- 159 -

РАДИУС ОБИТАНИЯ

 

Рахиль — Израэль

 

У нас был громкоговоритель. Похожий на большую тарелку и обтянутый прочной черной бумагой, он висел вуглу комнаты. Он был подключен к местной радиостанции, и по нему передавали только одну программу. Каждый день мы слушали новости из Москвы, чтобы быть в курсе мировых событий. Даже если в новостях не давали полный обзор ситуации в мире, у нас складывалась ясная картина о происходящем и о разрушительных последствиях, вызванных войной в Европе. Мы часто вспоминали наших родственников в Литве и Дании. И та скудная информация, которая была доступна нам, вызывала у нас озабоченность их судьбами. Мы понимали, что несмотря на все несчастья, которые выпали на нашу долю, нам, в действительности, повезло: мы ведь были так далеко от войны и ее ужасов. Несмотря на страдания и лишения, которые мы испытывали, мы оказались счастливыми людьми, которые не видели войны.

Хотя мы вполне сносно устроились на селекционной станции, неопределенность и незащищенность нашего положения беспокоили нас. В первый вторник каждого месяца мы должны были приходить к местному офицеру НКВД для регистрации. И каждый раз мы ожидали, что нам снова прикажут переехать куда-нибудь еще. Несколько раз во время этих ежемесячных регистрации нас просили заполнить длинные

 

- 160 -

анкеты, касающиеся наших родственников за границей, ответить, какими иностранными языками мы владеем, а также на множество других бессмысленных вопросов. И каждый раз офицер НКВД предупреждал нас, что без специального разрешения мы не имеем права отъезжать от Покровска на расстояние более пяти километров.

В Покровске мы впервые узнали о так называемых закрытых магазинах. Эти магазины не были закрыты в прямом смысле. Они были открыты, но только для очень ограниченного круга лиц, в который входили привилегированные члены партии и руководящие работники. Короче говоря, советская элита. В таких закрытых торговых учреждениях допущенные туда могли покупать товары, которые в обычных магазинах отпускались либо только по карточкам, либо не продавались вообще.

В апреле 1945 года нам разрешили переехать в значительно лучшую, чем у нас была, комнату в соседнем доме. Комната оказалась не только в два раза больше прежней, но гораздо светлее, с большим окном. Тонкая перегородка отделяла маленькую печку, так что получилось что-то вроде кухни. Теперь мы жили в большом, по местным понятиям, бревенчатом доме с длинным коридором и комнатами по обеим сторонам. Кроме нас, здесь жили работники селекционной станции. В таких же условиях, как и мы.

Весна сорок пятого года освободила нас не только от суровой зимы, она принесла нам другое освобождение — заканчивалась война. С фронтов приходили только хорошие известия, и по радио сообщалось то об одной, то о другой победе. Советская Армия приближалась к Берлину, и дни нацистского режима были сочтены. С каждым днем настроение у людей поднималось.

По случаю празднования Первого мая состоялся большой вечер. Было много еды и питья, произносили тосты в честь победоносной Советской Армии, смелых советских людей и, наконец, за «руководителя и учителя Иосифа Висса-

 

- 161 -

рионовича Сталина». За нашего «отца» Сталина произнесли в тот вечер больше всего тостов, и всякий раз стаканы осушались до дна. Никто, конечно, не отказывался.

Через неделю, девятого мая, в десять часов утра самый известный советский диктор Юрий Левитан сообщил о полной и безоговорочной капитуляции германских войск на всех фронтах. Война закончилась!

Как только эта радостная весть разнеслась по Покровску, у школьников отменили занятия, а всех сотрудников отпустили домой. Два грузовика послали в поле — забрать работавших там людей. И вскоре всю станцию заполнила разноцветная счастливая толпа. Люди смеялись и плакали, пели песни, обнимались и поздравляли друг друга. Бутылки вина, долгое время хранившиеся именно для этого случая, были открыты. Казалось, не будет конца радости и восторгу. Вечером победу праздновали в административном помещении станции. Праздник продолжался до утра.

В Советском Союзе почти не было семей, которых не коснулась бы война. Теперь люди ждали возвращения своих близких с войны. Они надеялись, что после четырех лет бесконечных лишений наступят лучшие времена. Надеялись и мы. На то, что установим связь с нашими родственниками, и наша ссылка закончится. Но еще долгих одиннадцать лет радость ожидания так и оставалась единственной нашей радостью.

