Глава II

 

— Как вы относитесь к тому, чтобы поехать в Швейцарию? Точнее сказать, в Лозанну. Вы могли бы там учиться и при этом по возможности работать на нас...

Оплату проживания и обучения брало на себя РСХА, оно собиралось позаботиться даже о карманных деньгах.

— У вас двадцать четыре часа, чтобы принять решение. Нет нужды специально говорить вам, что речь идет о совершенно секретном предложении.

Двадцать четыре часа в маленьком домике в Бритце; двадцать четыре часа без права довериться кому бы то ни было; двадцать четыре часа... мне хотелось, чтобы они никогда не кончились и мне не надо было бы принимать решение. Собственно, чем я рискую, если отклоню предложение? Конечно, они могут меня заставить принять его. А вдруг они давно уже знают, что мой отец в Палестине? Что же мне делать? Что меня ждет, если я приму предложение? И эта «работа», о которой они говорили, но, конечно, не сообщат заранее, в чем она заключается. Хотя, с другой стороны, возможность учиться. Я, правда, почти не знаю французского, но это неважно. Я уеду из Германии и буду жить в нейтральной стране... далеко от войны. Смогу вечером пройтись по освещенным улицам, увидеть свет в окнах домов...

Мамы в Берлине не было - ее класс из-за бомбежек эвакуировали в Словакию. Почему и для кого, собственно, я должна оставаться в Берлине?

«Я принимаю ваше предложение» - был мой ответ по истечении двадцати четырех часов.

Незамедлительно меня переправили в Ваннзее, в центр радиосвязи Управления безопасности. Я обучалась азбуке Морзе и работе с маленьким радиопередатчиком. Мне дали фото-

 

аппарат-лейку, ушли фотографировать документы и проявлять пленку. Я прошла курс психологической подготовки и, после того как почти играючи овладела всеми этими вещами, была послана в разведшколу близь Ораниенбурга. Оттуда осуществлялась радиосвязь со странами, оккупированными Германией, особенно с Францией: в Париже, по-видимому, находился такой же учебный центр.

Жизнь тут, казалось, замерла. Каждый день я ждала вызова и Лозанну. День ото дня я все больше страдала от подавляющей, смутной атмосферы разведшколы. Я не имела права ни с кем говорить... я только видела их, других, которые там обучались, когда проходила утром через сад к своему рабочему месту, в учебный центр радиосвязи. Наконец я была отозвана в Ваннзее. Там офицер СС встретил меня словами: Послезавтра вы едете в Стамбул! Стамбул? - слова застряли у меня в горле.

Медленно я повернулась к висевшей на стене географической карте. Негодяи! Они обещали мне Лозанну! Если я и приняла предложение, то только потому, что хотела там учиться. Зачем, черт возьми, мне нужно в Стамбул, в этот город между Европой и Азией, который наверняка кишит клопами? Все это проносилось у меня в голове, пока я искала на карте Стамбул.

— Вы отказываетесь?

Тон вопроса не допускал возражений. Я пожала плечами. Что мне еще оставалось? Ведь я полностью была в их руках.

Я ехала через Словакию и попрощалась там с мамой, которая нашла место в детском загородном эвакопункте недалеко от Прессбурга. Поезд на Будапешт медленно тронулся, мама стояла на платформе Прессбургского вокзала и еще долго-долго махала мне рукой, становясь все меньше и меньше. Она не плакала при прощании, хотя знала так же хорошо, как и я, что последняя из ее детей едет не на увеселительную прогулку. Она держалась мужественно, и я была благодарна ей за это.

После почти суточной остановки в Софии я наконец поехала ночным поездом в Стамбул, который наутро раскинулся перед нами со всеми своими минаретами, будто погруженными в золотое сияние.

