- 210 -

ШИЗО

 

Эти записи я вел прямо на одежде, бумага в ШИЗО запрещена. Поскольку одежду там не меняют, я не снимал ее с себя все эти 30, а потом и еще 15 дней изолятора. Поэтому записи сохранились плохо. Это то, что мне удалось разобрать.

 

РУБАШКА. Правый рукав.

28 МАРТА. Сижу в одиночке, но все, что происходит в ШИЗО, мне хорошо слышно.

Опять голодаю. Кое-как добился врача. Давление 170/100, температура 35. Нет сил вынести парашу. (Туалет в камере — это прямоугольное чугунное ведро. Утром его нужно тащить в конец коридора, опорожнять, а потом нести обратно.)

 

Левый рукав.

5 АПРЕЛЯ. Вчера вместо кипятка давали холодную воду. Пришли «разбираться». Я заявил, что нам недодают хлеба. Сегодня пришли с весами, взвесили, оказалось, что у нас от каждого куска крадут по 100 граммов. Я поздравил себя с победой.

 

- 211 -

Грудь.

Косарев опять в наручниках — отказался работать. Наручники застегивают до крови, Косарь кричал и молил о пощаде.

После отбоя кто-то стучал в правом крыле изолятора — наверное, было плохо. Дежурный орал: «Да пусть сдохнет, если стучит, пидораст!»

В ШИЗО привели Мельника, он зашил себе рот в знак протеста, дали 15 суток.

Еда, как обычно, — хлеб и вода. Почти не сплю: нары — три доски, ни матраца, ни простыни, ни подушки. Очень холодно...

 

Живот.

Камера метр на метр. Рассчитана на четверых, я сижу пока один. Кажется, я скоро сойду с ума: шаг вперед, шаг назад, шаг вперед, шаг назад — и больше ничего...

Я вчера долго думал о жизни. Если бы в таких условиях человек осознавал себя личностью, а на свободе ему была бы оказана помощь, многие не совершали бы повторных преступлений.

 

Спина.

9 АПРЕЛЯ. В зоне субботник.

...Пытали Степахина. Он кричал, потом была какая-то суматоха. Кажется, он умер. Но точно не знаю.

 

БРЮКИ.

Меня подстригли. Ведь после водворения прошло уже 17 суток. Волосы успели вырасти всего на какие-то сотые миллиметра, но все равно побрили наголо. А ведь я скоро освобождаюсь.

Мои дневники перешли на штаны. Сейчас 14.15, приходил начальник спецчасти, принес ответ, что мне нельзя вернуться в Москву. Вот так, была v меня

 

- 212 -

жилплощадь, а теперь нет. Вернулся в камеру расстроенный. Даже не заметил, как съел весь хлеб. Говорю себе: «Не унывай, будет и на твоей улице праздник!»

10 АПРЕЛЯ. 1 утра. У меня день рождения, мне 32 года. Спал, как обычно, плохо: всю ночь опять над кем-то издевались, слышались стоны, вопли. Сильно болит голова.

Я попросил позвать ДПНК, думал, может, мне в честь дня рождения разрешат откинуть нары днем или по зоне немножко походить. Но, разумеется, он ответил: «Не положено».

До освобождения мне осталось всего 25 суток. Еще 12 дней — в одиночке. Хотя могут и до конца продержать.

Только что закончил свой «праздничный» обед - хлеб и вода. Погода на улице изумительная. Солнце и ветер — это мой характер. Ладно, пора заканчивать: сегодня заступает прапор, он к камере на цыпочках подбирается. Недавно застукал парней в соседней камере — они на полу лежали, — накинул им еще сутки за нарушение режима.

В коридоре шум: пришел новый этап, человек 30.

11 АПРЕЛЯ. Ночью опять выпал снег. Очень холодно. Прапорщики что-то жарят. Запах невыносимый и страшно хочется есть.

12     АПРЕЛЯ. Сегодня впервые за 20 дней дали горячую воду. У меня тут же, после пары глотков, заболел живот.