Многие ждали возвращения мужей, сыновей, отцов, но не дождались. Они получали письма, извещавшие о том, что их близкие погибли в борьбе с германским фашизмом. Многие вернулись домой инвалидами и должны были заново учиться жить.

Война окончилась, но наша жизнь не изменилась. Мы по-прежнему оставались ссыльными. И по-прежнему не могли избавиться от мысли, что можем остаться ссыльными навсегда.

В конце мая пришло время сажать картофель. Нам выделили пять соток, и во второй раз за нашу жизнь в Сибири

 

- 162 -

мы посадили картофель. Мы надеялись получить хороший урожай, чтобы улучшить наше финансовое положение. Зимой мы могли бы есть нашу собственную картошку, а не покупать. Однако здесь условия не такие, как в Алтайском крае. Хотя мы ухаживали и оберегали наши посадки, урожай оказался довольно скромным. Нам сказали, что это из-за того, что было мало дождей.

Зато на селекционной станции собрали отличный урожай капусты, и так же, как и другим, нам разрешили купить сто килограммов белых, крепких кочанов.

Мы заквасили много капусты, и нам хватило ее на всю зиму. В зимнее время свежих овощей не было, и недостаток витамина С мы восполняли, употребляя в пищу как можно больше квашенной капусты и брусники. Бруснику мы каждую осень собирали сами и хранили в большой бочке в сарае, где она с наступлением морозов замерзала. Всю зиму у нас были мороженые ягоды.

 

Рахиль

 

Наша соседка Анна Семеновна научила меня, как надо правильно солить и заквашивать капусту. Никогда раньше я не делала этого, но она дала мне очень простой рецепт, и результат получился отличный. С тех пор я часто удивлялась, почему датские способы закваски такие сложные? А тут все просто: капуста мелко рубится, смешивается с морковью, порезанной на тонкие кусочки, в эту смесь кладут семена тмина и укропа и соль. После недели заквашивания под прессом в большой деревянной бочке капуста готова, и бочку ставят в холодное место.

Всю зиму мы ходили в сарай, где держали бочку, набирали в миску мороженую капусту, дома она оттаивала и была очень вкусной.

 

- 163 -

Израэль

 

В бухгалтерии — семь сотрудников. Наш начальник Иван Михайлович Чуркин — человек веселый, правда, иногда непредсказуемый. Небольшого роста, худощавый, он при ходьбе сильно хромал. По этой причине его не призвали в армию. Он превосходно играл на аккордеоне, хорошо пил водку, а также все, что мог достать. Эти два его таланта прекрасно уживались вместе. Поскольку на селекционной станции он был единственным, кто умел играть на аккордеоне, то его приглашали на все юбилеи, торжества, свадьбы и вечеринки. Это его вполне устраивало. Когда он приходил на работу в понедельник, то с похмелья у него очень болела голова, и ему страшно хотелось чего-нибудь выпить. Часто Чуркин оставался дома, и я, его заместитель, должен был следить за тем, чтобы в бухгалтерии все шло по графику.

Селекционная станция напрямую подчинялась Министерству сельского хозяйства в Москве, и все ее затраты заранее были заложены в бюджет министерства. Это облегчало работу. Надо только следить, чтобы суммы, выделенные из бюджета, не превышали статьи расходов. Так что работа в бухгалтерии относилась к разряду спокойных и не очень сложных, и все работники хорошо относились друг к другу.

Я постепенно освоился и научился еще быстрее, чем на Алтае, считать на счетах. Кроме того, я научился делать самокрутки из газеты и курить очень крепкую махорку — крупно нарубленный табак. Теперь я мало чем отличался от других и по многим признакам считался одним из них. Так же, как и Рахиль и дети, которые, хотя и не курили крепкую махорку, но тоже теперь мало чем отличались от других. Одним словом, если это наше «превращение» и было основной целью Сталина и его помощников, ответственных за нашу депортацию, то следует признать: они преуспели в этом.

Работали на селекционной станции и такие умные и любознательные агрономы, которые хотели улучшить свои

 

- 164 -

скромные знания иностранных языков. Они попросили меня помочь им с английским. Я согласился и стал заниматься с ними по два часа в неделю. Мне нравилось, что я снова учитель.

Студенты мои оказались людьми очень трудолюбивыми и занимались увлеченно. При этом они были в полном неведении о жизни на Западе и очень хотели узнать об этом. Никто из них никогда не выезжал за границу, и у них сложилось искаженное представление о том, как на Западе живут люди. Часто они отказывались верить тому, что я рассказывал им, и уроки наши нередко затягивались. Иногда мы не расходились до позднего вечера.