 

Стамбульский вокзал ничем не отличался от вокзалов других больших городов. Меня встречала высокая белокурая женщина. По дороге в отель она сказала, что я должна быть и генеральном консульстве только в четыре часа дня. Прекрасно! Я еле дождалась, когда моя провожатая оставит меня одну, чтобы вдохнуть полной грудью воздух этого свободного города. Я просто не могла устоять перед соблазном и сразу же купила пару босоножек, кожаных босоножек - забытая роскошь с тех пор, как немецкий обувной рынок наводнили башмаки на деревянной подошве. А потом - фрукты во всех витринах: малина и клубника величиной с маленькое яблоко, и так много разных овощей, которых я не видела ни разу в жизни. И цветы, такое богатство красок! Я и не знала, что на свете есть еще так много красивого. В Германии была война... ничего кроме войны... уже третий год... Чем дольше я бродила по этому сказочному городу, тем дальше от меня отодвигались Бритц и ночные бомбежки, страх и смерть. Лозанна? Да почему я, собственно, жалела, что меня туда не послали? Солнце, этот город... нет, даже Лозанна не могла быть красивей.

Ровно в 16.00 я пошла в консульство, где должна была работать секретарем. Фактически я писала там письма, но в мои обязанности входили и встречи с агентами. Полученную от них информацию в виде зашифрованных донесений я переда-нала в Германию посредством радиоприемника, спрятанного в канцелярском шкафу. Встречи с агентами проходили обычно в каком-нибудь кафе. Однажды я должна была встретиться с одним греком. Я пришла немного раньше оговоренного времени и села за столик в парк-отеле, совсем рядом с консульством. Мужчина, с которым я должна была встретиться, казалось, знал меня и подошел ко мне без колебаний. В момент рукопожатия он сделал так, что его кольцо с необычайно большим бриллиантом соскользнуло в мою руку. Я догадалась, что он хочет, чтобы я передавала донесения ему. Только не это! Приветливо улыбнувшись, я сложила газету, которую читала, незаметно вложила туда кольцо и таким образом вернула ему подарок.

 

— Я делаю подарки тем сотрудникам консульства, с которыми работаю, сказал он с досадой. — Вы первая, кто не принял его.

— Какой-нибудь маленький подарок я, наверное, тоже бы приняла, но не такой ценный.

Он передал мне сообщение, которое я должна была от него получить, повернулся и ушел, явно расстроенный.

Я была обязана немедленно сообщить об этом случае шефу.

— Грек? - высказал он свое мнение. - Нет, фрейлейн Гольдакер, мы уже много месяцев имеем с ним дело, и он не дал ни малейшего повода сомневаться в его искренности. Кроме того, он женат на немке... Ваши подозрения излишни.

Снова этот высокомерный тон, который я так ненавижу!

Несколько дней спустя грек давал небольшой званый ужин, на который я тоже была приглашена. Там было много незнакомых мне гостей. Впервые в жизни я попробовала здесь козий сыр и черные оливки, к тому же выпила ракии... Что за вкус! Через некоторое время грек отвел меня в соседнюю комнату, где открыл ящик комода, до краев наполненный слитками золота.

— Пожалуйста, возьмите!

— Я не знаю, что с этим делать, - ответила я и вышла, оставив его с этими сокровищами.

На этот раз я, естественно, ни словом не упомянула о происшедшем в консульстве: с меня было довольно надменных ответов. Совсем скоро, всего через пару дней, в консульстве пережили шок, обнаружив своего достойного доверия грека у американцев. Разумеется, там он рассказал все, что знал о немецкой контрразведке в Стамбуле, - эта информация наверняка принесла ему дополнительные золотые слитки...

Однажды ясным солнечным утром, выйдя в прекрасном настроении из пансиона, где я теперь жила, - жить в отеле длительный срок было слишком дорого, да и от места работы он находился слишком далеко, - я встретилась с человеком, которого уже не раз видела в консульстве. Мы пошли дальше вместе, смеясь и разговаривая. Что за чудесное утро! Оказавшись, наконец, перед дверью своего кабинета, я поймала себя на том, что, улыбаясь, насвистываю себе под нос песенку.

