СИБИРСКИЙ ТЕЛЕВИЗОР

 

Рахиль — Израэль

 

Через два дня после визита офицера НКВД, рано утром перед нашим домом остановился грузовик. За несколько минут наши вещи были погружены в кузов, и, усевшись на них, мы поехали в Покровск.

Девять месяцев мы в нужде, лишениях и болезнях прожили в Якутске. Умерла наша любимая бабушка, и сейчас в первый раз мы отправлялись в путь без нее. За день до отъезда сходили на кладбище попрощаться. Ведь могло и так оказаться, что мы в последний раз видим ее могилу.

До Покровска ехали около двух часов. Ухабистая и пыльная дорога пролегала то через лес, то по заболоченным низинам, то по полям с редкой растительностью. Несколько раз мы видели коршунов, кружащих в небе или сидящих на земле у туши животного.

Покровск оказался маленьким городком с двумя рядами домов, один из которых располагался по берегу реки Лены, а другой — со стороны тайги, первозданного сибирского леса.

Нас привезли на кирпичный завод, расположенный в южной части Покровска. Нам дали комнату в бревенчатом доме и сказали, чтобы утром на следующий день мы явились в контору: получать назначение на работу.

Однако, как всегда, ничего не было организовано, и выяснилось, что на заводе работы для нас нет. Как бы оправды-

 

ваясь, нам сказали, что труд на кирпичном заводе не является легким, и посоветовали поскорее найти что-нибудь другое. Но возможности найти «что-нибудь» в Покровске и так были крайне ограничены, а тот факт, что мы депортированные, сводил шансы Израэля трудоустроиться почти к нулю.

 

Израэль

 

На следующий день после нашего приезда я зашел к директору местной школы. Александр Павлов (так звали директора) понимающе и дружелюбно выслушал меня, когда я ему сообщил о цели своего визита и спросил о вакансии учителя немецкого языка в его школе. С сожалением он объяснил мне, что учебный план уже утвержден, и в нем нет немецкого языка как предмета. Однако Павлов сказал, что, вероятнее всего, через несколько лет немецкий язык будет включен в программу обучения, и попросил меня поддерживать с ним связь.

Жители Покровска в подавляющем большинстве работали на кирпичном заводе — единственном промышленном предприятии в городке. Некоторые занимались рыболовством, охотой, сельским хозяйством, а некоторые трудились в административном и торговом секторах. В городе — небольшая больница, аптека и несколько магазинов. Покровск, возможно, и возник на базе кирпичного завода и медленно вырос, став небольшим городом с населением шесть-семь тысяч жителей.

Я продолжал искать работу, и мне сказали, что к северу от Покровска есть научно-исследовательская селекционная станция, и что я быстрее найду место там, чем где-либо еще в Покровске. Терять было нечего, и я отправился туда на встречу с директором Яковом Ивановичем Климовым.

Как только он узнал, что я хочу и кто я такой, он сказал, что я, как раз тот человек, которого он искал на должность

 

заместителя бухгалтера. Климов также сказал, что нам дадут жилье и что молоко и овощи мы будет покупать по ценам в несколько раз ниже рыночных. На селекционной — своя столовая, где сотрудники могли питаться и приобретать продукты по сниженным ценам. Бухгалтерская работа не относилась к моим любимым занятиям, но я, не колеблясь, принял предложение.

Климову было около сорока. Высокий, статный, казалось, что энергия так и брызжет из него. Он говорил со мной в добродушной и дружеской манере. Я в тайне надеялся, что мое впечатление верное и что я смогу установить хорошие отношения с моим новым начальником.

 

Рахиль — Израэль

 

Нам выделили комнату в бревенчатом доме, в котором уже жили две семьи. В доме — общая прихожая, в прихожей — простенок. Он отделял примерно 12 квадратных метров, которые и стали нашей комнатой. Вся остальная часть так и осталась прихожей. Печки в нашей комнате не было, но Климов пообещал, что будет, тогда мы сможем переехать. Примерно через три недели мы въехали в комнату, отгороженную тонким простенком от прихожей, зато с новой печкой. Свободного пространства для проживания осталось метров десять. Но мы и этому были рады. Очень хотелось уехать из мрачного и пыльного жилища на кирпичном заводе.

