«ДОКТОР, ЛЕЧЬ!»

Санотдел поручил мне обследовать тюрьму и состояние людей в ней. С направлением Санотдела меня туда не пустили. С направлением начальника лагеря — тоже. Требовалось разрешение начальника Оперотдела.

Тюрьмой служил крепкий деревянный барак с зарешеченными и закрытыми щитами окнами, в которые свет проходил только через косую щелку сверху. По коньку крыши были проложены мостки. В конце их — вышка для часового с винтовкой и пулеметом.

В тюремные камеры меня не пустили, я осматривал людей в комнате надзирателей, куда мне приводили больных. Всех ли привели, не знаю. Были очень тяжелые, из которых шестерых я направил в больницу, отметив, что трое из них могут поправиться только там, а трое безнадежны.

Запомнил четверых заключенных, которых я никак не мог осмотреть: они не садились, не стояли на месте, непрерывно ходили по тесной маленькой комнате и непрерывно восклицали:

«Доктор, лечь! Доктор, лечь! Доктор, лечь!...» Когда я попытался

выслушать одного, эти возгласы «Доктор, лечь!» не давали мне прослушать ни легкие, ни сердце. На вопросы они не отвечали. Когда я с недоумением спросил надзирателей, что значит их «Доктор, лечь!», один из конвоиров, отвернувшись, сказал: «Режим такой у них: спать не дают».

Я заметил, что когда люди говорят о пытках как свидетели или пострадавшие, они никогда не смотрят тебе в глаза — или отворачиваются, или смотрят вниз. Один из медиков, Баланский, которого вызвали присутствовать при том, как человека подвешивали за ноги вниз головой, отказался быть свидетелем этой пытки, на что ему ответили: «Не будешь присутствовать как медик, сам получишь это!» Говорил он об этом, отвернувшись.

Другой человек, подвергнувшийся пытке «рубашкой» — в положении на животе подтягивают ноги к голове, изгибается позвоночник — выдержал эту пытку дважды с дальнейшими тяжелыми последствиями, приведшими к поражению спинного мозга. По его словам, этой пытке вместе с ним подверглись еще семь человек, из которых после второго раза умерло шестеро. Он тоже рассказывал об этом отвернувшись. Кстати, по «положению» эта пытка должна была (!) длиться не более двух часов и обязательно в присутствии медика.

Направленных мной в больницу заключенных три дня туда не переводили. На четвертый мне удалось напомнить об этом начальнику Оперотдела. Он, усмехнувшись, сказал: «А! Они все равно обреченные». Однако всех шестерых в тот же день положили в больницу. Все они там умерли.