 

А вечером в пансионе я нашла письмо, подписанное румынским военным атташе, - он хотел еще раз встретиться со мной.

Я была счастлива: он снова хочет видеть меня. Но тут вернулся страх: мой отец в Палестине, я служу здесь, в немецкой контрразведке, руководимой СС, моя мать вместе со своим классом на оккупированной немцами территории. Малейшая неосмотрительность могла иметь для меня и мамы самые печальные последствия. И все же так хотелось снова увидеться с этим военным атташе!

На следующее утро я рассказала о письме шефу.

— Серж Улеску? Лучший из наших агентов. У него родственники в известных политических кругах Турции. Как румынский офицер он считает своим долгом работать на немецкую военную разведку и не имеет ни малейшего представления о том, что служит нам, Главному управлению безопасности. Мы ни в коем случае не должны его лишиться, и я советую нам осторожно дать ему понять, что вы... хмм... скажем, обручены и не хотели бы заводить здесь никаких отношений. Однако хочу обратить ваше внимание на то, что РСХА не может потерять своего лучшего агента. Так что, пожалуйста, будьте осмотрительны!

Я хотела быть осмотрительной и думала, что самое лучшее - встретиться с Сержем по крайней мере один раз, только один-единственный раз, ровно на столько, чтобы сказать ему лично и очень любезно - сказать такое ведь можно более доброжелательно, чем написать... А что, собственно, сказать? Наверное, шеф прав: я скажу ему, что обручена и не хочу заводить здесь, в Стамбуле, никаких отношений. Он поймет, наверняка такое объяснение его не обидит.

В тот вечер, когда мы хотели встретиться, у меня была куча работы по дешифровке сообщения из Ваннзее (радиограммы обычно передавались вечером или ночью из-за лучшей связи). В конце концов, с опозданием на час, я пришла на наше свидание, единственное, как я думала, и Серж еще ждал меня. Несмотря на долгое ожидание, он встретил меня с такой искренней радостью, что я просто не смогла переломить себя и сказать ему свою короткую, хорошо подготовленную фразу.

 

«Позже, - думала я. В конце вечера... или, может быть, и следующий раз...»

Эту фразу я не сказала ему никогда.

 

* * *

 

Мы виделись все чаще. Я любила его, несмотря на то, - а, возможно, именно потому, - что он годился мне в отцы. Мы принимали все возможные меры предосторожности, чтобы нас не увидели вместе. Агент № 7075 по-прежнему передавал консулу важные сообщения. Консул не имел ни малейшего представления, что я не воспользовалась его добрым советом... пока не вмешалась турецкая полиция.

Там давно подозревали, что Серж Улеску работает на немцев. Однако им не хватало весомых доказательств, и потому они не могли выслать его из страны или вообще арестовать. У Сержа, естественно, был дипломатический паспорт, у меня, разумеется, нет. Поэтому самым легким было оказать давление на меня. В одно особенно прекрасное летнее утро консул ворвался ко мне в кабинет, бледный от бешенства.

— Это должно было случиться! Безобразие! А ведь я почти по-отечески советовал вам не вступать в эту связь... Но нет, фрейлейн Гольдакер всегда все знает лучше и делает только то, что сама считает правильным. А теперь извольте радоваться!

Он яростно размахивал листком бумаги, которую я приняла за фотокопию.

— Вы знаете, что это? - заорал он. Откуда я могла знать!

— Это ордер на ваш арест! Турецкая полиция уже ждет вас!

Он был так зол, что с удовольствием сам бы меня задушил...

Спокойно, как только могла, я произнесла:

— Что я должна сказать по этому поводу? Турецкая полиция может смело меня арестовывать! Я абсолютно ничего не знаю про работу Сержа Улеску. Вы работали с ним, не я. Я его люблю, и это все.

— Вы ему, конечно, сказали, на кого вы работаете на самом деле, не так ли?