Селекционная станция, окруженная со всех сторон густым лесом, располагалась на склоне, спускающемся к Лене. Похожих селекционных станций много в Советском Союзе. Одни — побольше, другие — поменьше. А Покровская, площадью более 120 гектаров, занималась выведением сортов зерновых и овощных культур для северных районов с их особо трудными климатическими условиями. В Якутии, где теплыми бывают примерно сто дней в году, вегетационный пери-

 

од у растений очень короткий. В этих условиях предъявляются особые требования как к растениям, так и к способам их культивации там, где за год выпадает всего лишь около 250 миллиметров осадков. На станции выращивались различные сорта зерновых и овощных культур. Под каждый сорт отводился свой участок, и осенью урожай с каждого из них собирался отдельно, тщательно взвешивался и анализировался. Весной в почву высевали только те сорта зерновых и овощных культур, которые имели самые лучшие показатели. Таким образом, выводились сорта зерновых и овощных культур, приспособленных к жизни в условиях Крайнего Севера.

По сравнению с Якутском селекционная станция — это, в сущности маленькая деревня, и у нас быстро сложилось впечатление, что мы теперь живем в сельской местности. Свежий воздух, обилие растительности, близость реки — от всего этого мы чувствовали себя намного лучше, чем в окруженным болотами Якутске.

На станции — школа, детский сад, ясли и маленький продуктовый магазин. Магазин — рядом с нашим домом, и столовая, которой мы пользовались, также недалеко. Каждый день работникам селекционной станции разрешалось покупать в этой столовой по литру молока. А так как на станции собственное стадо коров, то молоко очень дешевое — 2 рубля за литр, на рынке в двенадцать раз дороже — 24 рубля.

Водовоз Савин обеспечивал жителей водой. Он возил ее из реки в большой деревянной бочке, установленной на запряженной лошадью повозке, и ведрами разносил по домам.

На станции имелся клуб как своего рода общественный центр. По выходным дням там демонстрировали кинофильмы. В основном советские, но иногда показывали очень старые, затертые, с царапинами, копии иностранных фильмов, включая немецкие, английские и американские. Мы ходили на эти киносеансы, скорее всего, потому, что в примитивном кинотеатре в диком уголке Сибири смотреть иностранные фильмы — ощущение особое. Эти фильмы мы уже виде-

 

ли раньше, но они стали для нас как дуновение свежего ветра оттуда, из прошлого, из мира, который когда-то был нашим, но теперь оказался таким далеким и почти нереальным.

При станции работала баня, которая содержалась в хорошем состоянии. Как и все жители поселка, мы тоже ходили туда. Работала она по выходным дням. По субботам — для мужчин, по воскресеньям — для женщин. У русских посещение бани — особый ритуал. Не просто мытье или хлестанье душистыми вениками, а событие почти торжественное и общественно значимое. Люди берут в баню напитки, еду и хорошо проводят время в разговорах, обмениваясь последними новостями, обсуждая положение в мире и рассказывая свежие анекдоты. Баня — это даже не элемент, а значительная часть культуры, имеющая большое значение для эмоционального русского человека.

Дирекция селекционной станции проявляла большую заботу о своих сотрудниках. Единственное, что требовалось от них самих, — это заготовка дров. Они должны были сами валить деревья в тайге, пилить и рубить их. За небольшие деньги нанимали подводу, чтобы съездить в лес на заготовку дров.

В один из осенних дней мы тоже взяли подводу, достали необходимые инструменты, и все вместе отправились в тайгу. Поскольку валить деревья разрешалось только за три-четыре километра от берега Лены, мы забрались довольно далеко в лес.

