ПОСЛЕ "АРХИПЕЛАГА ГУЛАГ"

Как известно, солженицынский "Архипелаг ГУЛАГ" завершается описанием лагерных событий начала 50-х годов. Лишь в конце этой монументальной саги о сталинском терроре даны обрывочные сведения о том, что было в зонах за колючей проволокой при Хрущеве. Начав свой эпохальный труд в 1958 году (как нарочно, по нумерации пресловутой уголовной и "политической" статьи), Александр Солженицын потратил на него 10 лет (тоже — традиционный срок заключения!), а последние добавления и исправления делал уже в заокеанском изгнании.

Но поистине— "Свято место пусто не бывает!" —и именно с 1958 года пошла новая волна террора по стране. Началась та лагерная эпоха, для которой у маститого лагерного летописца уже не было ни материала, ни внутреннего настроя. И после него писали только обрывочные воспоминания, которые вышли отдельными сборниками то за рубежом, то у нас. На моей книжной полке — эти книги вроде "Звеньев" или "Возвращения", где явно многого недостает из событий конца 50-х — 60-х годов, не говоря уже о брежневщине с ее "новинкой" — психушескими карами. "Никто, никогда, нигде не упоминал о наличии в Советском Союзе политических заключенных, — так писал об этой поре известный правозащитник и неоднократно судимый тогда Анатолий Марченко в своей знаменитой книге "Мои показания". — Мир был встревожен и обеспокоен положением политзаключенных в ЮАР и Португалии, франкистской Испании и Южном Вьетнаме, но только не в СССР. Нас просто не существовало..."

Так что не случайно теперь воцаряется мнение, что тогда ничего и не было — в пору пресловутой "оттепели", о которой многие до сих пор вспоминают с упоением как о некой духовной вольнице. Признаться, невмоготу мне читать и слушать восторженные похвалы "шестидесятникам" — благодушным мечтателям, не видевшим

и не слышавшим тогдашних жертв. И что уж говорить о других гражданах, напрочь упустивших беду?

Поэтому хочется воссоздать в меру своих сил и опыта то, что происходило в послесолженицынскую пору. А тем более — раз и официально существовало мнение — с недоброй, коварной затеи самого Хрущева, — что при нем "политических заключенных" не было вовсе.

Как еще добавил А. Марченко, замученный в конце концов там, за колючей проволокой, даже при наступившей горбачевской "перестройке": "Мы сами должны хотя бы заявить о себе во весь голос". То, что сделал в повести "Отец" Валентин Катаев —и давно, в середине 20-х годов, сам едва выйдя на волю.

Таков наш долг — по словам академика АД. Сахарова: "Дать развернутое свидетельство об этой позорной изнанке нашего общества".