СРЕДИ «ВОРОВ»

 

14 ОКТЯБРЯ. Сейчас около двух часов дня. Я в камере тюрьмы № 3 на «Пресне».

Вчера около девяти меня забрали из камеры. Я простился, собрал свои вещи, что-то их получилось много. Посадили в бокс. Просидел там весь день. Туда принесли и обед. Кое-как поел, ложку там дают без черенка, и есть приходится на корточках. В соседние боксы сажали малолеток. Слышал, как их переодевали. Отбирали трусы и даже носки, если кто надевал две пары. Некоторых уводили в карцер. Они говорили дежурной, что там холодно, а она отвечала, что это не ее дело. Опять водили к врачу, все то же. Обыск, правда, сегодня был слабоват. Где-то часа в 4 посадили в машину, набили человек 25 и повезли. Сердце затосковало: на улице тепло, в машину падали солнечные лучи...

На «Пресне» снова посадили в бокс — на моей карточке по-прежнему гриф — «спец.». Затем к врачу, потом беседа со старшим лейтенантом. Написал на моей карточке — камера 428. В семь часов повели на обыск. Выбросили все мои новые приспособления для физкультуры, все разорвали, бритву отобрали, полотенце тоже — не положено. Все забрали, сделали опись. Правда, сунул туда на свой риск мои записи. Тетради тоже там остались. Так что теперь пишу на

 

обрывках, здесь у мужиков ничего нет.

После обыска опять в бокс. Боксы здесь побольше. Я стал по новой после обыска укладываться. Достал коробку с тараканом, говорю: «Вот видишь, какие, брат, дела, так что терпи», — кое-как собрал вещи и около 9 меня повели в камеру.

Режим здесь жестче: руки назад, вставай при входе и т.п.

Нас в камере семеро. Мужики все неоднократно судимые и, как говорят в социалистическом обществе, - особо опасные. У всех строгий режим.

Камера метров 15, не больше, места для ходьбы всего 4 метра в длину и 1 метр в ширину. Все остальное — туалет и шконки. Здесь шконки — это деревянные нары. В такие камеры набивают по 10 и по 15 человек. Грязь ужасная, такого я еще не видел нигде. На потолок смотреть невозможно, на туалет тем более. В окнах разбитые стекла, все заклеено газетами. Таза для стирки нет, ведра для мытья пола тоже. Столик маленький, как в вагоне, и все мы за ним не умещаемся.

В 10 часов играли в домино и долго болтали. Рассказал мужикам, кто я и что. Дал им почитать кодекс. Но все равно я для них загадка: не курю, вещей много (не отобрал ли у кого?). Правда, они поняли, что я не их поля ягода.

Рядом со мной лежит Сергей Хлебников. Куйбышевский райсуд дал ему три года строгого режима. История была такая. Он вышел из кафе выпивший. Познакомился с мужиком, тот ему предложил сесть за руль своей машины. Он сел, проехал метров 30, подбежал хозяин с мужиками, Сергея начали бить — в общем, все кончилось «угоном». В итоге — статья 212, часть вторая. Я читал приговор. Характеристики все отличные. Но дело в том, что парень ранее судим. Значит, не исправился, выводов не сделал.

Другой мой сокамерник — Олег из Гурьевска. По-

 

сле освобождения устроился рабочим на склад. А там раскрыли хищения на десятки тысяч рублей. Задержали все руководство, но стрелочником оказался он.

Мужики рассказывали о зонах. Они ведь все со строгих. Что творится ужас. В зонах голод и сплошные дизентерии; многие зоны не рабочие, люди по 8-10 лет лежат на шконках, нет работы. Рассказали о пареньке, который написал письмо Рейгану с просьбой прислать им полтонны хлеба. Его посадили в карцер, а потом крытая тюрьма (тюрьма для особо опасных преступников). Рассказывали, что в связи с нововведением — ст. 188 — сроки добавляли за всякую чепуху вроде расстегнутой одежды. В Рязани зона показательная: днем показывают иностранцам жизнь заключенных, а вечером избивают их из-за всякой ерунды. Рассказывали о биржевых зонах, о сплаве леса. Там у каждого второго-третьего — грибок. В зонах на Новой Земле болезнь — опухание. Есть зоны, где нет света. Заработка везде никакого. Каждый месяц — два убийства. Несчастных случаев — десятки тысяч.

А Миша сегодня распинался о жизни. Мужики, правда, его слушают, говорят — толк говорит. Я с ними не спорил, речь Горбачева мне тоже понравилась, но у меня свое мнение.

Вот пока и все новости. Хотел написать дополнение к жалобе, но не на чем — нет бумаги. Здесь ее не дают.

Еда ужасная. На второе капуста в муке — это блюдо надо видеть. После обеда у нас устроили грандиозный обыск. Все перевернули вверх дном, что ищут - неизвестно.

Играли в покер. Мне не повезло, мужики здесь ушлые, знают фишку хорошо.

С прессой здесь совсем плохо, дали одну газету, «Московскую правду». Да и ее через некоторое время всю скуривают. Радио работает очень мало, часов в

 

12.15 выключают и могут больше не включить.

Для меня ужаснее всего две вещи — грязь и то, что все, кроме меня, курят, причем день и ночь. В камере очень холодно. Нельзя побриться и посмотреть на себя тоже, потому что зеркала здесь нет. Кипяток дают только по утрам, одну кружку.

На прогулку сегодня не пошли. Мужики всю ночь болтали, поэтому идти не захотели, а меня одного не повели. Короче, я влип, и влип здорово. Но ничего, надо терпеть.

15 ОКТЯБРЯ. Утром забрали Алексея Крайнева. Парень, конечно, по жизни вор, но судьба очень интересная. Приехал в Москву в командировку. Познакомился где-то у магазина с женщиной, привел ее к себе в общежитие. Женщина гулящая, кто только в тот вечер с ней не был. А утром ее нашли раздетой у подъезда — умерла от кровоизлияния. По заключению эксперта, умерла она между полуночью и семью утра. У Лехи есть свидетели, видевшие, что из его комнаты она вышла в полночь, причем в одежде. Но из всего общежития он один имеет судимость. Поэтому крайним выбрали его. Дело пошло в суд по 102-й — убийство и изнасилование. В суде, принимая во внимание показания свидетелей, его осудили по 108-й (непреднамеренное убийство) на 10 лет строгого. Через полгода после ареста у него умерла мать, отец прислал на следствие телеграмму. Но Леха узнал об этом спустя еще полгода на свидании с отцом.

Витальке дали два года за надзор. После отбытия наказания человек находится под надзором, то есть в определенное время суток он должен быть дома, это проверяет милиция. Витальку три раза не застали: то он был в кино, то ходил в гости к родным. За это два года и схлопотал.

Володьке дали три года. У него статья — легкие телесные повреждения — до года. Он выпивший шел

 

к любовнице и подрался по дороге. Но он тоже «ранее судимый», поэтому ему вкатили «хулиганство». А ведь можно было человеку дать возможность загладить вину перед потерпевшим. Мужик работал хорошо, прекрасные характеристики, хотел жить нормально.