До этого нам никогда не приходилось валить деревья, но, тем не менее, между нами говоря, у нас неплохо получалось. Мы выбирали только лиственницы: их было много, и нам сказали, что при сжигании они дают больше всего тепла. Поваленные деревья очищали от веток и сучков и нарезали их такой длины, чтобы потом по первому снегу их вывезти. Нужно было ждать, когда выпадет снег, чтобы перевезти бревна на санях, ведь в тайге нет дорог, и на подводе такой груз перевезти невозможно. Естественно, что деревья, которые мы валили, были небольшими. С большими мы бы

 

просто не справились, да и вывезти их мы бы тоже не смогли. Так что мы выбирали только те, которые нам было под силу свалить. Дети помогали собирать обрубленные ветки.

Поездка в лес всем очень понравилась. Ярко светило солнце, и было еще достаточно тепло. Мы взяли с собой еду и питье. Одним словом, ехали как на пикник. Дети играли, собирали последние ягоды — бруснику и дикую землянику.

К концу дня все напиленные бревна мы собрали в одну большую груду и, оглядев ее, испытали чувство гордости. Перед отъездом в тайгу мы были настроены скептически, боясь не справиться, но сейчас, посмотрев на результаты, увидели, что сделали работу не хуже, чем коренные сибиряки. Перед отъездом на станцию мы пометили бревна особым знаком, чтобы зимой, когда вернемся за ними, сразу найти их. Так обычно делали все, кто заготавливал дрова на зиму.

Уже темнело, когда уставшие и счастливые, мы вернулись на станцию.

Потом выпал снег, но мы не смогли поехать за дровами в первый же выходной день: свободных саней не оказалось. Мы решили, что поедем в следующее воскресенье.

В понедельник, недалеко от нашего дома, мы увидели большую груду бревен. Все бревна помечены нашим знаком. В воскресенье мы поехали в лес, чтобы проверить, не ошибаемся ли мы. Проверка показала, что наших бревен в лесу нет.

Вернувшись, мы узнали, что заготовленные нами дрова вывез молодой парень — Николай Оглоблин, отец которого был на фронте. Николай же утверждал, что еще осенью ездил в лес и сам заготовил дрова. Назревал конфликт, который мог закончиться для нас большими неприятностями, и мы решили замять это дело.

Теперь, когда выпал снег, было уже очень трудно пилить деревья. В конце концов, объединившись с другими ссыльными, мы поехали в лес и напилили достаточно много деревьев, чтобы хватило на долгую зиму.

 

Живо и ясно запомнилось нам еще одно событие — возможно, потому, что было и забавным, и очень характерным для Советского Союза.

То ли в конце июля, то ли в начале августа, вскоре после того, как мы переехали на селекционную станцию, с молниеносной быстротой по всей ее территории распространился слух, что со дня на день ожидается прибытие на станцию высокопоставленного иностранного политического деятеля. Оказалось, что этот деятель — сам американский вице-президент Генри Э. Уоллес, который прибыл в Советский Союз с официальным визитом. Совершая поездку по стране, он прилетит в Якутск, а оттуда в Покровск, чтобы осмотреть селекционную станцию. Говорилось, что Генри Э. Уоллес очень интересуется сельским хозяйством, и что одной из целей его визита в Сибирь является как раз ознакомление с научно-исследовательской работой по выведению особых сортов зерновых и овощных культур для суровых климатических условиях севера. Так что принимать этого важного гостя будет селекционная станция.

Информация о визите с инструкциями, как принимать гостя, то есть что ему следует показывать, а что нет, поступила из Москвы, из самых высоких инстанций. Якутские власти должны принять американского вице-президента и взять на себя все затраты, включая и те, что связаны с его поездкой в передовое научно-исследовательское хозяйство.

Как только согласовали все детали, на станции закипела работа. Пропалывали сорняки, подметали и вычищали все вокруг. Здание, где должен был проходить прием Уоллеса, обновили. Побелили потолки, наклеили новые обои, а все деревянные изделия покрасили. Вдруг и в большом количестве появились откуда-то такие материалы, которые в обычное время невозможно было достать.