13     АПРЕЛЯ. Обед — вода, хлеб, утром была соль. Сегодня много отказников. Всех посадили в холодную камеру.

Привели еще грузина, он требует бумагу — напи-

 

- 213 -

сать, что он только из больницы, а его посылают на тяжелые работы. Ну, его быстро сломают.

Жаль, что нет учебников. Вот где надо язык учить.

Мне осталось 9 суток...

15 АПРЕЛЯ. Время 11 часов. Мне очень плохо. С 2 ночи болит живот. Наверное, это от грязи: я вчера собрал все крошки. Просил врача, глоток чая, но из ответа понял, что ничего просить не надо.

Грузин, его фамилия Каджая, тоже требует врача. Прапор его материт, а потом натягивает ему на руки и на ноги наручники. Тот через некоторое время начинает вопить. Прапор ждет, пока у грузина посинеют конечности, и говорит: «Ну что, сука, успокоился?» А потом, когда тот уже и орать не может, снимает. И так по нескольку раз в день.

Я сделал себе «туалетную бумагу» из тряпок, которые нам каждый день приносят для мытья пола. Отрывал кусочек, сушил и рвал на небольшие «листочки».

Завтра последняя моя баня здесь. Но я, наверное, не пойду. Толку от нее никакого, только еще хуже становится.

16 АПРЕЛЯ. С утра орали на повара за то, что у баланды появился цвет супа. Парень оправдывался: мол, бросил всего-то две гнилые свеклы.

В баню все-таки пошел. Там познакомился с грузином. Его зовут Тамаз. Он сидит в ШИЗО с 16 января. Оказывается, его подвешивают в наручниках. У мужика туберкулез. Был пару дней в лазарете, и сразу опять сюда.

Отказников из 11-й камеры «морозят» — специально открывают дверь камеры, чтобы был сквозняк. Они вчера переговаривались с ребятами из 9-й камеры.

Да, в бане грузин отказался бриться тупой бритвой, сейчас его побрили насильно, в коридоре кри-

 

- 214 -

чат, что надо вытереть кровь. Дали ему еще 15 суток.

17 АПРЕЛЯ. Тамаз просил врача, просил открыть нары, ему совсем плохо. Ему сказали, что он здоров, а врач скажет то, что ему будет приказано.

У Никитина из 10-й камеры был приступ эпилепсии. Мужики кричат: «Врача!». Прапор орет: «Да х... с ним!» Наконец пришел ДПНК, вызвал фельдшера.

У меня болит горло...

18 АПРЕЛЯ. В камере совсем холодно, не топят, а на улице снег.

Утром потерял стержень, насилу нашел. Расстроился оттого, что носки совсем порвались, я почти босиком. Утешает одно — осталось 4 дня. А потом оставлю свою традиционную подпись: «Мужики, боритесь за свои права!»

Мне уже, честно говоря, тяжело. 25 суток одиночки, да еще перед свободой.

19 АПРЕЛЯ. Утром меня вызвали в штаб. Там начальник колонии Пашков и его зам. по политике Голованов провели со мной беседу. Подняли все мои жалобы, достали сфабрикованное заявление, объяснение какого-то Царегородцева, которого я будто бы науськал писать жалобу, и пригрозили все это отправить прокурору. Освобождение мое закрыть, и засадить меня за клевету. Говорили что-то о КГБ, видимо, с ними все уже согласовано.

20 АПРЕЛЯ. На проверке ДПНК спросил меня: «Ну что, борец х..., ты еще тут?» Это он к тому, что после моих выступлений в умывальнике повесили полотенца и даже разрешили умываться во время выноса параши.

Сейчас 2 часа дня. До обеда ко мне приходил капитан Котов из политотдела управления. Дела такие:

 

- 215 -

Серега, как только вышел на свободу, отправил в ЦК телеграмму. Она, конечно, пришла обратно, и вот кто-то должен со мной побеседовать. Я рассказал ему все, что здесь видел и слышал, как попал в изолятор. Телеграммой поручено заняться заместителю политотдела Зайкову, он придет ко мне в пятницу.