Однажды, где-то в середине осени 1945 года меня вызвал Климов и сказал, что, к сожалению, освобождает меня от работы в бухгалтерии, потому что тот человек, на чье место я был принят, вернулся из армии и должен занять свое прежнее место работы. Я очень расстроился, услышав это, но Климов меня успокоил, пообещав найти другую работу.

Вскоре он снова вызвал меня и с улыбкой сообщил, что я могу начать работать у Виктора Васильевича Тарасова в качестве его... правой руки в отделе по выведению новых сортов томатов. В буквальном смысле «в качестве правой руки».

Дело в том, что за несколько дней до окончания войны Тарасов потерял руку в одном из боев на подступах к Берлину. До войны он работал агрономом в этом отделе и, вернувшись, занял свое прежнее место. За растениями нужно было вести тщательные наблюдения, делать многочисленные записи и составлять отчеты. Пока Тарасов учился писать левой рукой, я выполнял все письменные работы за него и помогал всем, чем мог. Моя должность называлась «старший технический сотрудник отдела по культивированию томатов». Третьим сотрудником в нашем отделе был Сун Сян Тин, или «Миша-Китаец», как все звали его на селекционной станции. Он был одним из тех многих китайцев, которые приехали в Россию еще до революции и осели здесь. Миша начал рабо-

 

- 165 -

тать на станции еще в начале 30-х годов. Как только в Покровске открыли научно-исследовательскую станцию, он получил должность технического работника и выполнял всю практическую работу по уходу за теплицами и парниками.

Сун Сян Тин был первым китайцем, с которым я так близко общался. Со временем мы подружились. Мне нравились его мудрые, добрые глаза, энергичные движения. Он был среднего роста, худощав. Отличный растениевод и, возможно, один из самых старательных и добросовестных людей в Покровске. Миша стал моим учителем по выращиванию помидоров в экстремальных условиях Крайнего Севера. И вскоре мне стала нравиться моя новая профессия. Никогда не забуду моего учителя и многих часов, которые мы провели друг с другом.

Климат в Якутии плохо подходит для культивирования томатов, и в задачу отдела входило разрабатывать такие сорта, которые могли давать хорошие урожаи в таком суровом климате. За основу взяли американский сорт помидоров под названием «Бизон», и мы продолжали работать с ним, применяя метод селекции. Когда растения достигали определенного размера, их пересаживали в парники. Однако ночи были очень холодными, и, чтобы защитить хрупкие растения, каждую ночь парники накрывали соломенными мата ми. Утром мы снимали маты и открывали парники. Примерно в середине июня растения пересаживали в открытый грунт.

Уже в начале августа начинались заморозки, и тогда мы разжигали костры, чтобы защитить растения от холода. Мы с Мишей были ответственными за выполнение этой работы. Когда костры разгорались в полную силу, мы садились с ним в маленькую примитивную палатку и курили самокрутки. Рассказывали друг другу о нашей прежней жизни, о том, где бывали и что видели. Нам очень нравилось вместе бывать на этих ночных дежурствах. Миша любил рассказывать о Китае, китайских обычаях и традициях. Я помню, напри-

 

- 166 -

мер, как он говорил о том, что был шокирован отсутствием культуры приготовления и подачи пищи и у европейцев, и у русских. Миша рассказывал, что по китайскому обычаю за стол могут садиться только четыре человека, поскольку при большем количестве людей за столом приличного разговора не получится. Кроме того, китайцы больше одного вида пищи на стол сразу никогда не ставят. Варварским и некультурным считается смешивать разную еду на одной тарелке. Всего же гостям принято подавать восемь блюд минимум и сорок восемь максимум.

Мой новый друг курил не только крепкую махорку, но и опиум. Он не пытался скрывать это от меня и признавался, что ему нравится опиум. Время от времени он курил его и на работе.

Однажды мы ехали с ним в повозке на участок, что за несколько километров от селекционной станции. Туда мы ездили уже несколько раз, и обычно Миша был за возничего. Вот и тогда я сидел рядом с ним. Вдруг, взглянув на Мишу, я увидел странное застывшее отсутствующее выражение глаз и понял, что он спит с открытыми глазами. Он ни на что не обращал внимания и, казалось, был в каком-то другом мире. Однако с нами ничего не случилось. Лошадь знала дорогу, и навстречу нам никто не попался. Когда мы приехали на место, я пошел осматривать растения и делать записи. Закончив дела и вернувшись к повозке, я увидел, что Мишино опьянение прошло, и он снова весел и в хорошей форме. Несколько раз я замечал, что когда он приходил в себя после опиумного опьянения, энергия из него буквально выплескивалась, и он все делал с потрясающей скоростью. Это выглядело так, будто он выполнял какие-то волшебные трюки.

