ИСТОРИЧЕСКАЯ ГОЛОДОВКА

Приморили, братцы, приморили

Из лагерной песни

 

Не верится, что сталось с ними —

Историками из Москвы.

Ведь раньше так неутомимо

Они копали клин ботвы!

С улыбкой мудрецов шагали

Сквозь сборища злых болтунов.

И даже за обед поганый

Садились, шапки сняв с голов.

Теперь от пищи отказались —

И дружно в карцере сидят,

Как в университетском зале:

Еда — лишь свод имен и дат.

Свой ревизионистский тезис

Сквозь легкий звон в ушах несут,

Пока один и вслух не грезит

Про лагерный обычный суп.

Уже лежат на голых койках,

Улыбку пряча в бороде.

И тянут у дневальных: сколько

 

Жить можно, отказав в еде?

Ведь впереди — большие годы

Еще сидеть им и сидеть.

И где взять силы? Лишь невзгоды

Их ждут незаменимо здесь.

Когда же по утрам выносят

На солнышко — слегка дышать,

Уже не спорят про Спинозу,

Не бредят про какой-то сад.

Они молчат, не глядя больше

На тот завидный белый свет,

В каком хотелось им, как в Польше,

Исполнить ленинский завет.

Да, докажи теперь Хрущеву,

Что надо партию унять!

К их юному живому слову

По просту^* нет любви у нас.

На все толковые платформы

И заявления в ЦК —

Ни слова. Только туже нормы

Для неподатливых зэка.

Их прижимали и терзали,

Пока не вышел беспредел.

Тогда превыше всяких дел —

С протестом голод свой держали.

Но вот сквозь сдушенные стоны

И историческую грусть—

Как крайний знак дурного тона —

Смертельный запах ацетона

Пошел из их бессильных уст.

 

Уже наехали родные —

От гибели всех уберечь.

И сколько сил там применили,

Чтоб встать им и вернуть хоть речь!

Когда историки на поле

Опять собрались у ботвы,

Оно им показалось волей

И даже призраком Москвы.

А в зоне вроде бы смешались

Среди бесчисленной толпы

Фигуры бледных и поджарых,

Ушедших лишь в барачный быт.

Но еще долго вспоминали

В Сосновке, в лагере 7-м,

Как голодали те, кто с нами

Забылись идеальным сном.