Моей матери Иоганне Гольдакер,

моему мужу Фреду

и всем, кто страдал и надеялся, как я

 

Глава I

Берлин. Начало 1941 года. Справа и слева около входа в большое здание из обожженного красного кирпича дежурят два эсэсовца. Я робко прохожу мимо них к дверям.

«Как странно, - думаю я, - неужели здесь действительно одно из представительств Министерства иностранных дел?»

Ведь именно так написано на красной карточке, которую я получила несколько дней назад. В качестве отправителя значилось Министерство иностранных дел, мне было предписано явиться на новую работу. Но что тогда означают эти часовые СС? Может быть, теперь Министерство иностранных дел охраняется эсэсовцами? А собственно, почему бы и нет? Сегодня все возможно.

Я боялась и думала о своем отце, который в 1938 году так и не вернулся из Италии, где проводил отпуск. Я знала, что теперь он живет в Палестине. А я должна у себя на родине, в здании с эсэсовскими охранниками, отбывать трудовую повинность...

Войти? Убежать? Куда? Я этого не знаю и иду мимо караульных в бюро регистрации, где предъявляю красную карточку. Мужчина за стеклянным окошком берет ее у меня, пристально разглядывает. Затем он дает мне заполнить анкету, сам в это время звонит по телефону и отпускает меня со словами: «Второй этаж, комната 23. Вас ждут».

 

Я медленно, очень медленно поднимаюсь наверх. Куда я иду? Откуда пришла? После окончания Элизабетшуле¹ в 1938 году я собиралась изучать филологию. Во всяком случае, так значилось в моем свидетельстве об окончании школы. Задолго до этого, еще накануне тридцать третьего, мой отец, химик, доктор Пауль Гольдакер, ушел от нас. Он занимал руководящий пост на одной химической фабрике международного значения. Вскоре после того, как я сдала выпускные экзамены, он покинул Германию. Поскольку он не подчинился требованиям своей фирмы вернуться обратно, то был немедленно уволен. Дом и деньги, оставленные для меня и моих братьев, были конфискованы гестапо. Поэтому мечту о дальнейшем образовании пришлось оставить. Я должна была как можно скорее начать зарабатывать себе на жизнь. Вместо того чтобы идти в университет, я каждое утро ехала на городском трамвае до станции Берлин Лихтенберг, где меня пристроили секретаршей на «Ацете»² благодаря авторитету, которым пользовался в этих кругах мой отец даже после бегства из страны. Моим начальником был тогда доктор П.Шлак, изобретатель перлона.

Вернувшись однажды вечером из Лихтенберга в Бритц, где мы жили с мамой, я обнаружила эту красную карточку. Мне шел двадцать второй год. Я хотела жить. Поэтому пошла в красное здание на Беркаерштрассе и не повернула обратно. За несколько дней до этого я потеряла своего старшего брата, «павшего за великую Германию». Мой младший брат погиб в первую неделю войны, в сентябре 39-го. Я хотела жить... я должна была жить ради моей матери.

Добравшись наконец до второго этажа, я еще больше замедлила шаг. В длинном коридоре ни одного человека. С обе-

 

их сторон - симметрично расположенные двери, над которыми стоят слева четные, справа нечетные номера: 19, 21... и вот уже номер 23. Я стучу, и мужской голос отвечает обычным -- Войдите!» Первое, что я замечаю, переступив порог, - человек одет не в униформу.

«Значит, все-таки Министерство иностранных дел», - думаю я и облегченно вздыхаю.

— Фрейлейн Гольдакер?

— Да.

Я слышу свое еврейское имя, и мой взгляд внезапно падает на портрет Гиммлера, висящий позади человека за письменным столом. Мурашки бегут у меня по спине. При входе я не обратила внимания на эту фотографию: язвительно сжатые губы и ледяной взгляд за маленькими стеклышками очков.

Уже не помню, как мне удалось, преодолев испуг, с любезной улыбкой ответить на все заданные вопросы. Эти весьма обыденные вопросы касались моих анкетных данных и знания иностранных языков, что, видимо, было связано с будущими служебными обязанностями. Несколько школьных лет я провела в Англии и позже выучила испанский. Игра в вопросы-ответы была еще в самом разгаре, когда распахнулась дверь, и в комнату ворвался мужчина, который швырнул на пол свой паспорт и закричал:

— Это же невозможно! Где я смогу показаться с этим паспортом? Это же самоубийство!

Вдруг он заметил меня и смущенно замолчал. Я сидела неподвижно и совершенно равнодушно, как будто вполне привыкла к подобным сценам. Человек за письменным столом пообещал сделать все необходимые распоряжения, чтобы уладить дело. Дверь за мужчиной закрылась почти беззвучно.

Уже собираясь уходить, я спросила:

— Вам не нужны еще какие-нибудь сведения обо мне?

Ответ был полон высокомерия:

— Мы наведем справки без вас, фрейлейн Гольдакер!

На следующее утро я приступила к новой работе. Я должна была просматривать испанские и английские газеты, чтобы отыскивать статьи, которые могли представлять интерес для

 

Главного управления имперской безопасности¹ - 6-го управления, возглавляемого Вальтером Шелленбергом. Еще надо было писать письма испанским связным или переводить их рапорты на немецкий язык. То, что на моей красной карточке значилось как Министерство иностранных дел, оказалось центром немецкой контрразведки. Почти все мужчины, состоявшие гам на службе, принадлежали к СС, хотя, естественно, и не носили военной формы. И я, со своим постоянным страхом из-за отца, оказалась среди этих людей. Впрочем, вскоре я поняла, что между разведцентром и гестапо не было хороших связей. В 6-м управлении, где я работала, не имели ни малейшего представления о моем отце в Палестине.

Так прошло несколько месяцев, и наступил день, когда появилось особое распоряжение, разрешающее выпускникам средних школ из числа фронтовиков и привлеченных к трудовой повинности (к последним принадлежала и я) взять отпуск для продолжения образования. Это было как раз то, что нужно, и я тотчас сделала все необходимое, чтобы меня отпустили из РСХА. За время работы мне удалось скопить немного денег, да и мама, после бегства отца вернувшаяся на преподавательскую работу, наверняка согласилась бы мне помочь. Какое счастье! Мне предоставят отпуск для учебы... Я уже видела нас с моим другом Гармутом студентами Университета имени Гумбольдта. Тот тоже получил отпуск для продолжения образования и должен был вот-вот прибыть с восточного фронта в Берлин. Он писал мне каждое воскресенье длинные письма, и я отвечала ему в этот же день. Жизнь прекрасна, и жить стоит!.. Два дня спустя вернулось мое последнее письмо Гармуту с пометкой «Погиб». Ему было двадцать два года - так же, как и мне.

На следующий день меня вызвали в бюро к Вальтеру Шелленбергу. Он и мой шеф ждали меня.