Миша выращивал свою собственную махорку, и его кисет был полным круглый год. Наш начальник Тарасов курил много, но редко носил табак с собой. Каждый раз при виде Миши он спрашивал: «А не найдется ли у тебя табачка на самокрутку?» И каждый раз с дружеской улыбкой Миша про-

 

- 167 -

тягивал ему свой кисет. Тарасов брал кисет и закручивал очень толстую самокрутку, которую он научился делать левой рукой раньше, чем ею писать. Миша убирал кисет к себе в карман без комментариев. Лишь однажды он не сдержался и сказал мне: «Я не против того, что он курит мой табак, но не могу понять, почему он закручивает такую толстую самокрутку».

 

Рахиль

 

Мне очень нравилась моя работа в детском саду, но неожиданно из яслей, которые находились рядом с садом, уволилась нянечка, а заменить ее было некому. Мне предложили пойти на ее место, поскольку «у меня отлично получится». Я была польщена и на следующий день приступила к новой работе.

Каждое утро я принимала у родителей детей, мыла их, если нужно, переодевала. Обращалась я с ними так же, как и со своими собственными детьми, когда они были маленькими. И мой труд вознаграждался, когда я видела, как запущенные дети превращались в хорошеньких ухоженных ребятишек.

Весной 1946 года нам предложили переехать в большую комнату в дом, где жил научный руководитель селекционной станции Нургали Хабибулович Сагитов, башкир по национальности. Он жил там с женой и сыном Володей. Мы, естественно, сразу же приняли предложение и переехали в новую комнату.

В крепком бревенчатом доме — три комнаты, прихожая и кухня. Комната, которую нам выделили, — большая и светлая, с двумя окнами. Без сомнения это была самая лучшая комната из всех, в которых мы жили за время нашей депортации.

Вскоре к моей радости по поводу улучшения жилищных условий прибавилась еще одна: я поняла, что забеременела.

 

- 168 -

Когда мы жили в Литве, я хотела, чтобы у меня было много детей и, конечно же, чтобы жизнь их была спокойной и обеспеченной, и там это было возможно. А теперь все стало по- иному. Мы — постоянно преследуемые ссыльные, без прав и какой-либо определенности на будущее. И в таких условиях произвести ребенка на свет... Что я могу ему дать? Как я могу быть уверена, что у него будет нормальное и спокойное детство? Да и вообще, имею ли я право рожать еще одного ребенка, когда у нас уже есть двое, и мы едва сводим концы с концами? ,

Нелегко было решить, что правильно, а что неверно в нашем положении. Но, размышляя о жизни, о способности человека выживать, преодолевая все испытания и невзгоды, я поняла, что должна показать, что и моя воля к жизни не сломлена. И приняла решение: мой ребенок будет жить! Да, он будет жить, а мне пока остается только надеяться и верить, что он будет жить в более добром и гуманном мире, чем тот, который сейчас окружает нас.

Оказалось, что жена Сагитова — Александра Сергеевна тоже беременна и должна разрешиться примерно в те же сроки, что и я. Будучи женой научного руководителя, она привыкла к другому уровню быта и с трудом приспособилась к примитивным условиям жизни на селекционной станции. Она принадлежала к элитарному советскому классу, и я впервые в жизни познакомилась с женщиной из такого общества.

Так же, как и происхождение, у нас и положение было разное. Сагитов, являясь представителем одного из национальных меньшинств — башкиров, был членом партии и уважаемым ученым, пользовавшимся всеми сопутствующими преимуществами и привилегиями. Он приехал на селекционную станцию ненадолго, только для того, чтобы закончить научный проект. И потом должен вернуться в свой институт, находящийся недалеко от Москвы. Он получал высокую зарплату и, кроме того, надбавку за работу в тяжелых северных условиях. Семья Сагитовых отоваривалась в «закрытом»

 

- 169 -

магазине. У них не было проблем, с которыми постоянно сталкивались мы, чтобы обеспечить себя даже самыми необходимыми продуктами.

Война закончилась, карточную систему отменили. Но теперь стало еще труднее покупать хлеб и сахар, не говоря уж о масле. Пока были карточки, нам гарантировался, по край ней мере, минимум продуктов. Сейчас же — никаких гарантий. Нас теперь отсылали на частный рынок, где цены зашкаливали. Такие расходы мы позволить себе не могли.