Из Якутска приехал первый секретарь горкома партии, чтобы лично проинспектировать, как идет подготовка. Ему не понравились комнаты, где намечался прием высокопос-

 

тавленного американца, и их снова побелили и наклеили новые и более красивые обои. Местной покровской торговой организации (сельпо) поручили организовать поставку продуктов и напитков для приема, и на это им выделили восемь тысяч рублей. Скатерти на столы и столовые приборы привезли из единственного и похожего на столовую ресторана в Покровске.

В процессе этой спешной подготовки вдруг кому-то пришла мысль: а что если вице-президент захочет вымыть руки перед едой? Умывальника с раковиной не обнаружили. Висел примитивный бачок с водой, и когда рукой поднимался торчащий из днища этого бачка стержень, вода лилась на ладонь. Конечно же, такое устройство, хотя и хорошее, но не для американского вице-президента. Поэтому стали искать замену, и после долгих обсуждений и поисков нашли все-таки умывальник с раковиной — очень редкий предмет быта в этой части страны. Его владелец, по его же словам, «поднялся на седьмое небо» от счастья, что помог спасти честь Покровска.

В день приезда Уоллеса у школьников отменили занятия, но не потому, что они горели желанием принять участие в торжественной встрече, а затем, чтобы они повсюду не бегали и не путались у серьезных людей под ногами. Для этого в клубе им бесплатно показывали кинофильм. Еще один фильм припасли на тот случай, если вдруг визит Уоллеса затянется. Казалось, были предусмотрены все возможные случайности, чтобы ничто не омрачило короткий визит американского вице-президента. Взору его собирались представить крошечный городок и окрестности, где нет, не было и не может быть никаких недостатков.

Наконец, день, который все так долго ждали, настал. Из Якутска прибыл кортеж автомобилей. Никогда еще до этого, и, возможно, после Покровск не видел столько автомобилей! Уоллеса и его свиту приняли с такой пышностью и торжественностью, на которые город только был способен: совет-

 

ские и американские флаги, маленький оркестр, который срочно организовали, ленты со словами приветствия, цветы, сверкающие чистотой здания и теплицы. Уоллесу, сопровождаемому директором Климовым и несколькими взволнованными агрономами, показывали селекционную станцию, потом рассказывали о работе и научных исследованиях. Маршрут тщательно продумали, и ничего лишнего — ничего, кроме того, что было включено в скрупулезно разработанный план, вице-президенту не показали.

После осмотра станции и дискуссии с Уоллесом всем хотелось сесть за стол и начать банкет. Две женщины из бухгалтерии, назначенные обслуживать гостей, проводили американцев к столу. По русской традиции, всю еду выставили заранее, и длинный стол ломился от нарезанного мяса и всевозможных деликатесов, которые и в самом деле были едой высшей пробы: икра, сельдь, разнообразная копченая рыба, мясные блюда, несколько видов пирожков и, конечно, широкий выбор напитков — вино, водка, коньяк, шампанское. Такое обилие впечатляло, особенно, если учесть, что еще шла война, и в стране действовала строгая карточная система.

После того, как Уоллес сел, он оглядел заставленный яствами стол, явно не находя того, что хотел увидеть. Все затаили дыхание: чего же еще не хватает? Вице-президент обратился к своему переводчику, который ко всеобщему облегчению объяснил, что второй человек в США хотел бы стакан молока. К счастью, на селекционной станции молока хватало: стадо большое. Одна беда: на кухне не знали, в чем подавать. Наконец решили, что подадут в графине для вина. Это хотя и не молочная тара, но очень чистая, красивая и замечательно подойдет.

Прием длился не больше часа. Уоллес выразил свое восхищение работой агрономов, и сказал, что не ожидал увидеть такие богатые, ухоженные поля и такую хорошо развитую земледельческую систему на Крайнем Севере.

 

Прощаясь с хозяевами станции, вице-президент США попросил книгу отзывов для гостей. И снова его просьба застала хозяев врасплох, поскольку эту деталь они не учли. Чтобы не потерять лицо в последний момент, срочно послали человека в бухгалтерию. Запыхавшись, человек вернулся с бухгалтерской книгой, которая и стала книгой отзывов. И в этой новой книге для гостей Уоллес в письменном виде выразил благодарность за теплый прием, который ему оказали. Всему коллективу станции он пожелал успехов в их «впечатлившей его работе, с которой он с удовольствием ознакомился».

