Конец болота
Третьего сентября, на утреннем разводе при выходе на работу, нарядчик крикнул меня и велел остаться в зоне:
- Отправляйся обратно в палатку. Через час пойдешь в контору. Тебя вызывает начальник подкомандировки.
Загадочный вызов к начальству не на шутку меня всполошил. Что случилось? Почему не выпустили из зоны на работу? Значит, имеется какая-то серьезная причина...
В конце концов, после долгого раздумья, пришел к выводу, что поводом приглашения послужила кража вещей. Вероятно, кто-нибудь узнал о происшествии за бараком и донес начальству. Сейчас произойдет очная ставка с вором. Так я считал, подходя к дверям кабинета начальника подкомандировки. На стук услышал приглашение войти.
На мое «Здравствуйте, гражданин начальник!» никто не ответил. Начальник разбирал бумаги на столе и молчал. Я стоял и тоже молчал. Наконец он соизволил оторваться от бумаг и казенным голосом, без интонаций произнес:
- Сегодня по этапу отправляешься в центральную культбригаду. Сходи в каптерку и сдай казенные вещи. Вместо обеда выдадут сухой паек. Возвращайся в палатку и жди сопровождающего стрелка. Никуда не уходи. Все ясно? Можешь идти!..
Я не уходил.
- Я что-нибудь не так сказал? Чего ждешь? Марш отсюда!
- Гражданин начальник! – начал я, заикаясь, - у меня же ничего нет. Я вам докладывал, что все мои вещи украли. Если я верну казенные вещи, то в чем мне идти в Пятый лагпункт?
Начальник посмотрел на меня и уже мягче сказал:
- Идите в каптерку, я распоряжусь.
Каптерщик был предупрежден о моем приходе, поэтому он без церемоний приказал мне раздеваться. Взамен мне выдали смену нового белья, чистую гимнастерку, новые хлопчатобумажные брюки, приличную телогрейку, старую, но еще крепкую, кепку. Взамен поршней получил ботинки. Второго срока, которые из-за отсутствия носок одел на босые ноги. Свою хламиду оставил тут же в каптерке.
Ждал стрелка довольно долго. За это время основательно поразмыслил в одиночестве о своем полуторагодовалом горьком житье-бытье в тюрьмах и лагерях и о том, что ждет меня впереди. Как-то даже не верилось, что я больше не на общих работах, что мне не придется вставать ни свет, ни заря, чтобы как заведенная машина изо дня в день, без выходных, вкалывать из последних сил ради пайки хлеба и только думать, как бы не загнуться, сохранить жизнь.
Пришел стрелок, уже не молодой кировчанин, вежливо пригласил пройти с ним на вахту, где проверили биографические данные, сходятся ли они с записями в деле. И вот все. Покидаю подкомандировку. Тороплю стрелка скорее выбраться из болота в прямом и переносном смысле, до того оно стало ненавистным и противным, таким же проклятым, как вся беспросветная жизнь в лагере.
Над головой еще не остывшее сентябрьское солнце. Оно по летнему теплое, сегодня особенно для меня дорогое, согревающее раненное несправедливостью сердце. В памяти всплывают пушкинские строки из «Осени»:
Унылая пора, очей очарование.
Приятна мне твоя прощальная краса.
Люблю я пышное природы увядание,
В багрец и золото, одетые леса...
Даже странно как-то, когда выходили из зоны, стрелок, как обычно в таких случаях, обязан был предупредить, как следует держаться в пути: идти ровно, не сворачивать в сторону, ни на шаг не отступая ни влево, ни вправо, в противном случае оружие будет применено без предупреждения. То ли забыл, то ли не захотел на этот раз повторять набившую оскомину, как в лагере называли, «молитву».
Кругом ни живой души, идем вдвоем, как равные, давно знакомые. Я налегке с небольшим мешком с продуктами. У него для моей острастки за плечами винтовка. Почему-то убежден, что винтовка ему мешает, он с удовольствием бы оставил оружие на подкомандировке. Стрелок, в недавнем прошлом, кировский колхозник. Был мобилизован, но из-за слабого зрения на фронт не попал, назначили вохровцем к заключенным в Вятлаг. Словоохотлив, простоват. Говорит обо всем, кроме политики, не боясь и нисколько не стесняясь, что общается с заключенными. А ведь за это ему грозит административное взыскание, вплоть до суда.
Он не имеет понятия, зачем меня направили в Пятый лагпункт. Делюсь своей радостью. По его лицу расплывается сочувственная улыбка: «Вам там будет хорошо, главное сытно, и почувствуете себя как на воле» - запросто делает он свое заключение.
Далеко позади, в дымке осеннего дня затерялось «Болото». Меняется ландшафт, появились холмы и пригорки. Сухой серебристый мох широким ковром расстилается в редком сосновом лесу. Песчаные овражки, обращенные к солнечной стороне,
наполнены кустиками с перезрелыми ягодами лесной земляники. Пониже в кустарниках прячется красно-белая брусника. А еще дальше выходим на огромную поляну, когда-то, судя по оставшимся пням, представлявшую сплошной лес, заполненную кустами с крупными, черноспелыми ягодами черники и голубики. Стрелок соглашается здесь на время задержаться и полакомиться сочной ягодой. Её так много, что нет необходимости передвигаться в какую-либо сторону. Мы садимся в кустах и, сидя, достаем до черной крупной черники.
