- 88 -

СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ

 

Наконец-то настал долгожданный 1947-й год, и я начал считать дни до освобождения — осталось 228 дней, семь месяцев и восемнадцать дней.

Понемногу стали освобождаться люди «призыва 1937-го года». Однако можно было всего ожидать, в том числе и «довесков». И тревога не унималась.

Ведь еще в 1946 году несколько человек по окончании срока приговора узнали о решении ОСО (Особого Совещания НКВД СССР) о новом сроке. Задержка «до особого» производилась бессудно по любому доносу или по выводам опера.

Все годы заключения на Колыме никогда не филонил, работал честно, в полную силу, насколько позволяло

 

- 89 -

состояние здоровья. Но все равно я опасался задержки и нервничал.

В последние дни после беседы с Жировым с глазу на глаз я понял, что не должен быть задержан. Но ведь не Жиров решал такие вопросы. Решения принимали на черной «кухне» Москвы в ОСО.

Мои друзья-оптимисты подбадривали меня. В эти дни я еще раз убедился, насколько важна для человека моральная поддержка.

Настало время, когда остались считанные дни, часы. Надо было прощаться с друзьями, ставшими для меня родными людьми. Боясь спугнуть радость, я 16 августа 1947 года обошел зону, повидал всех дорогих друзей, затем постирал и погладил единственную, с трудом приобретенную в последние дни «вольную» сорочку и почти новые, без заплат брюки хэбэ.

Кончился самый длинный, словно из миллионов минут, день 16 августа, но меня никуда не вызывали, и это порождало тревожные мысли.

«Думы, мои, думы, что мне делать с вами?

Почему вы встали горькими рядами?»

Лишь 17 августа после развода мне объявили об освобождении. Вручили бумажку, велели получить расчет и ехать в Магадан для оформления документов на выезд в дозволяемый населенный пункт.

На вахте дежурил надзиратель, которого я как-то одарил второсортной стеклопосудой. Он не стал проверять мой «чемодан» и меня самого. Выйдя за вахту, я вздохнул и, не оглядываясь, поспешил на автодорогу, ведущую в Магадан.

Стояла солнечная погода, кругом все сияло красотой, которую я перестал за эти годы замечать.

«Даймонды», «студебеккеры» по колымскому тракту проносились на полной скорости. Остановилась «пожарка». В кабине сидела женщина, я устроился на площадке у емкости и помчался в Магадан, как на пожар.

В Магадане тревога не оставляла меня, так как в последнее время Гридасова не раз предлагала мне остаться на комбинате, и категорический отказ раздражал ее до чертиков.

Нисколько не стесняясь, Гридасова давала понять, что на «материке» наш брат недолго удержится на воле.

От нее можно было ожидать чего угодно, так как она была зла на весь белый свет.

Но в Магадане все обошлось хорошо. Я даже дозво-

 

- 90 -

нился в Харьков, услышал радостный голос жены, сообщил о выезде.

На вопрос офицера, в какой пункт решил ехать, я ответил: «В Люботин». Он глянул в свой «талмуд» и ответил: «Низя». Я назвал Мерефу, где был стекольный завод. Но и этот пункт также оказался ближе, чем в 50 километрах от Харькова. Тогда я решил назвать поселок поменьше, которого, наверное, нет в его справочнике, и он выписал мне разрешение на проживание в поселке Покотиловка, что в 11 км от Харькова — в 10 минутах езды. Это была удача, и я еще раз убедился, что никогда не следует теряться в круговороте жизни.

Два дня осталось до отплытия из Магадана. На «вольной» пересылке, где освобожденные дожидались отбытия на «материк», сильно портило настроение окружение блатных.

Рядом со мной на нарах соседствовал минчанин Иван Матвеевич Сусеков — инженер-строитель также набора 1937 года, и мы договорились по очереди сторожить наше «богатство». Как только он вернулся, я отправился поглядеть город.

На исходе дня при переходе дороги я заметил на другой стороне проспекта женщину, чем-то напоминающую Шаврову.

Еще не вполне поверив в столь счастливый случай, я загорелся неистовым желанием обязательно догнать ее. Очень хотелось мне от всей души поблагодарить ее за все доброе, хотя совершенно не представлял себе, как подойду к ней. Я робел, но воображение уже нарисовало мне ее сияющие глаза, улыбку и удивление. Я уверен был, что она не забыла меня, хотя, конечно, повода для уверенности не было. Просто мне сильно хотелось этого.

Я ускорил шаг, чтобы сократить расстояние между нами, так как заметил, что опрятная, со вкусом одетая в светлый костюм молодая женщина явно спешила.

По ее грациозной походке, гордой осанке и роскошной копне светло-русых волос я все больше утверждался в мысли, что это Наталья. Все же по мере приближения меня одолевала нарастающая нерешительность: как же я предстану перед ней со своей остриженной по-лагерному головой. Правда, одет я был опрятно, во всяком случае сносно, но без головного убора, так как, к досаде моей, нигде не мог приобрести кепку.

Я несколько притормозил, но продолжал идти за ней. Неожиданно женщина оглянулась, резко повернулась и

 

- 92 -

остановилась, острым взглядом выражая недоумение и отчужденность.

Я тоже остановился и смотрел на нее недоуменно, но. пристально. Не знаю, сколько времени мы всматривались друг в друга.

— Тебе что?— с явным презрением спросила она.

— Простите, я обознался,— еле выдавил я из себя.

— Обознался,— передразнила она.— Тут таких много. Убирайся!

Я еще раз попросил прощения и стал пояснять, как все произошло.

Гляжу, женщина изменилась в лице, растаял гнев, даже румянец появился:

— Не гневайтесь. Я испугалась.

По глазам вижу, что говорит искренне, явно с сожалением, но наш разговор внезапно оборвался, как только она заметила вынырнувших из-за угла переулка двух военных. Поспешно удаляясь, женщина вдогонку сердечно попрощалась:.

— Всех благ вам!

Не знаю, сколько еще я стоял, словно контуженный, и глядел вслед женщине, внешне сильно похожей на Наташу Шаврову.

Она, как заведенная, быстро шла вперед, все дальше от меня, и больше ни разу не оглянулась.

Солнце склонилось к западу и утонуло в огромной свинцовой туче. С моря потянуло холодом, и я поспешил на пересылку для «вольняшек».

Осталось чуть более суток до отплытия из этого выстуженного края, где утонула еще одна моя мечта.

Не помню, каким теплоходом добирались мы до бухты Ванино.

Там дожидался регулярно курсирующий поезд через Сибирь «500-веселый», которого жители пристанционных поселков боялись, как огня, поскольку шпана часто грабила всех, кто попадался на станциях. «Веселым» этот поезд, несомненно, назван был с горькой иронией.

В Чите мне удалось посетить семью Саши Евтихьева и передать «живой привет». Слез хватало с избытком, и я сколько мог, успокаивал родных.

Также мне удалось в старом Иркутске найти семью Алексея Крамынина и передать его дочурке очень красивую шкатулку, сделанную его руками из соломы с пейзажем на крышке. Светлана так же, как мой Виктор, родилась после ареста отца.

 

- 93 -

По пути следования насмотрелся я всякого. На крупных железнодорожных станциях подходили молодые вдовы и советовали не уезжать на запад. Некоторые парни оставались, видимо, полагая, что давно потеряли свои семьи, или просто страшились запада.

Харьков поверг меня в ужас руинами и полуголодом. Я никак не предполагал увидеть столько разрушений и бед. Но для меня важнее всего было возвращение к семье, а главное — я живой и вырвался из кругов колымского ада.