Ну, а потом пришло время махать вслед кортежу автомобилей. И махали до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом. Все вздохнули с облегчением. Все прошло отлично. С заданием справились. Но это был только первый акт.

 

Израэль

 

Почти сразу же после отъезда американского вице-президента пришли с большими сумками представители сельпо, отвечавшие за поставку продуктов для торжественного стола, и, быстро собрав все, что осталось из еды и напитков, так же быстро исчезли. А вечером мы узнали, что все работники сельпо на лодках переправились на маленький остров посреди Лены, где устроили неслыханное пиршество с песнями, плясками и закончившееся лишь под утро.

На следующий день участники пикника приехали на селекционную станцию со счетом на восемь тысяч рублей за продукты и напитки, поставленные к официальному столу. Директор Климов категорически отказался оплачивать этот счет, заявив, что это не входит в обязанности бухгалтерии руководимого им хозяйства. При этом он подчеркнул, что станции поручали отвечать за организацию приема, а все расходы должны оплачивать якутские власти.

Некоторое время все было спокойно, как вдруг директору пришла повестка в суд, согласно которой сельпо теперь

 

уже через судебные органы хотело вернуть восемь тысяч рублей. Климов распорядился заняться этим делом главному бухгалтеру Ивану Михайловичу Чуркину. Чуркин был сахаляр (так называли русских, родившихся и живущих в Якутии). Ему было за пятьдесят, и он любил выпить. Из-за этого у него случались неприятные столкновения с властями, и он очень боялся милиции и суда.

Узнав, что Климов поручает заняться судебным иском ему, он прибежал к директору и стал умолять освободить его от этого. И Климов Чуркина освободил, и тогда я стал представлять селекционную станцию в суде.

Хотя перепугавшийся главный бухгалтер снабдил меня всеми имеющимися данными и расписками, относившимися к поставкам продуктов из сельпо, я без энтузиазма занялся этим делом. Самым главным препятствием в суде мог оказаться тот факт, что я — депортированный, «второсортный», а, следовательно, не могу выступать на равных с моими оппонентами. Это — с одной стороны. А с другой, я не мог отказаться от этой новой работы и чувствовал, что обязан что-то сделать в ответ на дружелюбное отношение и ту большую помощь, которую нам оказали.

Я не слишком хорошо разбирался в судебных делах. В этом присутственном месте мне пришлось бывать только один раз. Случилось это в Литве в 1939 году, когда я потерял свидетельство о рождении и обратился в суд за получением нового, которое требовалось для оформления брака с Рахиль в Копенгагене. Поэтому я очень беспокоился о том, как пройдет судебное разбирательство, но для себя решил, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы защитить интересы покровских селекционеров.

После короткой вступительной процедуры слово дали представителю сельпо. В своем выступлении этот рослый и солидный представитель длинно и подробно отчитался обо всем, кроме ночного пикника и представил огромное количество счетов. Моя же речь в защиту интересов станции была очень краткой. Я напомнил, что Покровская селекционная

 

станция не должна оплачивать банкет, поскольку это не мы заказывали продукты и напитки. Я попросил суд отклонить все претензии сельпо в наш адрес и предложил, чтобы торговая организация обратилась к властям города Якутска, которые, согласно генеральной установке, должны оплатить все расходы на прием.

Суд согласился с моими аргументами и претензию сельпо отклонил. Селекционная станция одержала победу. Руководство было очень довольно моим успехом, и в качестве награды мне разрешили купить в столовой два литра сливок. И, как напоминание о визите вице-президента Уоллеса, у нас на столе появилось множество вкусных блюд, приготовленных Рахиль из этих сливок.

Позже я стал постоянным представителем селекционной станции во всех судебных разбирательствах.