 

— Нет, у нас были более важные темы для разговоров.

— Да замолчите же, наконец! - закричал он на меня.

После разгрома под Сталинградом началось большое отступление, и немецкое представительство за рубежом просто не могло допустить, чтобы сотрудницу консульства арестовали в пока еще нейтральной стране.

— Оставайтесь здесь, в этом помещении, и никаких звонков по телефону. Теперь это приказ, а не добрый совет. Около шестнадцати часов в Софию идет поезд, точнее, вы едете is нем. Разумеется, в сопровождении нашего человека, чтобы мы здесь могли быть уверены, что вы действительно приедете в Софию. Понятно?

Еще бы не понятно! Около полудня все сотрудники консульства пошли обедать, а я осталась в кабинете одна и попыталась позвонить Сержу. Когда я начала набирать номер, на линии подозрительно защелкало, и я положила трубку.

Позже мне принесли паспорт для выезда. Я сразу же увидела, что он выписан не на мое имя, и невольно вспомнила первый приход в РСХА: «С этим паспортом я не смогу больше ездить! Это же самоубийство!»

Теперь пришел мой черед...

На вокзал мы попали без приключений - неудивительно для машины с огромными буквами «СД». Мы - это мой «охранник» и я. Будто случайно перед зданием вокзала прохаживался немецкий посол фон Папен¹, только что приехавший из Анкары. Было ли это случайностью или речь шла о мерах предосторожности, вмешаться в случае моего ареста... я не знаю этого и по сей день.

Когда в Эдирне, станции на турецко-болгарской границе, надо было предъявить паспорт, я одновременно вытащила из сумочки сигарету.

— Пожалуйста, у вас не будет зажигалки?

Разумеется, у таможенника была зажигалка... и ни единого взгляда в мой паспорт. Когда все формальности паспортного

 

контроля были выполнены и мы уже находились на болгарской территории, мой сопровождающий вздохнул с облегчением. Позже, в Софии, он признался, что был поражен моим спокойствием... сам он дрожал от страха.

Последовали две длинные недели ожидания в Софии. Управление не торопилось дать мне соответствующие указания... Две нескончаемые недели, во время которых я надеялась и ждала, что Серж вытащит меня отсюда. Вечер за вечером я шла на вокзал и ждала поезда из Стамбула...

Наконец меня вызвали в Берлин, и начались допросы в гестапо. Они подозревали, что я рассказала Сержу, на кого работаю. Я все время повторяла то же, что сказала консулу в Стамбуле: мы не говорили о Канарисе, а уж тем более о Кальтенбруннере пли Шелленберге. У нас были другие темы для разговора. На одном из допросов мне приказали в случае получения писем или других известий из Турции немедленно представить их в службу гестапо, которая меня допрашивала.

С этого дня я стала каждый вечер баррикадироваться в нашем домике в Бритце: я знала, что они часто приходят ночью, и за входной дверью громоздила друг на друга несколько стульев - их грохот должен был меня разбудить, если ночью за мной придут. Прошло три недели - ежедневные допросы, ночами мучительный страх... Когда однажды я вернулась в Бритц после такого допроса, в почтовом ящике лежала длинная телеграмма. Серж! Серж, если бы ты знал! Он писал, что не верит тому, что ему обо мне рассказали. Что, к черту, они ему рассказали? Дальше он писал, что радуется нашей скорой встрече.

Неужели это возможно? Он говорит о встрече. Я снова и снова перечитывала телеграмму... пока не выучила наизусть. Что ему про меня рассказали? Или это западня, чтобы проверить, действительно ли я принесу телеграмму в гестапо?

Я была одна, и у меня было время подумать. Нет, телеграмму я не отдам: никто не докажет, что я получила телеграмму, я нигде не расписывалась, а значит, ничего не получала. Снова и снова я вслух говорила себе:

— Я нигде не расписывалась, а значит, ничего и не получала.