На дорогу не возвращаемся, а идем краем леса, прокладывая собственные тропы, и, чтобы не заблудиться, поглядываем влево, где просвечивается дорога.
Подошли к небольшой лесной речушке. Облюбовали уютное место для привала. Хоть ягод съели не так уж и мало, но чувство голода не пропало, захотелось поесть чего-нибудь поплотнее. У стрелка с собой была порядочная круглая ржаная лепешка, начиненная картофелем с зеленым луком. Выпотрошил и я свой мешок с горбушкой черного хлеба, двумя кусками соленой рыбы и кусочками сахара. Кода мы все это соединили вместе, получился неплохой обед. Во всяком случае, оба насытились. Запили сладкой холодной водой. Подремав немного, отправились дальше. Напали на грибное место. Такого огромного количества грибов я никогда еще в жизни не видел. Сюда, вероятно, еще не ступала нога человека. Глаза разбегались при виде торчавших в светлом мху бурых головок боровиков. Буквально рядами по обочине дороги вылезали пузатые подосиновики. Не счесть, сколько в лесу пестрело разноцветных шапок маховиков, подберезовиков, маслят, рыжиков, сыроежек, горянок и других грибов. Чтобы собрать и унести из леса эти прекрасные дары природы потребовалось бы несколько подвод.
К вечеру подошли к Пятому лагпункту. Зона лагеря, залитая ярким электрическим светом, совсем не похожа на те подслеповатые, затемненные подкомандировки, где я находился до сих пор. Издалека обращали на себя внимание выстроившиеся по ранжиру аккуратные бараки, обрамленные зелеными насаждениями. Снаружи оштукатуренные, с деревянными крылечками, бараки производили приятное впечатление. От вахты широкая прямая дорога упирается в помещение клуба, служащего одновременно и столовой. По краям дороги, как в шеренге, многочисленные стенды и плакаты с лозунгами, призывающими работать еще лучше во имя победы над фашистской Германией.
На вахте расстаюсь со стрелком. Хотелось от души поблагодарить за теплое, человеческое отношение, пожать его трудовую руку. Но разве я смел?.. Заключенный
лишен права выражать свои чувства вольнонаемному, а тем более представителю военизированной охраны и только обязан, обращаясь к нему, почтительно и подобострастно называть «гражданин начальник». Но никто не посмел мне запретить в душе улыбнуться, пожелать самого лучшего и мысленно сказать: «Спасибо дружище за сердечность к заключенному!».
В культбригаде меня ждали. Лео передал ребятам, что пару недель назад моя кандидатура в управлении Вятлага получила одобрение и поэтому мое появление не явилось неожиданным. Только что все вернулись из клуба с репетиции. Ждали прихода с ужином дневального Архипа. Закидали множеством вопросов, интересовались моим пешим путешествием, пожурили, почему я не принес грибов, можно было положить в фуражку, хлебный мешок, насовать по карманам – приготовили бы грибную солянку.
Вошел дневальный Архип, невысокий мужичок, одетый в засаленную телогрейку, в небольшой кепке на седой голове. Седая же щетина серебрила его морщинистое лицо. В руках он нес два ведра супа. Упрашивать разделить трапезу меня не пришлось, после длительной прогулки есть хотелось изрядно.
Кто-то из культработников предложил свою миску, ложку, кусок хлеба. Вторичным заходом Архип принес ведро пшенной каши. Не сказал бы, что пища привела меня в восхищение, она мало отличалась от той, которую давали на прежних командировках, перефразируя поговорку: «Тех же щей, да погуще налей!». Мое разочарование заметил Лео.
- Не тужите, Степан Владимирович! Поправляться начнете дня через три, когда культбригада отправится в длительный рейс по лагпунктам. Там угостят и супом с мясом или рыбой, и жареной картошкой, и прочими деликатесами.
После ужина, когда ребята разбрелись кто, куда по лагпункту, барак почти опустел. Мы с Лео остались за столом и завели продолжительную беседу о планах на будущее.
- Завтра выступаем с ответственным концертом для вольнонаемного состава Соцгородка. Будут гости из Москвы, из управления Гулага, все руководство Вятлага в лице начальника управления полковника Кухтикова, начальника политотдела капитана Фарафалова, начальника опер-чекистского отдела подполковника Вольского и всякого рода начальников рангом пониже. Сами понимаете, мы обязаны показать лучшие, хорошо отрепетированные номера. Вы читаете поэму Блока «Двенадцать». Приведите в порядок свой костюм, как следует отутюжьте его...
- Уже, Леонид Николаевич, - с горькой иронией ответил я, - костюм отутюжен на
болоте и его с лоском носит кто-то из блатарей. Парадный и одновременно рабочий костюм на мне...