Что их ждет дальше? Конечно, на них уже стоит печать тюремной жизни. Все исколоты: «Раб КПСС», или на ногах — «Они устали ходить». Кроме Олега, никто не умывается, не чистит зубы. Спят в одежде. Но даже если их поместить в нормальные человеческие условия, они все поймут и быстро усвоят. Главное, ведь они — работяги.

Глаза болят от дыма. Умираю в этом аду и молю Бога, чтобы была злая смена и нас выгнали на прогулку.

Утром корпусный дал указание привести камеру в порядок. Я обрадовался, попросил у него швабру и тряпку, но оказалось, что это не предусмотрено. Сказали ему, что надо застеклить окна.

Три часа дня. Пришли с прогулки. Когда я сидел здесь в 1981 году, мы гуляли на крыше, потому что наша камера была на четвертом этаже. Сейчас гуляли по земле, во внутреннем дворике. Видно всю тюрьму, на окна женской половины, кроме «ресничек», наброшены еще и сетки, чтобы не переписывались. Я немного попрыгал, размялся. Мужики попросились обратно, но я уговорил их догулять до конца. На улице увидел паучка, опять какое-то дурное известие.

Пока гуляли, забрали Витальку. Вернулись, в камере все вверх дном. Черт знает что.

16 ОКТЯБРЯ. Вчера весь вечер мужики рассказывали об этапах. Самая страшная тюрьма во Владимире. В камере — 140 человек, столик не больше нашего. Нет ни кружек, ни ложек, постель не дают. Тут же кто-то кого-то трахает, тут же кто-то кого-то бьет. Крысы бегают прямо по людям. В Свердловске вши.

 

В Соликамске окна без стекол.

Так и уснул под эти разговоры. Снилось, что нам кого-то подселили… Сон, что называется, в руку. Сегодня к нам привели парня из «Матросской». Зовут Борей. Ему дали 6,5 лет по 195-й. Его подельщик рассказывал, что следователь сам писал за него показания и заставлял подписывать: мол, на суде скажешь все что хочешь.

Дым такой, что друг друга не видим. Мужики отказались от прогулки. Так я и дышу этим дымом. Ходили в баню. Там брили всех одной машинкой. Мочалка только у меня и у Олега. Быстро помылись, вытирались уже в другом зале, в переходе грязь, как в деревне после дождя. Выдали чистое белье, не знаю, чем оно отличается оттого, что мы сдали. Я успел кое-что постирать, теперь не знаю, как это высушить. Носки удалось пристроить к трубе.

Убедил мужиков в том, что хоть какой-то порядок необходим, дал им пустую коробку под пепельницу.

Честно говоря, я уже ничего не хочу, только поскорее уехать отсюда.

В 10 часов вечера пришла проверка. Был скандал: мы повесили веревки, чтобы сушить белье. Нас предупредили, что если не снимем — пойдем в карцер.

Играли в домино. Я раз проиграл, раз выиграл. Зато обыграл их в шахматы и шашки. Разговоры у мужиков одни и те же. Скучно.

17 ОКТЯБРЯ. Упросил мужиков сходить на прогулку. Хоть немного подышал.

Заходим назад в камеру, а там у нас опять новенький. Тоже Боря. Попался на воровстве. Не успели толком познакомиться, нам всем велели собираться с вещами и даже с матрацами. Мы собрали и свое, и казенное, и пошли. Привели нас в 13-ю камеру. Грязная, еще хуже, чем у нас, вся исписанная, изрисованная. Просидели там до шести часов. В шесть

 

вызвали на обыск. Поднялся крик, почему мы по всей тюрьме с матрацами ходим, давно ли мы были в карцере. Оказывается, это у них такое развлечение. Распотрошили все вещи, каждую мелочь сверяли по описи. Издеваются над людьми как хотят. Вернулись в камеру злые. Олег говорит мне: «Все пиши, что с нами делают, скоты!»

18 ОКТЯБРЯ. Встали как обычно. С прогулкой сегодня опять пролет. Никто не захотел идти. Ужасно надоели одни и те же разговоры, красуются друг перед другом. Очень мешает дым. Мужики постоянно курят, сморкаются где попало, хватают мою расческу. Для меня все это каторга:

Хочу постирать, а как — не знаю. Майка у меня уже черная, всего два дня носил. Это она так в моей «прекрасной».постели испачкалась. Ладно, переживу: на других пересылках вообще не дают ни постели, ни посуды.

Борька простыл — спит у окна, его так и не застеклили, а на улице уже минус 2. Пришел врач, послушал. Говорит, все нормально.

Наконец принесли газету. «Известия». Пишут все то же. Досрочный план юбилейного года, жить стало лучше, жить стало веселее. Американцы опять выпустили книгу Горбачева тиражом 200 тысяч экземпляров. До конца дочитать не успел — Серега ее на курево порвал.

Сажусь писать заявление прокурору по надзору, на прием к начальнику и в спецчасть. Надо что-то делать с этапом. Мне надо поближе, хоть к самым отъявленным, только недалеко.

19 ОКТЯБРЯ. Ходили на прогулку. Погуляли минут 20, потом мужики разорались, что холодно. Пришлось вернуться.

Газет не было, радио весь день молчит. У нас ко

 

всему этому еще и голодуха. Мои продукты съели за два дня. Боря принес еще сахара, но он тоже уже кончился. Так что голодаем. Хлеба на шесть человек дают только три буханки, то есть каждому по полкило, а по нормам должно быть 650 граммов на человека. Очень чешется борода, бритву здесь не дают. Интересно, на кого я сейчас похож с такой рожей?

Вечером опять видел паучка. Завтра или вызовут по заявлению, или что-то сообщат. Честно говоря, очень интересно, что же там в Мосгорсуде с моим делом. Правда, адвокат говорит, что дела там не читают. Но мое-то и читать не обязательно, чтобы стало ясно, что это «липа».

Ладно, скоро проверка, пойду похожу — четыре шага вперед, четыре назад.

21 ОКТЯБРЯ. Сегодня мужики кое-как согласились выйти. Но погуляли всего минут 30-40, не больше. Зашли в камеру, а там вонища такая, что дышать невозможно.

Под вечер Витька скрутило — поднялась температура. Вызвали врача, но никто не пришел. Мы навалили на него всю нашу одежду, чтобы согрелся, но все без толку.

Уже который день дают вместо кипятка еле теплую воду. Видимо, набирают из крана на нашем этаже.

После обеда приходил майор, говорил о стеклах. Если мы еще раз разобьем стекло, будут высчитывать. Как будто это мы бьем стекла.

Сегодня нам подкинули еще одного мужика, нас стало семеро. Он из соседней камеры. К ним вошел майор. Никто не встал; доклада, какая камера, сколько человек, тоже никто не сделал. Он устроил им шмон, прогнал вниз с вещами и раскидал по разным камерам. Новенькому лет 50. Ему дали 8 лет. Из ревности убил жену. Пьян был. Сам ничего не помнит,

 

ему сказали, когда он протрезвел. Один раз, 22 года назад, сидел. Поэтому дали строгий, хотя прошлая судимость давно погашена. Жаль деда, переживает очень. Ведь двадцать с лишним лет с женой прожил. Водку проклинает. Но уже ничего не вернешь.

