ПЕРЕВОД В МОСКВУ

Много приходилось заниматься изучением и описанием профиля организма пограничника, в основном со стороны сердца и психических реакций на обстановку. Все свои сообщения, доклады направлял в санотдел военного округа в Ташкенте. При-

ходилось ездить с докладами и самому. Состояние моего здоровья все ухудшалось и после очередной поездки в Ташкент, когда встал вопрос о моей длительной госпитализации, мне дали отпуск и перевод в Москву в ГУПО — Главное управление погранохраны и войск ОГПУ — инспектором по лечебной работе санитарного отдела.

Мои доклады и разработки, выполненные на границе и в борьбе с басмачами, напечатали в «Военно-санитарном журнале», что давало возможность держать постоянную связь с санитарным управлением Красной Армии. К тому времени я уже принадлежал к высшему начсоставу со всеми вытекающими отсюда требованиями и льготами. Военный знак — различия — ромб. В качестве квартиры мне выделили отдельный номер в гостинице «Интурист», который обходился учреждению в 19 рублей в сутки при том, что моя зарплата — партмаксимум — составляла 250 рублей в месяц. В этой гостинице мы с женой прожили полтора года. Дополнительно выдавали ежемесячно определенные суммы на приобретение литературы и отдельных предметов военного снаряжения. Для высшего начальства имелась специальная столовая, где кормили хорошо и дешево, но только самого, а не членов семьи. В основном для родных, живших в Москве, мы использовали закрытый спецмагазин.

Очень много внимания уделялось изучению санитарно-эпидемического состояния в стране. Это было связано с миграцией населения и карантинами. Кроме таких заболеваний, как холера — Средняя Азия и европейский юг — и чума — Ставрополь, Улан-Удэ, — свирепствовал сыпной тиф, и я ежедневно получал сводки о количестве новых вспышек чуть ли не из всех областных центров Советского Союза.

В эти годы на Украине и в Поволжье царствовал голод, и на его фоне любое заболевание гриппом и ангиной давало высокую смертность. Приходилось держать постоянную связь с санитарным управлением армии и Наркоматом здравоохранения. Рабочий день формально кончался в четыре часа дня, но фактически он затягивался до восьми-десяти вечера в зависимости от того, о чем и какому начальству надо было что-либо докладывать. Здоровье мое и в Москве оставалось плохим. Медицинская комиссия признала меня «условно годным к военной службе», т. е. годным при моем согласии работать и согласии начальства держать меня. Я не хотел оставаться на той работе, но начальство не отпускало с обычным доводом: «А кто же у нас тогда будет работать?»