Александра Сергеевна — очень красивая, элегантная и утонченная женщина, и я все время думала, как ей, должно быть, трудно жить в таком холодном захолустном краю. Одно, но очень слабое утешение: не мы одни вынуждены жить в таких тяжелых условиях. Александра Сергеевна занималась приготовлением пищи, все остальное делали ее муж и прислуга, которая работала целый день. У Сагитовых была корона, за которой тоже ухаживала прислуга: чистила, мыла и доила ее.

Вскоре я подружилась с Александрой Сергеевной, мы подолгу с ней беседовали, тем более что были обе беременны. Она рассказывала мне об их жизни до того, как они приехали на селекционную станцию, о доме в городе к юго-западу от Москвы, о своих планах после возвращения отсюда. Она очень интересовалась жизнью на Западе и всегда с восторгом смотрела на те наши западные вещи, которые у нас еще оставались.

У нас никогда не возникало проблем, когда мы готовили на общей кухне. Наоборот, мы часто помогали друг другу практическими советами по ведению хозяйства.

Я уже неплохо говорила по-русски, и проблем с языком у меня практически не было. Я стала много читать: Пушкина, Толстого, Тургенева, Достоевского и многих других известных авторов, произведения которых не читала на датском. На селекционной станции была хорошая библиотека, и я стала ее постоянным посетителем.

 

- 170 -

Теперь, когда я не только читала, но и свободно говорила по-русски, многие признавались, как им вначале трудно было понять меня. И хотя не понимали ни слова, они кивали головами, притворяясь, будто все поняли.

Однажды, кажется, в начале июля 1946 года, в одной из газет мы прочитали, что несколько западных стран, оккупированных немцами во время войны и теперь освобожденных, вновь открывают свои посольства и представительства в Москве. И Дания — в их числе. Я помню, что прочла это сообщение с учащенно бьющимся сердцем. У меня сразу же появилась мысль связаться с посольством Дании, но я не знала как. Кроме того, Израэль и я понимали, насколько это рискованно. Нельзя было исключать, что власти отреагируют на это неоднозначно, и мы подвергнемся еще более суровым испытаниям за попытку связаться с представителями иностранного государства. Возможно, что нас обвинят в антисоветских намерениях, шпионаже или подрывной деятельности по заданию мирового империализма. Короче, во всем, что советским властным чиновникам придет в голову. Мы хорошо понимали, что изобретательности в таких делах им не занимать.

Примерно в это же время Израэль получил ответ на запрос о судьбе его семьи, оставшейся в Литве. Власти сообщали, что не смогли найти его родственников — все они были уничтожены нацистами.

Мы долго и тщательно продумывали разные варианты, как связаться с посольством Дании. Однако вскоре все разрешилось самым неожиданным образом. Мы узнали, что Яков Иванович Климов собирается в командировку в Москву, и Израэль решил поговорить с ним. Он сказал Климову, что я хочу связаться с посольством Дании в Москве, чтобы сделать запрос о моих родственниках в Дании, но мы не осмеливаемся отправлять такое письмо по почте. Израэль попросил его взять письмо и проследить, чтобы оно попало в датское посольство. Без каких-либо колебаний Климов со-

 

- 171 -

гласился отвезти письмо, добавив, что ему это не трудно будет сделать.

Да, действительно, сделать это было не трудно. А что если обнаружится, что он действует как курьер каких-то депортированных, которые хотят связаться с западным посольством? Тогда у него могут возникнуть серьезные проблемы, даже несмотря на его высокую должность и многолетнее членство в партии. В то время людей сажали в тюрьмы и лагеря и за более мелкие провинности. Я думаю, что Климов хорошо осознавал огромный риск, связанный с нашей просьбой, но, тем не менее, не колеблясь, взял наше письмо из чисто человеческих побуждений.

Это был один из самых мужественных поступков тех людей, которые помогали нам на протяжении всей нашей ссылки. Помощь Климова стала решающей в нашей судьбе, и в наших сердцах мы навсегда сохраним благодарность этому человеку. Он охотно выполнил, казалось бы, очень простую и безобидную просьбу, которая несла в себе как серьезную опасность для его жизни и карьеры, так и далеко идущие последствия для нас.

Вечером мы решили, что я напишу письмо. С замиранием сердца и множеством мыслей, проносящихся в голове я села писать. За шесть лет это было мое первое письмо, которое я писала на датском языке.

 

Покровск, 22 июля 1946 года.