На обед опять была мука с водой; А в меню написано «капуста с картошкой». Это меню вывешивают на улице, чтобы родные заключенных «знали», чем нас кормят. Еще вывешивают план культурных мероприятий. Это нашему Боре мать рассказывала. Когда он ей описал нашу действительность, она ему не поверила.

После ужина одни и те же разговоры. У кого родственники за границей, как уехать. Дымов все только адреса спрашивает, где поживиться можно. Вот и вся его жизнь. Он все хочет «деловым» показаться, с таким наслаждением рассказывает, как простых работяг обворовывал. Я как-то не выдержал, сказал: «Мне бы стыдно было этим гордиться. Если бы ты коммуняку, который за счет народа живет, ограбил, тогда бы я тебя уважал». Дело дошло до серьезной ругани. Правда, я себя в обиду не даю и за словом в карман не лезу. Честно говоря, мне такие противней всего, даже в домино честно сыграть не могут, друг друга обманывают. Ну черт с ними, пусть живут, как им хочется. Я молю Бога только об одном, чтобы поскорее уехать в зону, уже безразлично, куда, потому что здесь я подхвачу туберкулез.

22 ОКТЯБРЯ. Нам подкинули еще одного. Места для него уже нет, но мы решили на пол не ложиться, уж слишком грязно. Парня зовут Славой, попал по 89-й статье на три года, но он там вообще не к месту. Посадили его лишь за то, что он ранее судим. Мужик, видно, ничего. Говорит, не прописывали ни к жене, ни к отцу. Кругом гоняют, в Моссовете говорят: снимай судимость. Поехал в Калугу, но что за жизнь без родных!

 

Сегодня нас вызывали кровь сдавать на СПИД. Но там была такая грязь, что я отказался. Этого никто не заметил, видно, что-то у них не так. Они не знают даже, сколько нас в камере сидит.

На прогулку не пошли. Я уже не могу больше терпеть. В горле что-то стоит, я отхаркиваюсь непонятно чем. Я — один, а курящих — семеро.

На обед, как всегда, нам подавали грязь, слегка разбавленную водой и мукой.

Принесли сегодня «Советскую Россию». В ней интервью Рейгана-младшего. Парень сам выбрал и проложил себе путь. Не то, что наши «сынки».

Мой таракан жив, но стал «тараканоедом». Позавчера поймали такого же таракана, посадили к моему. За ночь мой нового соседа съел. Вот так и в жизни - кто кого.

Витек сегодня нашел вшей. Вот этого я боюсь больше всего. Надо срочно стричься наголо, а баня только в понедельник.

Вечером выключили воду. Ни помыться, ни в туалет сходить. Но у них, хоть говори, хоть не говори, моча не держится. В камере вонища ужасная.

23 ОКТЯБРЯ. На прогулку опять не пошли. Я уже не могу больше, в горле ком, нос не работает. Это не простуда, это воздух семи курящих. Что делать, не знаю, единственное утешение — это сон.

Скучно очень, книг нет, нет радио, одни пустые разговоры.

Сейчас половина восьмого, информации никакой. Принесли «Московскую правду», а там читать нечего.

24 ОКТЯБРЯ. Сегодня у нас праздник. Около семи утра выключился свет. Это второй раз за все время, что я в тюрьме. Ощущение было такое, что получил самое долгожданное удовлетворение, о котором меч тал долгие годы. Сразу заболели глаза, но на сердце

 

стало так хорошо. Через окно свет почти не пробивался из-за «ресничек», так что целый час у нас была темнота.

Вчера день закончился ссорой. Я сцепился с Дымовым и Барановым. Они все учили жить то Борю, то Вовку. Все бахвалились своими грабежами. Видимо, они поняли, что я не та птичка, с которой можно говорить на повышенных тонах. Заткнулись оба. А если сегодня скажут хоть слово, буду бить. Не за себя - за тех, кого они грабили.

Сейчас лежал и думал, что буду делать в ноябре 1988 года. Почему-то в голове одно пресс-конференция, на которой я расправляюсь с советским правосудием.

Поймал клопа, он полон крови. Я помню, в карцере на моем лице и руках сидели десятки клопов. Хорошо хоть нет крыс и мышей. Очень чешется голова.

Ходили на прогулку. На улице минус 2, чудесная погода. Туман рассеялся. Я немного побегал на месте.

Сегодня выяснилось, что Боря — туберкулезник. У него скапливается жидкость в легком. И мы могли бы никогда не узнать об этом, если бы я не спросил, что у него за шрамы. Это следы от иголок — откачивали жидкость. Здешний врач об этом знает. Боря спит рядом со мной. Я спрашиваю его: «Зачем ты тогда куришь?» Он отвечает: «А что изменится, если не курить?»

На Косарева упал кусок штукатурки. Вот так мы и живем.

26 ОКТЯБРЯ. Ходили на прогулку втроем — я, Серега и Вовик. На улице хорошо, солнышко. Так бы и остался там. Но гуляли не больше получаса. Дежурный сказал, что с нас хватит.

Шли назад, соседняя камера была открыта — совершенно пустая. А у нас перенаселение.

 

Была баня. Сегодня внедрили новую пытку, включили вентилятор-вытяжку. В двери большой вырез в форме ромба, каждая сторона сантиметров по 10, через этот вырез втягивается холодный воздух, и получается сквозняк. Холод ужасный! Кое-как помылись, я даже успел постирать. Потом нас брили. Результат этого бритья похож на неровную пашню - в одном месте снялось, в другом осталось. Стричься сегодня не стал, все в душе какая-то надежда на отправку. Парикмахер говорит, что в день уходит по 7-8 этапов, в каждом по 30 человек. Вот как нужна рабочая сила этому перестроечному строю.

Говорят, что раньше вагоны для пересылки загоняли прямо на территорию тюрьмы. Не «Столыпины», а «скотники». И давали горячую еду. А теперь дают только селедку с хлебом, и то не всегда.

27 ОКТЯБРЯ. Гуляли. Мороз и солнце... Правда, солнце до нас не доходит.

Отдал жалобу в Прокуратуру РСФСР.

Сегодня заметил, что на правилах кто-то закрасил несколько букв, и получилось, что они «утверждены МВД СС и согласованы с Прокуратурой СС». Интересно, в каких условиях эсэсовцы содержали заключенных на самом деле?

По мою душу приходили две «левитанши»: «Изложите свои вопросы к начальнику спецчасти письменно. Но имейте в виду, что за все время существования этой тюрьмы он не принял ни одного человека». Я попытался вручить им свое заявление, а одна выхватила его, скомкала, швырнула мне в лицо и захлопнула кормушку.

Вот-вот должна быть проверка. В камере невозможно дышать. Я написал заявление в медчасть, чтобы меня перевели в одиночку. Не знаю, что из этого выйдет, но нервы мои уже не выдерживают.

 

28 ОКТЯБРЯ. С самого утра мужики спорили о политике и жизни в стране. Как будто у них только что глаза открылись. Я говорю: «Протрезвели, что ли, на свободе об этом надо было думать!» Они поразмыслили и отвечают: «Да, здесь мы протрезвели, почитали газеты, сопоставили с жизнью — все стало ясно. А там, если есть трешка в кармане, значит, все отлично, главное — выпить».