Из-за этой беседы я «пролетел» с водой. Ужасно хочу есть. На столе лежит мой кусок хлеба, но трогать его нельзя. В нем я прячу свой стержень.

23 АПРЕЛЯ. Зайков так и не пришел. Мне объявили еще 15 суток за голодовку 1 апреля. Надо быть осторожней, могут и убить, такие случаи бывали.

Писать больше не на чем, на моей одежде не осталось ни одного чистого места.

Буду писать на своей «туалетной бумаге».

 

ТРЯПОЧКИ...

Каждую тряпочку я исписывал с обеих сторон, и как бы подшивал к штанам между ног: это место почти не обыскивают. Так мне удалось сохранить их все.

23 АПРЕЛЯ. Приходил Пашков, сказал, что меня не выпустят. И возможно даже, я вообще не освобожусь. На меня собирают материал по клевете. Эту ситуацию я создал себе сам. Не выступал бы, все было бы нормально. Прямо так и сказал.

После обеда я все-таки добился врача. Ко мне пришел сам начальник медицинской части капитан Ваша. Осмотрел меня, сказал, что со зрением не успеем — очки надо ждать 4-5 месяцев. А с почками нужно сдавать анализы, но пока я в ШИЗО, это невозможно.

Ладно, главное взять себя в руки, не раскисать, делать зарядку, ведь прожил же я как-то 30 дней. Опять была баня. Меня повели первым и дали

 

- 216 -

нормально времени. Станок, конечно, был тупым, да и подстригли меня опять, но все равно помылся сегодня хорошо. Прапорщик сказал, что меня сгубил мой язык. Стало быть, они все знают, что я за правду страдаю. После бани я совершил проступок, украл бутерброд у прапорщика. В первый раз за месяц я почувствовал сытость! Пропажа скоро обнаружилась, но бить меня не стали, просто махнули рукой.

24 АПРЕЛЯ. Вчера ДПНК весь вечер издевательски меня подкалывал: дескать, дописался, остался перед освобождением без волос, да еще с надзором. Значит, на свободе я буду под надзором, то есть я обязательно должен быть дома с 9 вечера до 7 утра. Если я нарушу этот «комендантский час», получу новый срок.

Никитину дали еще 5 суток, он отказался идти на работу из-за своей эпилепсии.

Какой-то астматик просит свой баллочник: воздуха не хватает. Ему говорят, что его сюда никто не звал, баллончика не дали.

25 АПРЕЛЯ. Отказникам налили на пол воды, что бы никто не лежал на полу.

Меня вызывали к фельдшеру, дали каких-то таблеток.

Сейчас 9 вечера. Жду, когда откинут нары, чтобы лечь спать. Сегодня прапор застукал меня, когда я лежал на столе. Вообще день прошел тяжело. Весь хлеб съел уже в два часа. Чтобы как-то отвлечься, штопал носки. Делал обгоревшей спичкой дырочки, просовывал туда тонкие тряпочки и связывал между собой. Вроде бы заштопались. Теперь хоть теплее будет.

Чувствую себя очень плохо. Может, вместо таблеток мне дают какую-нибудь дрянь? Так ведь бывает. Надо завтра не пить их. Хотя они заставляют откры-

 

- 217 -

вать рот, показать язык, смотрят, куда я их...

В соседней камере кто-то рассказывал, как работал на бесконвойке, ездил отделывать кому-то из начальства квартиру. За «услугу» ему давали пачку чая.

26 АПРЕЛЯ. Спал плохо. Но впервые были открыты обе стороны нар, и я спал прямо у трубы. Я обнял ее, и было тепло. Снился дом, еда, постель.

Утром Морозяку не хватило хлеба. Прапор орет: «С такой мордой ты не сдохнешь!» А парню целый день катать баллоны по 50-100 кг.

Таблетку пить не стал — спрятал под языком, трюк прошел.