Посольство Дании,

Консульский отдел.

Уважаемые господа, позвольте обратиться к вам со следующей просьбой.

Прошу вас помочь мне в поисках моих родителей, братьев и сестер, которые проживали в Копенгагене в июне 1941 года.

 

- 172 -

Мои родители, г-н и г-жа М. Эпштейн, жили по адресу Кристалгаде, 12, 5-ый этаж. Мой брат, Айзик Лахманн, жил по адресу Радмандсгаде, 51, 4-ый этаж.

Со дня моего отъезда из Литвы, из Кибартай, в июне 1941 года я не имела о них никаких известий и очень обеспокоена этим.

Я буду очень признательна, если в посольстве Дании рассмотрят мою просьбу.

И еще: не смогли бы вы дать мне адрес г-на Хегсбро Хольм, жившего в Акселъборге, Копенгаген V.

Если будет возможно, пожалуйста, сообщите моим родителям, что я, мой муж и двое наших детей живы и здоровы.

Искренне ваша, Рахиль Рахлин, урожденная Лахманн.

Мой адрес: Якутия, Покровск, Селекционная станция.

 

Основная идея моего письма — восстановление связи с нашими родственниками и с миром, от которого мы были отрезаны шесть долгих лет. Я написала именно такое письмо после мучительных раздумий, полностью сознавая, что ни в коем случае не должна сообщать ничего, что могло бы оказаться губительным и для Климова, и для нас, если письмо будет перехвачено. Например, я не могла прямо написать, что мы были депортированы. Однако, сообщив, что мы уехали из Литвы в июне 1941 года, я предполагала, что получатель поймет, как и каким образом мы оказались в Якутии.

По именам и адресам моих родственников в посольстве узнают обо мне, а если не смогут связаться с моими родственниками, то тогда через Хегсбро Хольма, генерального секретаря Сельскохозяйственного совета Дании, узнают, кто я такая. По делам, связанным с импортом литовских лошадей в Данию, Хегсбро Хольм приезжал в Литву в 1937 году и посетил нас в Кибартае. С ним и датской делегацией мы были

 

- 173 -

приглашены посетить самый большой конный завод Германии — Тракенхен, в Восточной Пруссии, что было большой честью для таких очевидных неарийцев, как Израэль и я. И позже по разным делам мы встречались с Хегсбро Хольмом в Копенгагене.

Естественно, мне очень хотелось узнать, как в посольстве Дании отреагируют на мое письмо. Я понимала, что для них оно — как послание из космоса. Они не знали человека, который им написал, не знали, в каких условиях живет отправитель, и как поддерживать с ним контакт. Я представляла, какое удивление вызовет мое письмо в посольстве, какие мысли и предположения будут у датских дипломатов. В то же время я почти не сомневалась, что они сделают все возможное, чтобы связаться с нами и попытаться помочь нам при условии, что письмо дойдет до них.

Я до сих пор понятия не имею о том, как оно попало в посольство Дании в Москве. Только много лет спустя узнала, что оно попало туда через полтора месяца.

В середине октября в дверь постучал почтальон. И уже по конверту, который он вытащил из своей сумки, стало ясно: письмо пришло не из советской организации. Его отправителем было посольство Дании в Москве.

Вне себя от возбуждения, трясущимися руками я вскрыла конверт. Короткое сообщение, напечатанное на очень хорошей бумаге и подписанное г-ном Доссингом, поверенным в делах Дании в СССР. Он сообщал, что связался с моими родственниками в Копенгагене. Все они живы, здоровы и передают нам привет.

Меня охватила неописуемая радость. Какое счастье, что я, наконец, узнала, что мои любимые живы и здоровы! И в то же время совершенно была ошеломлена мыслью, что установлен контакт с датскими властями и что отсюда мы можем теперь писать им и со временем сможем обратиться с просьбой о получении въездных виз в Данию. Но это было только начало. Мы слабо понимали, сколько лет еще должно

 

- 174 -

пройти, и какие трудности нам предстоит преодолеть, пока наша надежда не станет реальностью.

Прошло много времени, прежде чем я получила еще одно письмо из посольства Дании. Еще больше времени прошло, пока, наконец, наладилась регулярная переписка с моими родственниками в Копенгагене. И тем не менее, самое главное, удалось сделать. Связь была установлена. Родные люди «из нашей части мира» узнали, где мы и что с нами случилось.

Моя беременность протекала без осложнений. Я не делала гимнастику и даже не ходила к врачу. Я полностью положилась на себя, и у меня неплохо получалось.