От здешнего хлеба болит живот. Есть его невозможно: кислый, горелый. Но без него совсем голодно.

Сегодня я дежурный, решил все-таки подмести. На пол смотреть страшно: бросают окурки, плюют тут же, хуже свиней.

К нашему деду (тому, что убил жену), его фамилия Акимов, приходили на свидание отец и брат. У него умерла мать. Хорошо, что он уже осужден, а то бы так и не узнал. Жаль его. Ходит взад-вперед, глаза вытирает, наверное, плачет. Конечно, никто никуда его не отпустит. Так и не простится с матерью.

У меня кончилась бумага. Буду писать, на чем придется.

Уже несколько дней болит правая сторона груди, на уровне сердца. Не знаю, что это. Наверное, оттого, что не занимаюсь. И печень что-то покалывает. Не дай Бог это требует лечения.

29 ОКТЯБРЯ. С утра дежурный объявил, что по камерам будет ходить начальник тюрьмы, то есть, чтобы мы навели порядок к его приходу. Так что ждем «хозяина».

Борю Косарева забрали на ознакомку.

Меня вызвали к капитану из спецчасти, он почему-то назвался воспитателем. Говорит, что приговор у меня в законку не вступил, так что пока я буду здесь.

Потом меня, Славика Сазонова и Борю Дымова вызвали к врачу. Боре помогли. А мне сказали, что в

 

одиночке сидят только те, кто под «вышкой». Дали две таблетки валерианы и все.

Вечером вернулся Боря Косарев. С ним в машине возили бабку лет семидесяти, а то и больше. Дали ей 8 месяцев за нарушение паспортного режима. Сама уже почти не ходит. Менты поднимали ее и снимали с машины.

«Хозяин» так и не пришел.

30 ОКТЯБРЯ. Рано утром нас с Борей Косаревым подняли и велели собираться. Мы собрались, нас обыскали, кто захотел, побрился (процедура такая же, как в бане, толку от этого бритья никакого). Дали нам суп какой-то и овес. Потом бокс на четыре человека. Часов в 10 дежурный меня выдернул, сказал, что я еду в суд по поводу гражданского дела. То есть по поводу моей квартиры.

Долго ездили. В машине у меня разболелся живот. Видимо, из-за грязной еды, да и ложки давали грязные.

Где-то часа в три меня вызвали, увидел соседей, Ирину. Она стала еще привлекательней.

Примерно в семь нас повезли обратно. Катались еще часа два. Наконец приехали, сели в бокс. Мужики рассказывали о себе. Один парень здесь оказался из-за ножа. Просто шел по улице, нашел нож, навстречу — менты. Проверка документов, нашли нож - и хлоп: «Ношение холодного оружия».

Потом нас повели на обыск. Раздели догола, все вещи выпотрошили.

В камеру вошли примерно в 11. Славика увезли. Вместо него привели Виктора. Фамилия у него, почти как у поэта, который работает с Пугачевой, — Резников (фамилия поэта — Резник. — Ред.). Весь исколотый, считает себя в авторитете. Сидит уже три года, последние три месяца сидел в одиночке, в «Бутырке». Взяли его за разбой. Получил 16 лет (11 и 5) высыл-

 

ки. Те же разговоры, мечта о загранице, но иногда говорит дело. У него есть свои стихи. Но пока он - загадка.

31 ОКТЯБРЯ. Сегодня нас выгнали на прогулку. Мужики упирались и не хотели. Гуляли долго, почти целый час.

Потом играли в домино. Мне крупно везло.

Около четырех часов все угомонились. У нас накопилось много газет. Пока они их не рвут, оставляют мне почитать. Понимают, наверное, что мы разные. И еще, кажется, у меня температура, как-то нехорошо режет горло и нос не дышит. Или это от воздуха в камере, или из-за вчерашней поездки. Сердце тоже как-то щемит, и по-прежнему болит правая сторона груди.

«Россия» посвящена сессии. Кругом цифры: всего стало больше, все стало лучше. Я вчера поговорил с ментами, говорят — жить стало хуже. Как всегда, пишут о правах человека, на полстраницы фотография - полицейские уносят забастовщика, который где-то сел или лег в знак протеста против чего-то. Заголовок: «Расправа по-американски», и далее: «Так обходятся со сторонниками мира в США», А здесь бы его обвинили в хулиганстве и упрятали бы надолго.

Но больше всего мне понравилось заключение Чарльза Уика: «Гласность по-прежнему остается наведением глянца, а ее цель — триумф обмана и фальши над правдой и открытостью». Вот это слова — к ним комментарии излишни.

10 часов вечера. Только что вошли в камеру из бокса. Сидели там с восьми часов. Во время проверки корпусный заявил, что в камере грязно. Нас загнали в камеру-бокс, а Дымова одного оставили убираться. Мы сидели на 2,5 кв. метрах всемером. Вернулись, в камере почти чисто. Мужики говорят, вчера точно так же было. Видимо, тюрьма таким образом перестраивается.

 

7 НОЯБРЯ. Обед сегодня впервые дали более или менее приличный. На первое был борщ, где кроме воды была капуста, картошка и даже морковь. Конечно, перед тем как бросить эти овощи в кастрюлю, их никто не вымыл. Но главное — витамины. На второе — рожки; конечно, липкие, но без воды.

Мужики играют в наклейки. Боря с Вовиком проиграли, уже нацепили носы, как у Буратино. Даже корпусный посмеялся.

2    НОЯБРЯ. По радио передавали доклад Горбачева. В камере стоял шум, и я слушал кое-как. Доклад мне понравился, но Горбачев его растянул. Что-то заикается, может быть, плохо себя чувствует. Говорит, «тут у нас перемены». Затронул все времена, вспомнил Сталина, Брежнева, но все в рамках приличия. И, как всегда, — все ради человека. Сейчас, наверное, говорит о международном положении. Но нам уже выключили радио. Я позвал дежурного, говорю, там доклад Горбачева, а он решил, что я над ним издеваюсь. Вечером напишу об этом прокурору и замполиту.

3    НОЯБРЯ. Снился плохой сон.

Сон был в руку. Шли из бани — видим, из 419-й камеры все выбегают с матрацами, бросают их, берут другие и возвращаются. Я говорю, мол, ученье боевое. Только мы вошли к себе в камеру, нам велели собрать все матрацы и подушки. Мы их вынесли и взамен получили те, что оставила 419-я камера. Это своего рода шмон. Мне попался не матрац, а одна матрацная ткань, грязная-грязная. А Боря вообще остался без матраца, будет спать на одеяле.

Не успел застелить постель, как меня вызвали. Оперативник стал спрашивать, что я хотел сказать своим заявлением, и почему это мной интересуется камера. Будто в пятницу наши мужики пытались вы-

 

ведать, кто я такой и какой у меня срок. А главное: что я пишу? Я просто опешил. Ответил, что делаю выписки из книг, газет, что с соседями по камере у нас разные интересы, что я даже не курю, и вообще прошу перевести меня в одиночку. Он усмехнулся, а на прощанье сказал, что со мной будет говорить начальник режима.

В камере я прямо с порога объявил, что кто-то доложил о моей писанине. Мужики распсиховались. Витек перешел на мою сторону. Решили с ним переговорить после ужина.