Смирнова гонят на работу. Мужик 7 дней голодал, воду только пил. Прапора над ним смеются: тоже, мол, советский Хайдер.

27 АПРЕЛЯ. После отбоя пришел Пашков, давал сутки, подписывал постановления.

Прапора говорили о том, что за зубной пастой в поселке народ в магазине убивался. Одеколона уже два года нет.

У Никитина снова был приступ. Врач пришел только к вечеру. Мужики сами его держали. Только парень пришел в себя, прапор ему: «Ну что, остыл?» А ведь человек умереть мог.

В 8 вечера была «плановая проверка заключенных медицинским персоналом». Смотрели нас две женщины. Мне сказали сразу: у тебя освобождение 6 мая, там все и вылечишь. Даже давление никому не померили.

28 АПРЕЛЯ. Меня вызывали отрядник Астарханов и опер Беляев. «Ну что, — говорят, — понял, что у нас за воспитательная система? Захотим, навсегда тебя здесь оставим». Потом меня вызвал капитан Ваша, я показал ему свое обшелушенное тело. Спросил

 

- 218 -

про Смирнова — может ли человек, голодавший неделю, быть трудоспособным. Он ответил, что приказ МВД запрещает насильно кормить и давать диагноз «нездоров ввиду голодовки», поэтому все вполне законно.

Нам заварили все кормушки, еду будут давать через двери.

29 АПРЕЛЯ. Осталась неделя. Попробовал сегодня запеть. Прибежал прапор, велел заткнуться, а то на ручники наденет.

Записи на рубашке совсем затерлись. Жалко будет, если мне не удастся их потом разобрать.

Глаза у меня постепенно проходят. Я их мою мочой. Мне посоветовал один парень в бане.

Очень хочется пить, но воду дадут только в 7 часов.

Была плановая проверка: Пашков, Голованов и подполковник Иванов из управления. Ко мне даже не зашли. Пашков дал указание вернуть кормушки.

30 АПРЕЛЯ. Завтра праздник и «голодный» день. Так что я решил сэкономить немного хлеба. Хожу по камере шаг вперед, шаг назад, смотрю на хлеб и говорю себе: «Нельзя». Из десен снова пошла кровь. Нужна хотя бы маленькая луковица. Вспоминаю тюремный овес: с каким удовольствием я бы сейчас его съел!

1 МАЯ. Пока все как всегда. Съел свой вчерашний хлеб с водой. Поздравил мысленно всех борцов за мир. Ко мне пришли гости: крысы проели пол, и одна сидит у меня. Тоже есть хочет, но у меня ничего для нее нет.

3 МАЯ. Вчера не мог писать — все время кто-то смотрел.

 

- 219 -

До обеда ко мне бросили того самого Смирнова. У него 19 дней голодовки. Требование одно — увидеть прокурора. Я убедил его голодовку снять, ведь все равно ничего не добьется, а здоровья больше не будет. Сегодня его выгнали на работу. Так что у меня есть возможность писать.

Смирнов сам с Урала. Борец за правду. У него были свидетельские документы того, чем занимались власть и органы. В конце концов его самого упекли на 8 лет за клевету, хищение и взятку. Понятно, что дело было сфабриковано. Сидит с 1983 года. Сейчас надеется на «новые веяния». У него это уже четвертая колония. Как и я, он пишет жалобы, требует справедливости, вскрывает воровство, убийства, наркоманию (он сидел в Казахстане и Узбекистане). Вот его и переводят с одного места на другое. Интересный человек. Думаю, он говорил искренне. Спали с ним на одних нарах, наверху, а то внизу очень холодно. Устроились кое-как валетом и всю ночь проговорили.

После обеда у нас морили клопов — запах просто кошмарный. Забрали все вещи на прожарку (молю Бога, чтобы не обнаружили мои записи) и погнали в баню.

Умер Колесников, за это сняли начальника медсанчасти. У Колесникова был туберкулез, а над ним здесь издевались. Нашли крайнего — медицину.