Проблема была с детским бельем: в покровских магазинах для новорожденных никакой одежды не продавали. Но, к счастью, у меня кое-что осталось из одежды Гарриетты, и я сумела что-то сшить и связать за девять месяцев беременности. Кроме того, для каждого новорожденного государство выделяло по восемь метров белой фланели. Говорили, что это личный подарок от самого Сталина. Так что к Новому году я приготовила достаточно много детской одежды, чтобы по советским стандартам мой ребенок был хорошо одет.

Я продолжала работать в яслях: хотелось прибавить больше дней к послеродовому отпуску. По трудовому законодательству Союза ССР, дородовый и послеродовой отпуск — семьдесят два дня.

Незадолго до того, как должны были появиться на свет наши детки, мы с Александрой Сергеевной попросили врача осмотреть нас. Наш врач, Нина Ивановна, полная, средних лет женщина, была очень добрая и внимательная. Между прочим, она у нас покупала кое-какие вещички. Как и сегодня, так и тогда русские приходили в полный восторг от какой-нибудь западной вещи, и Нина Ивановна купила у меня несколько юбок и платьев.

Осмотрев нас, она сказала, что мы разрешимся через неделю: у Александры Сергеевны будет девочка, а у меня — мальчик.

 

- 175 -

Меньше чем через неделю, в субботу вечером 11 января у Александры Сергеевны начались схватки, и муж сразу увез ее в больницу на санях, запряженных лошадью.

Зима в тот год была, пожалуй, одной из самых суровых, и температура почти все время держалась около -50, а в некоторые дни понижалась и до -55. Было почти десять часов вечера, когда Сагитов вернулся на санях из больницы. Он вошел к нам в комнату и сказал, что оставит их у дома, поскольку они, возможно, нам скоро понадобятся.

Так и случилось. Через несколько часов у меня начались первые схватки, и Израэль сказал, что мы немедленно должны ехать в больницу, пока есть сани и лошадь. Мы надели огромные тулупы и поехали. Когда добрались до роддома, нам сказали, что Александра Сергеевна уже родила девочку. Я пришла к ней в палату навестить увидела счастливую молодую маму: она очень хотела, чтобы у нее была девочка.

К сожалению, Израэлю не разрешили войти в роддом, — мужчинам это категорически запрещалось. Мы распрощались у двери; Израэль сказал, что придет завтра утром.

Схватки возобновились только на следующий день к вечеру. Я поняла, что время пришло. Около десяти часов вечера я родила. Нина Ивановна оказалась права: родился мальчик, которого акушерка, улыбаясь, держала передо мной. Я хотела взять его на руки, но мне не разрешили. Детей вымыли и отнесли в палату, где лежали только новорожденные. Их нам оттуда приносили лишь для кормления.

Я не боялась, что моего ребенка с кем-то перепутают. Его нельзя было спутать ни с русским, ни с якутом. А вот с якуткой, чья кровать стояла рядом с моей, произошло то, что она, наверное, никогда не забудет.

Это была учительница из покровской школы, родившая на сутки раньше меня. Каждый день нянечки приносили нам наших детей на кормление. Для меня все якутские дети были на одно лицо. Но когда соседка кормила грудью свою дочку, я вдруг заметила, что волос на голове у девочки меньше, чем

 

- 176 -

было вчера, и сказала об этом ее матери. Та вызвала нянечку; стали выяснять, и действительно оказалось, что ленточку с именем, которую привязывают на запястье, привязали другому ребенку, и моей соседке принесли на кормление этого чужого ребенка, а не родную дочь. В палате было много шума из-за этого, хотя вскоре все поправили, и матерям вернули детишек. Учительница, чье имя я забыла, благодарила меня, говоря, что она никогда меня не забудет. Она призналась, что вряд ли бы сама обнаружила путаницу. Позже, когда мы встречались на улице, она всегда благодарила меня, и рассказывала, как растет ее маленькая дочка.

Несмотря на этот случай и довольно примитивные условия, должна признать, что в роддоме ухаживали за нами очень хорошо. Никогда не забуду мою акушерку Марию Ивановну, которая была очень добра и внимательна ко мне. Она не отходила от меня во время родов. Она знала, как подбодрить, и подсказывала, что надо делать. Под ее руководством роды прошли без осложнений.