Он много рассказал о себе. Его осудили по заказу. Сказал также, что мной действительно интересовались. Что опер выдергивал двоих. Те сдуру брякнули, что я целыми днями что-то пишу, веду свой образ жизни. Поговорив, мы пришли к выводу, что опер играет с нами. Хочет расправиться со мной Витьковыми руками, и наоборот.

После обеда ко мне пришла «левитанша». Сегодня в 10.00 рассматривалась моя кассационная жалоба. Судя по тому, что мне об этом сообщили как о свершившемся факте, все оставили без изменения.

4 НОЯБРЯ. Витек опять вяжет. Я отдал ему свою кофту на нитки, попросил его связать что-нибудь мне на память. Обещал связать шапочку.

Сегодня часов в 10 утра начали стучать на прогулку. Мужики, как всегда, не хотели выходить, но нас выгнали. Я был этому очень рад. Но дежурный велел идти обратно уже через 20 минут. Тут мужики пошли на принцип: мол, пусть гуляет с нами, сколько положено. В камеру нас все-таки загнали, но после обеда поведут опять. Мне это только на руку.

Сегодня предупредили, что выключат воду. Чтобы мы набрали. А у нас ничего нет, кроме кружек. Опять сидим в такой вони, как будто это конюшня или свинарник.

 

...Благодаря утреннему скандалу погуляли еще полчаса.

Ларек теперь будет после праздников. Мужики кричат мне: «Пиши жалобу!» Вообще интересно, как здесь отпразднуют 70-летие Октября.

Деду принесли передачу. Все, как обычно, порезали. По описи в передаче должен быть мундштук, но его нет. Значит, себе забрали.

Приходила библиотекарь. Мы попросили УПК, она говорит, что у них нет. Выписал себе «Пропаганду молодежи».

7 НОЯБРЯ. Единственная примета праздника работает радио. Передают репортаж с демонстрации. В меню ничего не изменилось. Хлеб даже кислее обычного. А вместо овса дали мамалыгу, есть ее совершенно невозможно.

На прогулку ходили вдвоем, я и Витек. На улице хорошо, морозно. Витек рассказывал о своем деле. Как только он попал за решетку, его сестру выгнали с работы. Я думал о своей сестре, ведь ее тоже могут «проводить» из института. Гуляли всего полчаса.

...Радио выключили в два. Я нашел книжечку Думберса «Календарь Артура Спуры», о нашем «брате». Мгновенно «проглотил» 70 страниц. Даже прослезился, читая, как Артур встретился с матерью, вернувшись из колонии. Наверное, писатель сам пережил заключение. Такие книги надо читать и обсуждать на уроках литературы в школе. Молодежи необходимо об этом рассказывать. Ведь никто не знает, что где-то рядом есть иная жизнь, и будни там не отличаются от праздников.

Я часто думаю об освобождении, о своей встрече с мамой, с друзьями. Ведь никому, кроме них, я не буду нужен.

Вот и все наши праздничные новости. В девять должен быть салют, но вряд ли мы его здесь увидим.

 

Я просидел 366 дней. Теперь срок пошел на убыль.

11 НОЯБРЯ. Вчера принесли ларек. Хлеб, сахар, зубная паста и тетради. Теперь я снова пишу.

Нашего деда забрали на этап.

Гуляли втроем: я, Витек и Боря Косарев. Остальные отказались: у Дымова болят уши, у Баранова нет шапки, у Сереги — телогрейки. Дымова повели к врачу, а Витька Баранова отправили в карцер на 10 суток за нарушение режима.

Стоит отличная погода, выпал снег. Мы немного побегали, поиграли в жучка.

Привели новенького. Парню 20 лет, зовут Игорь Шмелев. Уже отсидел 5 лет, только освободился - квартирная кража, и новый срок три года. У него сожительница на 9-м месяце беременности, может даже, уже родила. Расписаться не успели из-за ареста.

После обеда Витек Резниченков (как выяснилось) дал мне почитать свои записи. Вернее, то, что от них сохранилось после обыска (почти все порвали). Очень хорошие есть изречения, жаль только, что он не помнит, откуда. «Мне ненавистно утверждение личности жестокостью. Но я за насилие — над злом». Или вот еще: «Русский народ с невероятной легкостью создает себе трудности, затем с невероятным упорством их преодолевает, гибнет при этом, совершая подвиг». А вот его собственное стихотворение:

Россия, Русь многострадальная,

Ты многое пережила,

Так дай же силы, Бог, тебе,

Чтоб пережить и это,

Кроваво-красное, чумное,

С названием — трудовой диктат.

Правда, слова «кроваво-красное» зачеркнуты. Витек говорит, что он боится их оставлять, а то «могут

 

ребра пострадать». Еще ему удалось сохранить молитвы.

12 НОЯБРЯ. В 6 часов передавали новости, но я не мог ничего разобрать из-за шума в камере, даже раз ругался на мужиков. Понял, что произошло, только после семичасового выпуска. Ельцина сняли, вместо него назначили Зайкова. Интересно, что же Ельцин сказал на пленуме? Речей-то не публиковали. Вообще он мужик прямой, говорит обычно все по делу. На верное, за то и пострадал.

После прогулки нам велели собраться с вещами. Отвели в бокс, где негде развернуться, и объявили, что в четверг генеральная уборка, и им надо мыть нашу камеру. (Сказали бы нам по-человечески, мы бы сами все вымыли). Просидели в боксе около часа. Там нет ни окна, ни просто щелочки, все мужики курят. Я еле выдержал.

Потом был вполне приличный обед, капуста с картошкой, почти без клейстера.

У нас еще один новенький, Николай. Попытка квартирной кражи, 5 лет. Я с ним еще не говорил, поэтому больше ничего о нем не знаю.

Вечером Витек рассказал, как сидел с директором института. Того по сфабрикованному делу 7 месяцев держали на Петровке и били. Дело в конце концов развалилось. Его упрашивали подписать заявление о том, что он не имеет претензий, но он отказался. Говорил Витьку, что если бы он сам этого не пережил, а просто где-то услышал, ни за что бы не поверил.

Витек Баранов третьи сутки в карцере. Никто о нем не вспоминает. А я представляю, каково ему сейчас без еды, без теплой одежды, в страшном холоде...

13 НОЯБРЯ. В 7 часов в «Последних известиях» передали, что выступление Ельцина признали оши-

 

бочным. И не за критику Политбюро, а за политические ошибки. Содержание ельцинской речи доведено до коммунистов. Наверное, они это говорят потому, что за рубежом речь Ельцина прокомментировали по-своему. Кстати, почему бы им не довести содержание этой речи до народа? Ужасно интересно, что же он все-таки сказал.

Гулять нас выводили в сопровождении собаки.

Обед был ужасный. Мы поспорили, что наши коммуняки и не знают, чем нас тут кормят.

Николай, оказывается, два года, с 1984-го по 1986-й, отбыл в ЛТП. Он попал случайно, тогда была чистка перед фестивалем в Москве. Это такая же зона, как и тюремный лагерь. Они никуда не ходят, их так же охраняют, правда, без оружия. Письма проверяются, свидание — трое суток, ларек не больше 10 рублей. Единственное различие: разрешается короткая стрижка. Но если попадаешь в изолятор, стригут наголо. И еще от заработанного «хозяину» в ЛТП отдают 30%, а в лагере — все 50%. А годы, проведенные в ЛТП, засчитывают в трудовой стаж.