Часто случалось, что коровы, принадлежащие частным лицам, ломали заборы, проникали на поля и поедали посевы, что сводило научные исследования на этих полях практически к нулю. Ущерб исчислялся не одним десятком рублей, и владельцы коров должны были выплачивать компенсацию и довольно крупный штраф. Когда они отказывались платить, что случалось довольно часто, дело передавалось в суд.

Надо сказать, что в то время молоко на рынке стоило очень дорого: от двадцати до двадцати пяти рублей за один литр. Так что владельцы коров могли через рынок компенсировать финансовые потери. Добавлю к этому, что двадцать рублей — большие деньги. (Для сравнения: моя месячная зарплата составляла приблизительно сто двадцать рублей.)

Каждый год на станции готовили отчет о научно-исследовательской работе. Его надо было предоставлять в пяти экземплярах, которые Климов отвозил в Москву, в Министерство сельского хозяйства. Последний срок — 15 января. В конце декабря секретарша Климова отпечатала только четвертую часть отчета и к своему ужасу обнаружила, что кончи-

 

лась копировальная бумага. А без нее — никуда. Ведь если оставшуюся часть доклада перепечатывать пять раз, то никак невозможно уложиться в оставшееся до отъезда время.

Климов, который ни при каких обстоятельствах не мог опоздать в Москву, вызвал меня. Я пришел нему в кабинет, и обеспокоенный директор рассказал о ситуации, объяснив, что я должен поехать в Якутск и за любые деньги достать необходимое количество копирки. Мне вручили письмо в Министерство торговли Якутии и выдали огромный тулуп, поскольку моя внезапная, но очень ответственная командировка пришлась на самое холодное время года, когда температура понижалась до минус пятидесяти. Кроме того, для выполнения этой специальной миссии мне выделили большой грузовик с молодым шофером по фамилии Егоров. И мы отправились в Якутск.

Приехав туда, мы зашли к моему близкому другу Элику Рахмилевичу: дом его был как раз по дороге, ведущей в центр города. Когда Элик узнал о моей миссии, он весьма скептически отозвался о ней, сказав, что не верит, что мне удастся достать копирку. Между прочим, со мной там приключился небольшой казус, который позже мне показался довольно забавным. Когда мы уже прощались, я сказал Элику, что хочу в уборную, и спросил, как туда пройти. Элик рассмеялся и сказал, что это, к сожалению, невозможно, поскольку его уборную... украли. Вероятно, доски, из которых это сооружение было сделано, дошли на растопку. Но при этом добавил, что будет рад проводить меня в соседскую уборную, которую, чтобы не украли, охраняет огромный злой пес. Этот маленький абсурдный случай добавил еще один штрих к тем нелепейшим ситуациям, в которых мы порой оказывались. Как мы смеялись потом над собой!

После встречи с Эликом я вплотную занялся поиском копирки. Сначала я пришел к начальнику отдела в Министерстве торговли, но он не смог помочь мне. Походы по магазинам и складам также не дали никаких результатов. Уже после

 

обеда я пошел в Министерство сельского хозяйства, куда должен был передать образцы семян с селекционной станции. Меня проводили к агроному, которого я знал, так как он часто приезжал на станцию. Он обратил внимание на мой изможденный вид и уныние и спросил, что случилось. Я рассказал ему всю историю, после чего он предложил: «А напишу-ка я записку своему брату, может быть, он чем поможет».

И вскоре в огромном тулупе и на большом грузовике я уже мчался на другой конец города — с запиской к брату агронома.

Незадолго до этого, демобилизовавшись, этот приветливый человек вернулся из Германии. Не могу сказать, почему и каким образом, но у него оказалась копирка. Может быть, он ее в качестве трофея привез домой с войны, зная, что она всегда в дефиците. Во всяком случае, он спросил, сколько листов мне нужно. Я попросил сто. Он дал мне их, получил за них двести рублей, и мы оба остались довольны сделкой.

Нас уговорили взять попутчика до Покровска — женщину с маленьким ребенком на руках, директора яслей. Я уступил ей место в кабине рядом с шофером, а сам забрался в кузов и, закутавшись в тулуп, устроился в углу со стороны кабины водителя.

