ПО ЭТАПАМ

Вагоны были товарные, маленькие, двухосные, с двойными нарами с двух сторон. Посреди вагона в полу была проделана, дыра, которая служила уборной. Пища состояла из двух кусков сахара, хлеба, селедки и воды. Воды явно не хватало. На одной из больших станций во время остановки, когда нам долго не давали воды, несмотря на наши просьбы, мы стали требовать ее, громко крича, скандируя — сначала один вагон, потом другой, третий и так весь поезд: «Давай во-ды! Да-вай во-ды!» Поскольку это встревожило всю станцию, нам дали не только воды, но и прислали лоточников с разными продуктами. Воспользовавшись растерянностью конвоиров, я попросил купить несколько газет и получил их. Ничего интересного для нас в них не было.

По прибытии в Вологду мы составили телеграмму протеста по поводу плохих условий этапа. Оперуполномоченный принял ее, но улыбаясь заметил, что адресат — нарком Ягода — уже снят с работы и заменен Ежовым.

Дальше наш этап шел водным путем, по реке. Вначале нас выгрузили и поместили в деревянные бараки, разделенные на большие отделения с трехэтажными нарами. В соседнем отделении были размещены уголовники. Желая поживиться нашими вещами, они разобрали стенку между отделениями и, вооруженные поленьями, пролезли к нам и начали грабить нашу группу — людей прилично еще одетых и с хорошими вещами. Наши сначала растерялись, но потом, вооружившись также поленьями, лежащими у печки, а то и горящими головнями, бросились на пришельцев и не только прогнали их, но и начали расправляться с ними в их отделении. Прибежавшие стрелки навели порядок. Но уголовники воспользовались тем, что уборные во дворе были общие. Там можно было безнаказанно раздеть человека или, сняв золотые очки, тут же предложить ему купить их.

На другой день нашу группу, идущую на Север, около тысячи человек, переселили на баржу, где мы и дожидались три дня буксирного парохода.

Несколько дней ожидания и пути по реке дали относительный покой.

Внутри огромная баржа освещалась несколькими фонарями «летучая мышь». Питание было то же: селедка, хлеб, вода, два куска сахара.

В покое люди начали сближаться между собой, разделяться на группы. Отдельно держались верующие во главе с митрополитом и пятью священниками. К ним подходили, принимали благословение, беседовали. Они считали, что коммунисты очень нестойки в своих убеждениях и легко возвращаются к вере. Делились по профессиям, по национальностям. Мой сосед, немец, прослышал, что в нашем этапе есть немецкий диктор Московского радио, захотел его найти. И в момент затишья сосед мой дикторским тоном возгласил: «Achtung! Achtung! Hier spricht Leningrad ». И в ответ услышал из темноты: «Achtung! Achtung! Hier spricht Moskau!» С этим диктором немецкого Московского радио мне не раз доводилось встречаться в будущем на самодеятельных концертах, где он исполнял оперные арии.

На барже я оказался в привилегированном положении. Мне поручили быть врачом этапа, дали узелок из марли с набором медикаментов: сердечные капли, жаропонижающие, желудочные средства и термометр. Это создало мне определенный авторитет и среди заключенных, и среди стрелков охраны.

До места назначения плыли несколько дней с редкими остановками. Одного из зеков по моему заключению пришлось снять с баржи и отправить в больницу: у него оказался брюшной тиф в самом разгаре.

Помню, как случился первый побег: человек бросился за борт. В него стреляли с баржи, но в сумерках попасть не смогли. Пока остановили пароход, он уже доплыл до берега. Сошедшие на берег стрелки и собаки вернулись без него. Я спросил, почему нет беглеца: «Удалось скрыться?» Охранник ответил: «Нет, его подстрелили и оставили там».

К месту назначения мы прибыли вечером. До лагпункта оставалось несколько километров. Из всего этапа отобрали больных, слабых и стариков. Высадили их на берег с вещами и поручили наблюдение за ними мне. Это были такие люди, которые сбежать не могли. За ними обещали утром прислать подводы. Среди них был добродушный и веселый старик-якут, который сказал мне, что

он духом не падает, он еще будет жить: ему 74 года, а срок ему дали десять лет. Должен же он их прожить! По-русски он говорил хорошо: был старым партийцем, членом обкома. Он понимал, что его арестуют, мог бы и скрыться, но когда его вызвали на срочное заседание обкома, он все-таки поехал и его арестовали. И снова, смеясь, говорил, что этот арест обязывает его прожить еще десять лет, на которые он прежде вроде бы и не мог рассчитывать.

Место; где мы высадились, оказалось вблизи какой-то деревеньки. Поднявшись по крутому берегу наверх, я увидел лавку, где продавали... белый хлеб. Я купил буханку и, опустившись вниз, посоветовал и другим сделать то же. Кто мог и у кого были деньги, тоже купили, вернулись на свое место, поделились с другими и начали устраиваться на ночлег.

Нас было двадцать пять человек. Сложив вещи в одну кучу, мы расположились вокруг них в ожидании подвод.

На рассвете нас увели, а кого — увезли, на большое пересылочное отделение.

Мест для всего этапа там не хватило, и большую часть заключенных отправили за восемь-десять километров в конесовхоз, где содержалось несколько сот лошадей, находившихся тогда на пастбище. В пустых конюшнях нас и разместили, что-то около 800-900 человек.