Через неделю меня выписали, но температура на улице по-прежнему была — 55, и я не знала, как везти ребенка домой в такой жуткий мороз. Я сказала об этом Марии Ивановне, и она закутала малыша в одеяло таким образом, что получился огромный сверток. На улице в повозке нас ждал Израэль. Мария Ивановна завернула этот сверток в огромный тулуп и села в повозку, положив теперь уже громадный сверток к себе на колени. Просунув руку через все слои, Мария Ивановна держала ее над лицом малыша, чтобы чувствовать, как он дышит. Я страшно боялась, что ребенок может задохнуться или замерзнуть. Никогда еще путь не казался мне таким длинным, как эта дорога из больницы на селекционную станцию. Мария Ивановна все время успокаивала меня, заверяя, что она уже много раз так перевозила детей, и ни один не замерз.

Настоящее облегчение я почувствовала только тогда, когда мы, наконец добрались до дома и раскутали нашего сына.

 

- 177 -

Шнеур и Гарриетта радостно встретили нас, подпрыгивая от нетерпения поскорее увидеть своего брата. Они уже придумали ему несколько имен и теперь соревновались, кто назовет его смешнее. Гарриетта предложила назвать его «чулок». Мы попросили Марию Ивановну остаться и поужинать с нами. Ужин готовил Израэль, и у него получился очень вкусный суп из говядины. Приготовлением еды он занимался редко, но ему удалось сварить очень вкусный суп, и после нашей поездки мы ели с большим аппетитом.

Когда Мария Ивановна собралась уходить, мы хотели вручить ей небольшой подарок в благодарность за ее помощь и участие, но она категорически отказалась, сказав, что все, что она сделала, входит в обязанности акушерки и что за это она получает зарплату.

Ну, а для нас с рождением сына началось беспокойное и трудное время. В нашей маленькой комнате нас теперь было пятеро, и вот уже поистине настало время испытаний нашему терпению и выносливости. Здесь мы стирали пеленки, здесь дети играли и делали уроки, здесь же мы ели, и эта же комната служила для нас спальней. Особенно тяжелыми были четыре месяца до наступления тепла. Когда теперь мысленно возвращаюсь в то время, я удивляюсь, как мы смогли все это спокойно пережить, откуда мы брали силу и упорство, чтобы справиться со всеми трудностями. Наверное, мы о них не думали. Мы просто жили с ними, не задавая вопросов.

Спустя некоторое время, посовещавшись, новому члену нашей семьи мы дали имя Самуэль. Он был очень милым ребенком, за ним легко было ухаживать, а поскольку молоко у меня не пропало, то и с кормлением не возникало проблем. Зимой 1947 года некоторые продукты питания из продажи исчезли. После отмены карточек, положение с едой стало хуже.

Когда закончился мой послеродовой отпуск, я решила уволиться. У нас была возможность отдать Самуэля в ясли, но

 

- 178 -

мы не захотели, и я решила, что лучше сама займусь и хозяйством, и детьми.

Как и в самые тяжелые месяцы, которые мы пережили в Якутске, мы и здесь боролись с голодом. У меня еще остались две красивые ночные сорочки. Я берегла их, надеясь когда-нибудь поносить, но пришел и их черед.

В воскресенье утром, когда Израэль был дома и мог присмотреть за детьми, я поехала в Покровск. Я решила продать сорочки Нине Ивановне — нашему врачу, которая питала слабость к заграничным вещам и могла позволить себе покупать такие вещи. Словом, за сорочки и другие маленькие вещички, которые я ей тоже продала, выручила неплохие деньги. Теперь можно было купить хлеб и масло. Редко, но все же мы покупали на частном рынке мясо: конину или оленину. Поездка в Покровск заняла у меня несколько часов, и я очень торопилась, чтобы покормить Самуэля. Когда я, почти бездыханная, открыла дверь в комнату, то увидела совершенно неожиданную картину. Посреди комнаты сидела Александра Сергеевна и кормила грудью моего сына. Мне рассказали, что после моего отъезда он раскапризничался и начал кричать. Ни Израэль, ни дети не смогли его успокоить. Потом пришла Александра Сергеевна, но и ее попытки также оказались тщетными. Тогда она решила покормить его грудью. Очевидно, это и было то, что он хотел, и сразу успокоился.

Шнеуру исполнилось одиннадцать лет, Гарриетте — шесть, и они уже могли помогать мне по хозяйству, присматривать за своим младшим братом. Мы все с нетерпением ждали весны и лёта, чтобы выбраться, наконец, из стесненного пространства нашего маленького жилища на волю, на свежий воздух, под теплые лучи солнца. С наступлением лета пришло наше освобождение. Радиусом не более пяти километров от центра Покровска.