Примерно на полпути на обочине стоял небольшой дом, который дорожниками использовался в качестве стоянки. На подъезде к этому дому мотор грузовика вдруг начал чихать. Однако до стоянки мы все-таки дотянули. Егоров объяснил, что в бензин попала вода, которая превратилась в мельчайшие плавающие льдинки.

Он вылил бензин из бака, и, чтобы избавиться от льдинок, профильтровал его через кусок войлока. И хотя Егоров выполнял такую процедуру не первый раз, он случайно намочил руки бензином, а при сильном морозе это очень опасно. Пока Егоров вел машину, он не обращал на это внимание. Только потом заметил, что отморозил пальцы. Мы кое-как доехали до Покровска, где его руку осмотрел врач. Обморо-

 

жение оказалось настолько серьезным, что Егорову дали больничный лист. Несколько недель он ходил с забинтованными руками, а после, когда бинты сняли, снова сел за руль.

Так завершилась миссия «Копировальная бумага». Она прошла не без сложностей, но успешно финишировала, и я снова стал героем дня на селекционной станции.

 

Рахиль — Израэль

 

В Советском Союзе дети начинают ходить в школу с семи лет. В Быковом Мысе Шнеур и еще трое детей обучались частным образом. Все они получили знания в объеме первого класса начальной школы. В Якутске Шнеур пошел во второй класс, но из-за болезни и продолжительного лечения в больнице большую часть учебного года пропустил, и на селекционной станции снова пошел во второй класс.

Гарриетту мы отдали в детский сад — небольшой и хороший. Воспитатели были люди очень опытные. Они относились к детям с большим вниманием и интересом, и мы не беспокоились за Гарриетту. В детском саду детей кормили три раза в день.

 

Рахиль

 

Теперь, когда дети стали старше, я начала думать, где и как найти работу. Проблема состояла в том, что по-русски я говорила все еще не очень хорошо. Дома мы продолжали разговаривать по-немецки, даже с детьми. Думаю, мы говорили по-немецки потому, что не хотели терять ощущение другого мира, который все еще где-то существовал. Да, так уж люди устроены, что не теряют надежду даже в самых безнадежных и отчаянных ситуациях. Надеялись и мы, что наша депортация когда-нибудь закончится, и нам разрешат уехать из Совет-

 

ского Союза. Тогда, может быть, мы попадем в Данию или в какую-нибудь другую страну, где детям пригодится знание немецкого. А о том, чтобы научить детей говорить по-датски, я даже не думала. По-датски говорила только я одна и, без сомнения, детям было бы трудно выучить три разных языка сразу. Израэль тоже не говорил на языке той страны, куда я попала в раннем детстве: он знал только несколько слов.

Однажды я решилась пойти к Климову и попытаться объяснить ему, что я хотела бы тоже работать. Климов просиял, когда я вошла к нему в кабинет, и внимательно слушал меня, пока на ломаном русском языке я излагала ему свой план. Он посмеялся над моими ошибками, но главное, что он понял меня, и я вышла из его кабинета с письмом, адресованным директору детского сада с просьбой принять меня на работу в качестве сменного воспитателя. Я была счастлива. Это было именно то дело, о котором я думала и которым хотела бы заниматься.

Моя работа с детьми и общение с другими воспитателями привели к тому, что мой русский язык стал заметно лучше. И после трех лет жизни в Сибири, я, наконец, стала более тесно общаться с русскими. Я стала понимать, о чем они говорят, их мир, мысли и чувства. Мы встречались и проводили время с разными людьми, которые были гостеприимны и доброжелательны. Они даже соперничали друг с другом, приглашая нае в гости, поскольку для них тоже было интересно пообщаться с такими «странными птицами», как мы. Люди с Запада не часто посещали эти суровые края.

Глубокое впечатление на меня произвело то, каким образом русские женщины создают уют в таких примитивных жилищных условиях, насколько они при таких ограниченных средствах изобретательны в приготовлении потрясающе вкусных блюд. Особенно хорошо у них получались пирожки с разными начинками: с мясом, рыбой, ягодами или капустой. Одна из наших соседок — пожилая, мудрая женщина Анна Семеновна Макрыгина была мастерским кулинаром.