Люди в ЛТП самые разные. От 18 лет. Лечат их в основном тетурамом. Это таблетки и порошок, которые обволакивают печень, и если во время их приема выпить спиртного, наступают очень неприятные последствия. Наказывают там, как в «Серпах», галоперидолом. Очень высокий процент смертности. Тамошний начальник внутренних дел так прямо и сказал: «С теми, кто в ЛТП в первый раз, все ясно. А вот кто второй и третий, тех будем убивать».

Сейчас по радио новости, но послушать ничего нельзя — мужики режутся в домино. Вся соль их игры - в обмане, кто кого лучше надует. И они это называют игрой.

Серега снова нашел вшей. Если на следующей неделе меня не отправят, надо срочно стричься.

 

15 НОЯБРЯ, воскресенье. Сегодня я дежурю, так что встал даже раньше подъема. Подмел, окурков и грязи набралось полтазика. Мужики-то здесь «воры», им по рангу нельзя веник в руки взять. Сказал им, что на свободе они жизнь проводили в очередях за бутылкой, да у помоек и в подвалах. Тут они «воры» потому, что грязь не оскорбляет их достоинства. Я вымыл пол, получил три листка туалетной бумаги. Мне плевать, что они обо мне подумают.

По радио говорили о «верхушке». В горкоме партии хороший внимательный руководитель «устраивал» машины подонкам с партбилетами, а те продавали их по спекулятивным ценам.

17 НОЯБРЯ. Вчера меня возили в суд. На обыске опять раздевали догола. Везде заглянули, не везем ли мы чего неположенного в суд. Что тут везти, кроме вшей, клопов и тараканов?

В машине познакомился с парнем из 419-й камеры. Он сейчас в больничке. У них там весело. Бросают девчонкам записки. Его «любовь» написала ему, что их бьют сильно, по лицу. В камере у них мужики друг другу на голову надевают миски с клейстером. Проезжали его дом.

На этот раз меня почему-то привезли в Брежневский суд. Боксы там большие, светлые, надписей на стенах почти нет. Менты сидят прямо там. Спорили о Ельцине. Один говорит, что Ельцин диссидент, другой — что Ельцин хотел стать идеологом и отказаться от перестройки. Я попросил разрешения позвонить - отказали.

Где-то около трех часов меня вывели, посадили в машину и повезли в мой суд. А в 6 вечера сообщили, что мое гражданское дело отложили до 1 декабря.

Назад ехали, как всегда, заезжая во все суды. В машину набили человек 20 — ни встать, ни сесть, и опять я один некурящий. До тюрьмы добрались часам

 

к 10. Выгрузили, дали суп и три ложки на 17 человек. Хорошо, что я взял посуду с собой. Потом был медосмотр: кого-то избили в «воронке».

Вернулся в камеру уже ночью. К нам привели еще одного, грузина. У нас с ним есть общие знакомые. Парень не дурак, кавказцы вообще народ более порядочный.

Пока я мотался по судам, наших мыли в бане. Корпусный мыть одного меня отказался. Пришлось написать заявление.

У нас опять голод.

18 НОЯБРЯ. Меня все-таки помыли.

В камере тишина, все кемарят. Я слушал радио, пока не выключили. Была передача о декабристах. Читали их стихи и стихи их жен. Да, такая жена — самая настоящая ценность. Вот кто по-настоящему имеет право на любовь и уважение. За такую не жалко и жизнь отдать. Жаль, что не дослушал. Интересно, если бы декабристы дожили до 17-го года, как бы они себя назвали: социалистами, большевиками или меньшевиками?

На прогулку опять ходили с собакой. Она без намордника, рычит, а вдруг укусит? Здесь прививок делать никто не станет. На улице хорошо — тепло, снег. Я много ходил.

Кольке Вересаеву принесли передачу. Два дня поедим.

В «Новостях» передали, что Ельцина назначили заместителем председателя Госстроя СССР и министром. Видно, это под воздействием Запада.

19 НОЯБРЯ. Сегодня был грандиозный шмон. Смотрели матрацы, листали тетради. Раздевали догола. Больше всего вопросов вызвали мои тараканы. Я сказал, что мне интересно, могут ли тараканы жить в неволе.

Степе — грузину, который, кстати, оказался греком, подсунули два лезвия. И потребовали

 

«чирик». Он удивился: мол, откуда у него в тюрьме такие деньги, и ему записали, что у него нашли лезвия. Отняли дорогой брючный ремень (все допытывались, что за смена разрешила пронести его в тюрьму) и рисунок с изображением его любимой женщины. Она в халате, верхние пуговицы расстегнуты, чуть видна грудь. Красивая. А в «Бутырке» у него забрали золотую зажигалку и вместо дорогой ручки подсунули простую, за 35 копеек. Куда он только ни жаловался — бесполезно.

Вернулись в камеру, стали раскладываться. Главное — расстелить матрац. Чтобы не очень жестко было спать, надо разогнать вату более или менее равномерно. Пока елозил руками, разгоняя вату, руки стали черными. Кое-как расстелил, бросил одеяло-огрызок (все одеяла оборванные) и пошел мыть руки.

Мне принесли передачу. «День живота» продолжается.

20 НОЯБРЯ. У меня что-то случилось внутри: сегодня утром отхаркивался кровью. Не знаю, что это такое. К врачу идти бесполезно, у нее на все один ответ: «Надо лечиться на воле».

У Борьки Дымова раскрошился зуб. Мучается ужасно.

На улице небольшой снежок, не хотелось уходить. Попробовал побегать на месте, но сразу начал задыхаться.

Из карцера вернулся Витек Баранов. Там кормят через день, дают очень мало. Зато рядом женщины сидят, с ними веселее.

Теперь нас в этой клетушке 9 человек.

22 НОЯБРЯ. На улице минус 18. Мы мерзнем. Вода ледяная. Умываюсь я один. Когда стираю носки, замерзают руки. Но я все-таки стою на своем, надо хоть как-то сохранять человеческий облик.

 

2 ДЕКАБРЯ. Вчера ездил в суд. Опять напрасно. Суд перенесли на 18 декабря. В камеру вернулся уже после полуночи и сразу лег спать.

Сегодня написал заявление начальнику с просьбой дать мне возможность работать бесплатно, что я согласен на любой труд.

Только что узнал из радионовостей, что книгу Горбачева и на свободе в нашей стране не достанешь. Зато на Западе она продается везде, даже в универсамах.

3 ДЕКАБРЯ. Сделал себе новую скакалку. Немного попрыгал на прогулке. На улице хорошо, морозно. Мою скакалку увидел сержант. Этого сержанта я до сих пор считал нормальным мужиком. Объяснил ему, что вешаться не хочу, а скакалку для здоровья сделал. Но он сразу пришел в ярость, орал, будто его режут. Ладно, прыгать нельзя — будем приседать, правда, они и это могут запретить: я у них на заметке.