Пришлось описать, как костюм был украден, как я его искал и чуть-чуть не нашел...
- Не печальтесь! Наш завхоз, он же участник хора, бас Всеволод Александрович Гладуновский, снабдит вас всем необходимым. Выдаст белье, обувь, костюм. Оденетесь, как положено. После концерта отправляемся в продолжительное турне. На лагпунктах будете выступать с Блоком. Кроме того, подучите еще что-нибудь, в дороге времени будет достаточно. Рекомендую завтра с утра сходить к начальнику КВЧ, в его распоряжении имеется библиотека. От моего имени попросите сборник стихов советских поэтов и выберете на свой вкус какое-нибудь сильное по содержанию антифашистское стихотворение. Заодно познакомьтесь с театральными сборниками. Для предстоящих новых канцерных программ нужны скетчи, интермедии.
Центральная культбригада занимала половину барака. За стеной жили производственники. Помещение поделено на закутки рассчитанные на четыре места, по вагонной системе в два этажа. Мне отвели свободное место на втором ярусе, снабдили матрацем, постельными принадлежностями. Немало удивился, увидев, что все лежит открыто, без опасения за целостность вещей. Костюмы на распялках висели под потолком, всякая мелочь лежала на виду в деревянных ящиках-чемоданах. Архип, на мое недоумение сказал, чтобы я не беспокоился, здесь никогда ничего не пропадает. Посреди барака стоял большой стол, на котором ели, вокруг табуретки, небольшие скамейки. В распоряжении завхоза Гладуновского имелся шкаф с реквизитом, нотами, книгами и прочим скарбом, а также вместительный сундук, в котором хранились не выданные на руки театральные костюмы, мужские сорочки, женские платья, разнообразная обувь, все то, что необходимо для выступления на сцене. Из этого обильного запаса экипировался и я. Время от времени управление Вятлага пополняло запасы одежды за счет умерших на лагпунктах женщин и мужчин. Все лучшее отбиралось для нужд центральной культбригады.
В бытность мою в Вятлаге, заключенные мужчины и женщины отбывали наказание в совместных лагпунктах, за исключением небольших подкомандировок (с 1948 года для мужчин и женщин стали делать отдельные лагеря). Так было и на Пятом лагпункте. У женщин имелась своя зона, отгороженная высоким забором с колючей проволокой, с вахтой и дежурными, следившими, чтобы вовнутрь не проникали мужчины. И, тем не
менее, не взирая на вахты и проволоки, мужчины часто становились гостями «земли обетованной», гостями своих подруг. Не страшили облавы, карцер, штрафной лагпункт. Закон природы был сильнее лагерного режима. Участницы центральной культбригады, жившие в женской зоне, большую часть времени проводили в нашем бараке и являлись первыми нарушителями обязательного закона для всех заключенных – соблюдать целомудренную жизнь. У многих наших ребят, тоже не отстававших от своих подруг, имелись лагерные жены вне бригады. Особенно вольготно чувствовали себя культбригадовские пары во время гастрольных поездок по лагпунктам. По окончании концерта они занимали укромные уголки в зале возле печек, на сцене, за кулисами. Надзиратели об этом знали, но делали вид, что ничего не видят. Во всяком случае, во время ночного обхода по лагпункту старались не заходить в клуб. В лагерной жизни это была одна из привилегий центральной культбригады.
В 1945-1946 годах на крупных лесоповальных пунктах Вятлага насчитывалось по 1200 – 1500 заключенных мужчин и женщин. Начальство, в интересах производства, в погоне за высокими процентами выработки, неофициально, закрывая глаза, не препятствовало сожительству передовых лесорубов, как мужчин, так и женщин. Оно отлично знало, что в женских бараках, за кисейными занавесками, а то и просто на нарах за развешенными простынями, устроены семейные закутки, куда сразу же после работы устремляются лагерные мужья. Никаких мер к ликвидации нарушения лагерного режима не предпринималось. Надзиратели проходили мимо таких бараков, делая вид, что им ничего не известно.
Однажды, это было на передовом Пятнадцатом лагпункте переусердствовавшие надзиратели ночью зашли в один из таких семейных бараков и со скандалом выволокли оттуда в одном белье полтора десятка спавших там лесорубов лучшей на лагпункте лесоповальной бригады. Всех их переписали, составили соответствующий протокол и передали его начальству на предмет наказания виновных.
В знак протеста, бригада преднамеренно не перевыполняла норму. Дневные выработки не превышали 102-104 процента. Начальство, естественно, серьезно всполошилось, подходил к концу отчетный год и в интересах Вятлага, чтобы лучший производственный лагпункт, не раз завоевывавший переходящее Красное знамя, вдруг скатился в ряд посредственных. Дело срочно замяли, мужья вернулись к женам. Наказания никто не понес, зато производительность труда сразу повысилась. Женатики с еще большим рвением стали валить лес и иногда доводили дневную выработку до 200 процентов и выше.