 

Она дала мне много хороших советов и рецептов, некоторыми из них я до сих пор пользуюсь. И Израэлю, и детям очень нравилось, когда я что-нибудь изобретала на основе рецептов Анны Семеновны.

Война шла к завершению, и, возможно, поэтому в предвкушении победы и грядущего мира день революции 7 ноября 1944 года праздновался с таким размахом. До этого ничего подобного мы не видели. В празднике принимали участие исключительно все, и у всех было много выпивки и много еды — разные пирожки, мясные и рыбные блюда, салаты, и, естественно, соленые огурцы и квашеная капуста. Самый популярный напиток — бражка, нечто вроде домашнего пива, но в отличие от пива, с очень высоким содержанием алкоголя, невкусного и неаппетитного, тускло-коричневого цвета. От бражки быстро пьянели, а похмелье наступало очень тяжелое. Так что люди пили бражку не потому, что этот напиток нравился им, а для того, чтобы опьянеть.

Нашим детям нравилось на селекционной станции. У Шнеура появились друзья, с которыми он играл. Он пристрастился к чтению книг. Ему было уже восемь лет, Гарриетте — четыре года. Трудно было достать игрушки для Гарриетты: в магазинах Покровска их не продавали. У нее была старая тряпичная кукла-морячок, которую мы привезли из Литвы, и с ней она любила играть. Из старых тряпок я нашила ей маленьких куколок, и этих игрушек ей вполне хватало, чтобы создавать свой сказочный мир, в котором она пребывала долгие часы.

По воскресеньям мы ходили в лес или спускались к реке, где дети всегда находили что-нибудь интересное. Я старалась говорить с ними о природе, учила их любить цветы и животных. И Шнеур, и Гарриетта теперь свободно говорили по-русски, и особенно хорошо это получалось у Гарриетты.

Однажды осенью я стояла за нашим домом, слушая издалека, как Гарриетта играет с другими ребятами. Она говорила по-русски так же, как другие дети, и даже быстрее. Наполненная материнской гордостью, я стояла, задумавшись, ког-

 

да ко мне подошла соседка и спросила, понимаю ли я, что говорит моя маленькая дочь. Я сказала, что понимаю, но не все. Тогда соседка объяснила мне, что Гарриетта ругается самыми страшными нецензурными словами, какие только существуют в русском языке. Я была шокирована, но соседка успокоила меня, сказав, чтобы я не расстраивалась и объяснила Гарриетте, что такие безобразные слова нельзя говорить маленькой девочке. Женщина знала, где моя дочь могла набраться таких слов. В соседнем доме жила семья, о которой ходила дурная слава по всей селекционной станции. Взрослые члены этой семьи часто сквернословили, и дети быстро запомнили бранные слова.

В начале зимы дети много времени проводили на улице, катаясь на лыжах, на коньках и на санках с горок. Но как только начинались морозы, большую часть времени они проводили дома. Время зимой тянулось долго, и эти месяцы были самыми трудными для нас.

Наша двенадцатиметровая комната служила нам и кухней, и спальней, и гостиной. Маленькое единственное окно покрывалось слоем льда, и от этого в комнату проникало мало света. Мы делали все, чтобы наши дети были счастливы и чувствовали себя в безопасности. Долгими зимними вечерами мы много читали, играли в разные игры и смотрели «сибирский телевизор» — на горящие дрова в печке, которая постоянно топилась. Дверца печки была все время открыта, и мы смотрели на тлеющие угли и горящие поленья.

На тлеющих углях и в язычках пламени возникали разные картинки: звери, дома, леса, города и многое другое — в зависимости от нашего воображения. Когда мы заканчивали обсуждать то, что каждый из нас увидел, я рассказывала детям разные сказки — и уже известные, и те, которые я тут же придумывала, — а они сидели, глядя на огонь, и увлеченно слушали. Яркие отсветы отражались на их маленьких лицах. Эти минуты они очень любили и часто вспоминали о них потом, когда стали взрослыми.