 

Тут зазвонил телефон: гестапо. Я была обязана все время находиться у домашнего телефона, за исключением дороги от дома до гестапо и обратно. Конечно, они уже давно знают о телеграмме... Но на том конце провода - моя австрийская подруга, это не гестапо, я должна явиться в Главное управление имперской безопасности. Немедленно!

— Что-то плохое? - спросила я коротко.

— Нет, нет, наоборот! Только скорее приходи!

Я с облегчением перечитала телеграмму, хотя знала ее наизусть, еще раз пробежала глазами, прежде чем сжечь. «Телеграмма? Нет, я не получала телеграмму...»

 

* * *

 

В управлении меня встретили чрезвычайно приветливо. Но любезной улыбке мужчины нетрудно было догадаться, что они намерены просить об одолжении, и у меня тут же возникло чувство собственного превосходства.

— Не могли бы вы написать несколько строк номеру 7075, чтобы он знал, что у вас все в порядке? Только, пожалуйста, скажите ему сразу, что снова встретились со своим женихом, чтобы он не питал напрасных надежд.

— Что касается дружеских строк относительно моего здоровья, то их я с удовольствием напишу, а все другое... нет!

— Хорошо, хорошо. Главное, напишите ему по-дружески, но чересчур приветливо, конечно, тоже не надо. 7075 должен быть уверен, что вы живы и у вас все хорошо...

Ах, вот оно что! Я написала короткое, совершенно ничего не значащее письмо. В самом конце, внизу слева, я вывела: «Норок» - единственное румынское слово, которое знала. Мы часто говорили его друг другу. Оно означает «счастье».

— Что это внизу за «норок», - прочитав мое письмо, спросил офицер СС уже менее любезно.

— Да так... Мы бы в этом случае сказали «Всех благ».

Он утвердил мое письмо и тут же передал дальше. По пути из кабинета я проходила мимо одной полуоткрытой двери. Моя австрийская подруга втащила меня внутрь и зашептала на ухо:

 

— 7075 отказывается дальше на нас работать, если до завтрашнего вечера не получит от тебя письма, написанного твоей рукой. Ему про тебя рассказали невероятные вещи, которым он вначале поверил, но потом вранье стало ужасно грубым, и он понял, что тебя оклеветали. Теперь он боится за твою свободу, за твою жизнь и больше не передает сообщений. Вот что у них из этого получилось...

 

* * *

 

Я встретила Сержа в следующем декабре в Вене. Он проезжал через Софию, которая тогда была оккупирована немцами, и гам передал посылку одному из людей РСХА. В благодарность он получил немецкий паспорт на имя Людвига Шпеха, что дало ему возможность приехать ко мне в Вену, не ставя каких-либо штампов в свой румынский паспорт. Какая глупость - дать ему паспорт с именем «Людвиг Шпех»: все его носовые платки и рубашки были помечены крупной и отчетливой монограммой «С.У.»!

Мы обручились в соборе Святого Штефана. Перед алтарем Богоматери он надел мне на левый безымянный палец платиновое кольцо. На нем были выгравированы его полное имя и дата: 10.7.1942. Позже он дал мне две старинные золотые французские монетки.

— Возможно, когда-нибудь они тебе очень пригодятся. Но будь осторожна, не показывай их ни одному человеку, чтобы снова не попасть из-за меня в затруднительное положение, ведь ты должна будешь объяснять, откуда они у тебя.

Он снова появился, этот страх, и улыбка застыла у меня на губах... Будущее представало длинным, темным тоннелем, конца которому не было видно.

— Пойдем, Серж, выпьем по чашечке чая, да?

Мы пили шампанское из чайных чашек в одном из венских отелей. Шел четвертый год войны. Конечно, мы не получали от управления безопасности разрешения на свадьбу. Серж возвращался в Стамбул... Он должен был продолжать работать на РСХА, если хотел, чтобы в Берлине меня оставили в покое.