общей ослабленности, низкой сопротивляемости организма это давало тяжелые последствия, в основном воспаления. Таких приходилось отправлять в больницу. У одного из больных, помню, воспаление разошлось по всей спине, и он умер.

 

- 107 -

Если уличали в членовредительстве, то давали за это новый срок как за саботаж. Тут многое зависело от медицинских показаний. Помню случай, когда фельдшер представил мне молодого парнишку с сильным воспалением голени и темного цвета гноем на месте раны. Фельдшер готов был дать заключение о членовредительстве, но я сказал, что с этим не стоит спешить — необходимо узнать, каково было начало. Спросил, где больной работает. Оказалось, в шахте. «Ну вот, — говорю, — он мог сильно стукнуться ногой об ось вагонетки и получить ссадину, загрязненную маслом». Парнишка обрадовался и благодарно посмотрел на меня: «Вот-вот, так и было...» Фельдшеру, я посоветовал: «Теперь вы на запрос опера можете объяснить, что такое повреждение и гной могли быть и по причинам, указанным больным. Оперу ведь тоже не каждый раз хочется заводить дело и давать заключенному новый срок. Он будет рад, если ваше заключение позволит этого не делать». Фельдшер был из эмиграции, только что прибыл и с лагерным бытом еще не познакомился. Этот случай стал началом его образования.

Помню случай, когда заключенный на работе отрубил себе топором кисть левой руки. Может быть, и не сам, а по его просьбе это сделал другой. Но он, естественно, отрицал чье-либо участие. Это сделал приятный, интеллигентный молодой человек. Спросил его, зачем он это сделал. Он сказал, что этим спас себе жизнь. «Буду работать в какой-нибудь конторе, а здесь я обязательно «дошел» бы». Доказывать человеку в таком состоянии что-либо трудно. Держался он спокойно. Начальник строительства новых шахт выделялся как человек грубый и безжалостный. Он же был помощником начальника всего строительства Еджид-Кырты по режиму. Нарушений санитарных норм хватало, и когда я приходил с требованием устранить их, он злился, кричал обычное: «На воле вредил и здесь вредишь!», но потом вынужден был как-то реагировать, так как все мои замечания основывались на постановлениях ГУЛАГа, причем я указывал их номер и дату.

С разрастанием лагпункта кухня оказалась далеко от общей массы бараков. Я сказал, что по положениям ГУЛАГа в случаях, когда кухня находится на расстоянии далее 500 м от жилья, положено либо устраивать столовую при кухне, либо доставлять

 

- 108 -

пищу в бараки в термосах. Термосов, конечно, не было, пришлось сделать примитивное подобие столовой при кухне, чтобы люди не таскали свой обед в открытых мисках за полкилометра, а то и больше в любой мороз и пургу.

То же было и с баней. Людей водили мыться за восемь километров от лагеря. Я помню случай, когда не мог заставить идти в баню хорошего работягу, интеллигентного человека, грязного и завшивленного. Этот отказ грозил ему изолятором. Причину он назвал одну: настолько устал после работы, что пройти такой путь у него просто нет сил. Покопавшись в правилах ГУЛАГа, я нашел указание, что если баня находится на расстоянии более пяти километров, то ходить в нее полагается в рабочее время. Я указал на это начальнику подразделения, и он вынужден был выполнять постановление.

Основным средством укрепления дисциплины и порядка в лагере служил изолятор — деревянное здание, где кроме общих помещений с нарами был целый ряд камер на одного-двух человек, без окон, с бетонными перегородками и бетонными же лежанками вместо коек. Вентиляция — только через небольшое, 10х10 см, отверстие над дверью. Освещение круглосуточно электрическое. Срок содержания в изоляторе официально назначался не более 20 дней, но это правило обходили, выпуская человека и через несколько суток водворяя на новый срок. Питание было штрафное, то есть очень плохое, а хозяйничавшие там бандиты отнимали и его, поэтому здесь особенно поражал заключенных авитаминоз. Любое заболевание протекало в изоляторе крайне тяжело. Так, в эпидемию гриппа из 22 умерших 19 скончались в изоляторе.