Камера вся залита морилкой. Даже хлеб мой облили. Невозможно дышать, даже глаза режет, невозможно ходить. Попросил у них тряпку, не дали. Зато записи не нашли.

Вместо Смирнова мне после работы привели Арарата Мусайлова из 8-го отряда. Он работает, поэтому ему положена пища. Он меня угостил, и я ел кашу. Он получил 13 лет. Его тоже прессуют. От меня его увели быстро, в 11-ю камеру. Пашков дал ему еще сутки за плохую работу.

 

- 220 -

ПОСЛЕДНЯЯ ТРЯПОЧКА.

4 МАЯ. На проверке мне сказали, что завтра я отправляюсь на пересылку. Последняя ночь здесь, даже не верится.

В одной из камер упал дед, 50 лет. Водили его в санчасть, но вернули быстро: мол, упал и все.

У нас в камерах 3-4 градуса тепла, а на улице - 7-8.

20 часов. Деду опять плохо, но нары ему открывать не разрешают.

Все не верю: неужели это последняя ночь в кошмаре штрафного изолятора?

5 МАЯ. Утром ДПНК сказал, что меня уведут в 14 часов. Пишу последний раз, всего доброго всем та ким, как я, и скорой свободы. Я прячу последние записи. Главное, не забыть хлеб, где я спрятал стер жень, соль, а больше ничего и нет.

 

ЗДРАВСТВУЙ, СВОБОДА!

5 МАЯ. Вышли на улицу. Тепло. Я иду, шатаюсь, в голове все кружится. Пришли в отряд. Все мои веши перерыты, записей нет. Обидно, колоссальный труд, но у меня есть моя голова.

В штабе уже был готов мой баул с вещами. Я написал расписку, а посмотреть, все ли на месте, уже не успел.

По дороге на пересылку я съел весь хлеб. Пришли, обыск, потом — камера, просторная, метра 3-4. Плохо только, что здесь нет туалета (выводят 3 раза в день), нет воды, как в ШИЗО. В таких сидят все освобождающиеся. Поезд будет в 23 часа, а пока меня повели фотографироваться. Мужики относятся по-человечески.

Сейчас 22 часа. Только что выпустили сегодняшних ребят. Выпускают специально так поздно, чтобы в магазин не успели.

 

- 221 -

Очень хочется в туалет, но не выводят ни в какую, говорят: «Терпи, а если не вытерпишь, убирать будешь сам».

Холод невыносимый. Мое ШИЗО по сравнению с этой камерой — просто Ташкент. Нос у меня уже заложен.

6 МАЯ. 6 утра. Наконец сводили в туалет. Вещи мне отдадут только перед баней, в два часа.

На завтрак была пшенная каша на воде с сахаром.

Потом меня вызвали, капитан Сурков ознакомил меня с постановлением о надзоре. Не позднее 10-го числа я должен быть в Караганде. Если не прибуду, то буду привлечен к уголовной ответственности. На постановлении — санкция прокурора, виза заседания наблюдательной комиссии от сегодняшнего числа - в общем, все у них готово.

Разобрался с вещами. Нет писем от сестры, от Виктора. Нет тетради, куда я записывал, когда и кому отправлял заявления. Забрали все, что я писал о работе в колонии.

После бани переоделся в гражданские вещи. Запах у них не очень приятный, но все-таки лучше специфического зековского аромата. Почистил зубы (у меня как раз оставалось немного пасты), на многих зубах отлетела эмаль, ужасно больно. Потом долго смотрел на себя в зеркало бритвы. Выгляжу ужасно.

На ужин съел овсяную кашу. Но все равно чувствую постоянный голод.

Осталось три часа. Не знаю, как их прожить, наверное, быстрее шли полтора года, чем эти последние часы.

Принесли бандероль, которую мне не отдали в колонии. Сейчас я ем печенье, ириски, настроение поднялось — до Москвы доеду.

 

ДО СВОБОДЫ ОСТАЛСЯ ЧАС...