МОЛОЧНЫЙ СПИСОК

Рядом, в трех километрах, находился Сангородок — большая больница, куда мы сами доступа не имели, а направление в эту больницу не действовало без визы Оперчасти, причем, за визой должен был ходить сам начальник Санчасти, чтобы доказать необходимость госпитализации. Я попробовал отправлять документы с посыльным, не являясь лично, но каждый раз Оперчасть требовала моей явки. В первый же день работы мне дали список (около ста человек) амбулаторных больных, нуждающихся в получении молока. Его должен был подписать начальник подразделения. Замечу, что рядом с больницей находилось скотоводческое хозяйство на триста коров, но все коровы болели бруцеллезом, и молоко надо было пастеризовать. Аскорбиновая кислота в молоке терялась, питательные же свойства сохранялись. Этот список я принес начальнику. Он стал просматривать его и, увидев чью-то фамилию, с остервенением вычеркнул ее, заявив, что мы даем молоко всякой сволочи, а настоящих больных оставля-

ем без него, и вписал другую фамилию взамен вычеркнутой. Когда я показал этот список в Санчасти и спросил, что это за «сволочь», которую он вычеркнул, мне с возмущением пожаловались, что вот так он всегда делает — лезет не в свое дело. Вычеркнутый оказался старшим инженером железной дороги, который возразил начальнику насчет того, что нужно где-то там оставить Шуховский котел, и предложил усилить освещение в депо. За что и был окрещен «сволочью».

— «Ну, а тот, «настоящий больной», которого не было в списках?» — «А это дневальный в его квартире, старик-субботник из «крестиков». Я спросил, есть ли в списке пациенты, которых надо будет на неделе отправить в больницу. — «О, конечно, и не один». — «Ну и хорошо, — говорю, — молоко отправленного в больницу мы и дадим инженеру». Начальства мы послушались, а сделали по-своему. И себе хорошо, и родителям приятно. С начальством спорить не надо, его надо «уважать»: с ним согласиться, а сделать по-своему.

К начальнику приходилось обращаться со многими вопросами, и отношение ко мне, видимо, стало меняться. Как-то, выйдя из кабинета, я услышал его слова, обращенные к помощнику: «Скажите, а как Глазов живет, где?» Тот ответил: «В землянке». — «Надо ему подобрать приличное помещение в бараке». Но помощник возразил: «Не имеем права — у него КРТД, а таких положено содержать либо в палатках, либо в землянках».

В дальнейшем у меня конфликтов с начальником не было. Начальство лишнего не требовало, а я лишнего не хотел. Мне кажется, каждый из нас увидел в другом не только должность, но и человека. Мне приходилось их лечить, и это способствовало сближению. Начальник отделения оказался только с виду строг и суров, И то в рамках должностных обязанностей. В прошлом он был работником НКВД Ленинградской области. Как-то у него на квартире я увидел семейную фотографию, где он снят в форме с двумя ромбами на петлицах. Для областного НКВД это звание немалое. Здесь он жил с семьей — женой и шестнадцатилетней дочкой, которой негде было учиться и нечем заняться. Надо думать, в Ленинграде у него были другие условия и другие возможности.

И все же нашему брату такие люди не очень сочувствовали. Однажды, когда я настаивал на выполнении некоторых условий, сказав, что я за этот участок работы отвечаю, он оборвал меня: «Хватит! Вы уже ответили — пять лет имеете». А это означало: «Теперь отвечаю я». Каждый из этих начальников, сосланных после убийства Кирова, но с сохранением репутации и партийности, боялся, что он завтра тоже может надеть бушлат. Ожидать хорошего отношения к себе и мягкости от таких начальников не приходилось.