Часа в три меня вызвали по поводу моего заявления насчет работы. Не верят, что я хочу трудиться. Беседовал со мной капитан — воспитатель. Удивлялся. Но работать не разрешил, как и следовало ожидать. «Не положено». Дал мне кодекс.

4 ДЕКАБРЯ. Сегодня у нас было «плановое травление клопов и тараканов». Нас выводили в другую камеру на время травли. Вернулись к себе, тут все обрызгано морилкой — глаза режет. Не знаю, как мы будем сидеть.

На прогулке вчерашний сержант начал «травить» меня. Объявил в камере, что по моей милости гулять пойдут все, кто идти не хочет, болеет, мерзнет без телогрейки и т.д. Правда, мужики его разочаровали. Ко мне подошел Коля и сказал: «Ничего, я потерплю на холоде без телогрейки, а ты дави этих гадов, ставь на место!» Слова поддержки меня разволновали. Поэтому когда сержант попытался закончить прогулку

 

на 10 минут раньше (я считал, сколько раз прошел дворик туда и обратно), я объявил, что он жульничает.

В газетах пишут о том, как в рамках «сухого закона» на свадьбы приходит милиция смотреть, чтоб не пили. Совсем обалдели!

6 ЛЕКАБРЯ. Сейчас около шести вечера. Впервые на ужин дали почти густую картошку со вкусом картошки, а не клейстера. Борины продукты заканчиваются, так что опять наступают голодные дни.

Говорили о семьях, о жизни. Игорь, оказывается, воспитывался в интернате, мать у него спилась, у отца была другая семья. На скамью подсудимых в первый раз попал в 14 лет. Теперь его собственный ребенок остается сиротой. Его девчонка должна родить вот-вот, а, может, уже родила — он не знает, свидания так и не дали. Дали бы ему этот срок, но на химию, жил бы с семьей, воспитывал бы ребенка, может, человеком бы стал. А теперь уж не станет.

...Только что прошла проверка. Ни «как дела?» никто не спросит, ни даже «здрасьте» не скажет, а только: «Все живы?» В соседней камере избили мужика за то, что он не встал, когда они вошли. Мужик удивился: им в «Бутырке» разрешали не вставать, если голова очень болит. Сейчас он в боксе валяется.

Завтра баня. Давно хочу постричься, но все откладываю: в правилах написано, что у нас должна быть «аккуратная короткая стрижка», но на самом деле это означает под «ноль». Ладно, подожду еще неделю — может, на этап отправят, а там уж по-любому на лысо обреют.

В камере холод.

7 ДЕКАБРЯ. Привели новенького. Гена, к нам перевели из больнички — с язвой лежал. Здесь нет рентгена, так что, если язва появилась в тюрьме, ее

 

не выявят. Лечат только тех, у кого уже есть диагноз в карточке. Сам он получил 2,5 года за то, что хотел на чужой машине покататься, да снял с нее стекла. Хвастался, что машина эта была матери шахматиста Карпова. Иск на 54 рубля он погасил, но срок все равно ему дали.

8 ДЕКАБРЯ. Сегодня ларек, а деньги из «Матросской» мне так и не пришли, наверное, их через Америку пересылают. На два стержня и мыло выменял у Бори с Колей 4 тетради, два конверта и зубную пасту. Выгодный бизнес получился: 46 копеек на 69.

«Левитанша» принесла ответ, что мои вещи вернули моей матери, но о деньгах ни слова. Из Верховного суда вернули мою жалобу. Пишут, что нужна копия приговора, хотя я ее отправил им.

Сегодня слушали по радио встречу на высшем уровне. Дежурный не хотел включать, я пообещал написать жалобу. В конце концов, нам дали послушать. Камера, затаив дыхание, ловила каждое слово Рейгана. Он говорил о том, что людям Богом даны права на свободу передвижения, свободные мысли, о том, что у нас полторы тысячи боеголовок. А Миша вспоминал войну и ничего хорошего не сказал.

10 ДЕКАБРЯ. День прав человека. Забрали Борю Косарева. Жалко, человечный был парень. Жену только свою знал. Вчера мужики над ним из-за этого смеялись, а ведь это говорит о его твердом характере. Сегодня его забрали...

На прогулку меня одного не повели, со мной-то только Боря ходил. Сижу без воздуха.

Дымов вернулся из больнички. Его не долечили.

12 ДЕКАБРЯ. В «Московской правде» статья об Эмиле Стрижакове, том самом, с которым я сидел в «Матросской». Дали ему высшую меру. Расписали

 

парня, страшно читать. Но он ведь не хотел убивать. Человек умер уже потом. Эх, Эмиль, Эмиль, как сейчас помню — высокий, симпатичный парень, в черной рубашке, в костюме... Сидит он в одиночке в «Бутырке»... Конечно, он должен был понести наказание, но жестоко убивать парня в 24 года... Лучше бы подумали о том, что прошел он в Афганистане, каким его сделал этот Афганистан. Он ведь поехал туда не по собственной воле. И ведь скольким мальчишкам жизнь перекалечили на этой бессмысленной войне!

Завтра будет два месяца, как я здесь, и не видел себя в зеркале. Два дня у меня болит живот. Наверное, от чеснока, который принес Боря. Есть его необходимо — десны кровоточат.

Катя Лычева опять в Америке. Мужики говорят, она доездится, как Саманта Смит.

14 ДЕКАБРЯ. На прогулку опять не пошли. Мужикам «холодно», хотя на улице всего один градус мороза.

У меня трескается кожа на пальцах, на теле, фельдшер дал вазелину, и на этом спасибо.

75 ДЕКАБРЯ. Сегодня ходили на прогулку. Я убирал дворик. Дежурный кричит, что во мне умер дворник, а я только усмехаюсь.

Сегодня подкинули новенького — Сашу из общих камер. Из тех ребят, что сидят «по фирме». Волнуется малый, не понимает, за что 5 лет получил, почему его к нам посадили, почему одного.

Гена ходил на свидание с матерью. Купила ему масла в магазине, а здесь весы показывают на 100 граммов меньше.

После обеда принесли передачу. Поели белого хлеба, колбасы, съели даже по яблоку.

Вечером появился еще один новенький, Толя Леп-

 

ко, из «Матросской тишины». За наркоманию сел. Наркоманом стал в Афганистане. Служил там с 1979 по 1981 год. Они были первыми. Рассказывал, как убил первого, а потом стрелял людей десятками, сотнями, без суда и следствия. В плен наши брали только главарей, а остальных —на расстрел. Никто никого не хоронил, убитых растаскивали шакалы. Из каждой сотни солдат 70 становятся наркоманами. Толик уже в третий раз за это сидит. Два раза уже оттрубил по два года.

На ужин была одна вода, мы есть не стали. Через некоторое время нам принесли вполне густую еду.

17 ЛДЕКАБРЯ. Сегодня всех выгнали на прогулку. Я опять убирал дворик. Собрал весь снег в кучу к окну. Сержант говорит, мол, теперь переноси его к двери. Вот поэтому в нашей стране такой бардак, что дела делают не продумавши. Приходится во второй раз переделывать. И законы лепят точно так же. А потом экономику приходится перестраивать, вместо того, чтобы один раз как следует все продумать. Сержант посмотрел на меня невинно: «Что поделаешь!»

