- 83 -

ТОПОГРАФ НА КЛАДБИЩЕ

 

А порядка на Воркуте действительно не было. Что в амбулатории, что в больничке на 25 коек. В амбулатории принимали две женщины, обе врачи. Одна по уху-горлу-носу, другая числилась хирургом, но была удивительно безграмотна в медицине вообще. Когда приходилось решать вопрос о каком-нибудь больном с более или менее сложным общим заболеванием, то вызывали из больницы грамотного врача — Гальперина Абрама Александровича, которого все шутя называли «профессор Абрам». Он был из какого-то научного института.

Меня поставили на амбулаторный прием, где приходилось принимать с любыми болезнями по сто - двести человек в день.

В первый же день меня предупредили, что на прием явится какой-то видный блатарь, который под угрозой ножа каждый день требует освобождения от работы. И вот этот блатарь вошел ко мне. Он был в хорошем костюме. Откинув полу пиджака, одну руку держал в кармане. На поясе висела в ножнах финка. «Освобождение», — единственное, что он мне сказал. Я решил, что надо брать быка за рога сразу, и заявил: «Выйди, разденься, сними вот это, — указал на нож, — я посмотрю и, если надо, дам освобождение». Он это выполнил, я его выслушал, сказал, что он здоров, и что сегодня освобождения я дать ему не могу — у меня уже слишком много освобождено. Пусть придет завтра. Он молча вышел. Назавтра он пришел так же одетый, в застегнутом костюме. Я выписал ему освобождение, не осматривая. Больше он ко мне не приходил.

Каждый день среди пришедших на прием попадались и те, которые, как называлось у нас, «косили», т. е. симулировали, но при-

 

- 84 -

ходили и очень тяжелые. До такой степени, что, начав осматривать, я говорил больному: «Ложитесь на кушетку», а сам шел к дежурному и просил его: «Сделайте сердечный укол и отправьте в больницу на носилках». Постоянно принимал и так называемых агравантов, которые не то чтобы симулировали, но преувеличивали свою болезнь, спасаясь от непосильной работы. Больше всего таких было среди украинцев, среди русских — меньше. А если приходил немец и говорил, что не может работать, то ему можно было давать освобождение и без осмотра. Среди восточных, среднеазиатских пациентов, встречалось действительно много больных. А жалующихся еще больше. Спросишь, что болит, и получаешь ответ: «Ой, плохо, совсем плохо, дохтур, семь раз больной!» Им, очевидно, было на Севере особенно трудно.

Однажды на приеме оказался знакомый по воле, царский офицер-топограф. Спрашиваю: «Откуда?» Отвечает: «Из Комсомольска-на-Амуре». Разговор идет урывками, между словами «встаньте» — «дышите» — «не дышите» — «повернитесь» и т. п. Интересуюсь: «Действительно там город строят комсомольцы?» — «Да. Вот с такими бородами... В основном с Украины». — «А что же, — говорю, — строится новый город, топографы нужны, а вас посылают сюда?» — «Я работал не по специальности». — «А кем?» — «Возчиком. Покойников на кладбище возил». — «И хватало работы?» — «Не мне одному».

Как-то пришел на прием пожилой бородач с кровавыми мозолями на ладонях. Такие мозоли набивают на руках только люди непривычные к физической работе. А бороды носили или захудалые старики или для маскировки под старика. Увидев эти мозоли, я с недоумением спросил: «Кем вы на воле-то были?» Отвечает: «Колхозник». — «Да какой вы колхозник, — говорю, — когда вы никакого инструмента держать в руках не умеете». — «Стыдно сказать, доктор, но я профессиональный революционер. При царе в Орловском централе пять лет просидел, а теперь здесь...» Разговаривать более подробно с людьми не удавалось из-за огромной занятости.

Приходилось мне смотреть больных и в палатках — барак для жилья был только один, где жили двести пятьдесят человек — бригада шахтеров из «отрицаловки», т. е. из блатных. Ос-

 

- 85 -

новная же масса зеков жила в палатках или землянках — около десяти тысяч. Печи в палатках ладили из бензиновых бочек и те давали тепло только пока их топили. Рабочей одежды не давали, в той одежде, костюмах, в которых попали в лагерь, шли и на работу в шахту. Выходили мокрые, грязные. Что могли, подсушивали у печей. В этом же рубище ложились спать на общие нары. Постельных принадлежностей не существовало. К утру мокрая одежда, шапки нередко примерзали к стенам палатки.

Мне пришлось жить и в палатке, и в землянке (это уже лучше!) и в служебных помещениях.