У нас на этаже опять собака. По правилам это не положено. Спросил у доктора, почему он это допускает, он ответил: «Так приказ есть, что вас нельзя без собаки держать, только ее и надо на вас натравливать».

Русту отказали в помиловании, только что по радио передали. Жаль, что не передадут весь брифинг. Интересно.

Завтра поеду на суд.

19 ДЕКАБРЯ. Подняли в 5 утра. Дальше все, как обычно. Бокс, еда, бритье, обыск. В девятом часу нас (набралось человек 30) вывели, всех переписали, повели в машину.

В Октябрьском суде выяснилось, что двоих пере-

 

путали, оба Ильины, однофамильцы. Одного должны были высадить в Октябрьском суде, другого — в каком-то другом. Конвойный весь обосрался, но, видно, попадет ему крепко.

Следующим высадили меня. Ждал недолго. Зато пока всех по моему делу опросили, прошел весь день. Квартиру у меня отняли, но и другим она не досталась. Так что настроение у меня было отличное.

Когда проезжали мое отделение милиции, к нам в машину посадили двух девчонок по 20 лет, Жанну и Инну. «Клофелинщицы». «Снимали» богатых иностранцев для интимной связи, подсыпали клофелин и грабили. Их клиенты по трое суток в сознание не приходили. Прежде чем заняться этим делом, попробовали действие клофелина на себе, их еле откачали в Институте Склифосовского.

Потом меня пересадили в другую машину. Там ехала женщина, Марина. По 174-й и 88-й. Работала в «Интурбюро». Интеллигентная женщина. Сидит уже два года. Была на «Серпах». Потеряла в тюрьме слух, зрение, не раз пыталась покончить с собой. Выглядела она ужасно. Вся замотана в платок, дрожит... Я хотел передать ей через решетку свою кофту, но конвойный не разрешил. Позволил, правда, писать ей записки — она не слышит. Все хотел, чтоб я спросил у нее, как она насчет интима, замужем или нет. Но я об этом спрашивать не стал. Написал ей, что она должна держаться, что должна выжить. Она отвечала откровенно. Сказала, что ее здесь сломали. Хотел узнать ее фамилию, но меня пересадили в другую машину.

Тут сидели все только «пресненские». Среди них - мужик в тапочках. У него нет другой обуви. Сидел, растирал ноги. Один парень рассказал, что его возили свидетелем. Его избили, он упал, а менты считали, как на ринге: «Раз, два, три...»

Привезли в тюрьму. Как всегда, медосмотр, ужин

 

из грязной посуды, снова обыск. В камеру попал уже после полуночи.

Захожу, а у нас двое новеньких. Теперь нас в камере на семерых 9 человек, сидим друг на друге. Один — родной брат Коли Вересаева, личность недалекая. Про другого знаю, что его зовут Сашей, и больше ничего. Спит он рядом со мной, очень неприятно, дышит мне прямо в лицо.

20 ДЕКАБРЯ. Саша всю ночь дышал мне в ухо, повернуться можно было только, если все остальные тоже перевернутся. Утром Саша рассказал о себе. Сидит по 144-й. Его подговорила любовница ограбить ее квартиру, но вышло недоразумение, и его задержали. Она, конечно, не могла сказать, что сама его об этом попросила. Получил парень 6 лет. Он уже сидел здесь в 1985 году, у него тут даже свадьба была. Расписывали в кабинете замполита, девица из загса оформила все за пять минут. Молодые сидели за столиком, невеста принесла чай в термосе, а в конце комнаты сидела дежурная. Новобрачные даже не поцеловались — неудобно при всех. В общем, на все про все жениху с невестой дали 40 минут, а потом молодого мужа увели, раздели догола и обыскали. Вот и вся свадьба. После освобождения его, естественно, к жене не прописали.

21 ДЕКАБРЯ. Распрощался со своими кудрями. Теперь я лысый. Голова шелушится, это от нехватки витаминов. Сегодня мылись в большом боксе, свободно, правда, все время подгоняли. Хорошо, мне теперь голову долго мыть не надо, — успел постирать белье.

Мой сосед Саша — чахоточник. Был раньше на тубзонах. Там все то же самое, что везде. Питание, правда, получше. Медпомощи никакой. Уколы одной

 

иглой делают.

После обеда ловил мух. Запихнул их к пауку и таракану. Паук уже еле ползал от голода, но на муху набросился мгновенно. А таракан все ходит, шевеля усами, надо дождаться, когда он начнет есть.

23 ДЕКАБРЯ. На улице морозно, градусов 15. Погуляли хорошо. Сегодня мне компанию составили Боря Дымов и Игорь Шмелев.

В газетах пишут о кооперативах. В Москве их уже около 17 тысяч. Надо будет почитать о совещании правоохранительных органов, которое собирается по этому поводу. У нас ведь половина заключенных отбывает за предпринимательство.

Наш туалет сегодня обработали какой-то розовой смесью. Приходила лейтенант-медик с осужденным из «рабочки». Говорит, сегодня «хозяин» обход делать будет.

...Приходил «хозяин». Перед этим кормушка открывалась раза четыре, дежурный кричал: «Идет, готовьтесь!» Наконец дверь открылась, грубый мужской голос спросил: «Вопросы есть?» Мы встали, в камеру зашел мужчина лет 50, плотного сложения, в гражданской одежде, в синей куртке. За ним свита — две женщины, воспитатель, фельдшер. Я спросил, почему здесь такая еда. «Хозяин» ответил: «Ты, небось, здесь в сотый раз уже, должен знать, что тут никогда ничего не изменится». Попросил его о приеме, он дал указание записать мою фамилию: мол, может и приму. Сделал нам замечание, что мы вместо того, чтобы сразу назвать статью и срок, задаем дурацкие вопросы. На этом и ушел. Ни с наступающим Новым годом не поздравил, ни «здрасьте», ни «до свидания» не сказал.

Вслед за ним пришел опер. Предложил нам обтачивать какие-то игрушки за 5 рублей в месяц. Договорились, что с пятницы начнем работу. И что нас

 

наконец расселят.

Пришли мои деньги! Выписал 8 тетрадей. Решил, что работать не буду, — это все равно обман.

25 ДЕКАБРЯ. У меня траур, умер мой паук. Я сам виноват. Наверное, не надо было сажать к нему живую муху. Правда, муха тоже мертва. А таракан живет, как ни в чем не бывало, ест мух.

Сегодня был ларек. Поужинали славно! Съели все 5 батонов и полкило масла на восьмерых. Честно говоря, многовато сразу, даже тошнит немного. Но что делать: не урвешь — останешься с носом. Приходится через силу есть.

27 ДЕКАБРЯ. После завтрака и проверки открылась кормушка и меня, Игоря Шмелева и Колю Вересаева (брата оставили) забрали с вещами. Это этап.

Мы сдали вещи и оказались в какой-то камере. К нам привели еще двоих. Один солдат стройбата — два года за самоволку, другой — по 198-й. Сначала мы так и сидели впятером. Сейчас нас уже человек 30. Куда этап, никто не знает. Кто говорит — в Сибирь, кто — в Тамбов. Когда поедем — тоже секрет.

Все, кроме меня, курят. Видно, разгневалась на меня судьба, раз мне выпадают такие испытания.