ГЛАВА 3 ТРИ РАЗРЯДА КАТОРГИ
Дорошевич очень доходчиво описал, как поступившие на остров арестанты включались в каторжную лямку. Воспользуемся его изложением (стр. 145):
«Все каторжные с первого дня делятся на два разряда: испытуемых и исправляющихся. В первый разряд зачисляются осужденные на 15 лет и выше. Они должны пробыть в этом разряде от 4 до 8 лет. Остальные, обыкновенно, сразу же зачисляются в разряд исправляющихся.
«Испытуемая» — или в просторечье — «кандальная» тюрьма стоит отдельно, за высоким забором — «палями», — и вдоль стен ходят часовые... От весны до осени, на «сезон бегов» испытуемым (не во всех тюрьмах острова. М. Р.) бреют половину головы и заковывают их в ножные кандалы весом в 5-5 с половиной фунтов. И тогда сахалинский воздух наполняется лязгом кандалов.
Испытуемые посылаются на работы не иначе, как под конвоем солдат. И часто можно увидеть такие, например, сцены, описанные Дорошевичем: испытуемые разогнали пустую вагонетку для перевозки муки, и повскакали на нее... За ней... задыхаясь, весь в поту, бежит солдат. А на вагонетку каторжане его не пускают: — Нет! Ты пробежись!.. Зато не редкость и другая сцена. Каторжник поотстал поправить кандалы, а конвойный его в бок прикладом. — Ну, за что ты его? — говорю я. Конвойный оглянулся: — А ты не лезь, куда не спрашивают!
Кандальные и солдаты ненавидят друг друга и делают взаимные пакости, где только подвернется случай.
...Но входя в «кандальную», не думайте, что вас окружают исключительно «изверги рода человеческого». Наряду с отцеубийцами и людьми, чье одно имя способно наводить ужас, встретите «исправляемого», вся вина которого в том, что он загулял и не явился на поверку, или бывшего офицера К. в кандалах, посаженного сюда на месяц за то, что не снял шапки при встрече с господином горным инженером...* По просьбе жены одного из служащих, каторжника за то, что он ухаживал
* «Ломание шапок» после «Великой отечественной» возобновлено и в советских лагерях, о чем узнаем от Марченко в «Моих показаниях».
за ее горничной и вызывал ее на свидание, перевели временно в кандальную... «чтобы не мешал горничной правильно отправлять ее обязанности».
... Окончив срок «испытуемости», долгосрочник переходит в «вольную тюрьму», как зовут отделение для исправляющихся. Тут больше льгот. Десять месяцев им считается за год, а на рудничных работах год за полтора года. Им не бреют голов, их не заковывают. На работу они выходят не под конвоем солдат, а под присмотром надзирателя, часто даже и без него. И вот тут происходит чрезвычайно курьезное явление. Самые тяжкие, истинно «каторжные» работы, например, вытаска бревен из тайги, заготовка дрок достаются на долю «исправляющихся» — менее тяжких преступников, — а тягчайшие, из «испытуемых» исполняют наиболее легкие работы, потому что, по объяснению начальства, «конвоя не хватит посылать их в тайгу».*
Тюрьма для исправляющихся — это прежде всего грязный, отвратительный, ужасный, ночлежный и игорный дом, приют бездомных и даже беглых. В годы безработицы и голодовки тут кормится иногда до двухсот поселенцев. Хлеба им каторжане не дают, а баланды отпускают сколько угодно. Баланду каторга продает по 5 коп. ведро на корм свиньям.
За хорошее поведение, «исправляющихся» через некоторое время переводят в «вольную каторжную команду» и тогда они могут жить на частной квартире (у поселенцев т. е. у бывших каторжников и исполнять только заданный на день урок).
И если бы вы знали, как все, что есть мало-мальски порядочного в тюрьме, стремится к этому! — восклицает Дорошевич. — Как они мечтают вырваться из этой физической и нравственной грязи в свой угол!.. Аттестация о «хорошем поведении» зависит от надзирателей, «представление» о переводе составляется писарями из каторжных. Они — надзиратели и писари — решают судьбу, и если нет 2-3 рублей — прощайте мечты о «своем угле».
* Каторжников, занятых «вывозкой на себе», этих, по-соловецки ВРИДЛО, тут называли бревнотасками и дровотасками... «Люди, запряженные в бревно — пишет Чехов (стр. 60) — производят тяжелое впечатление; выражение их лиц страдальческое, особенно у кавказцев... Зимой же, говорят, они отмораживают себе руки и ноги и часто даже замерзают, не дотащив бревна». В Сахалинском музее Дорошевич видел две гипсовые группы, изображающие вывозку каторжанами бревна из тайги. Больше ничего в музее о каторге Дорошевич не нашел. «Каторга меня не интересует» — ответил ему заведующий музеем (стр. 141).
Не правда ли, будто схожее положение с соловчанами в 12 и 13 ротах в 1923 - 1928 годах? Нет денег или блата, чтобы получить терпимую постоянную работу — пошлют в лес к Селецким или на торф. Нет денег «подмазать» на Сахалине — сиди в «вольной тюрьме». Есть деньги — и квартиру найдешь, и от работы избавишься. Дорошевич рассказывает о таком факте. Понадобилось ему встретиться с одним арестантом. Он числился работающим на мельнице, но ни разу Дорошевич не заставал его там. И только позже кто-то сказал ему: — Да он, барин, здесь не бывает. Он за себя другого поставил за полтора целковых в месяц, а сам в тюрьме постоянно. У него там «дело»: он майданщик (содержит свой «буфет»), отец (ростовщик) и барахольщик (старьевщик). А за него до часу дня на мельнице работает мужичонка, приговоренный на четыре года за убийство в драке, в пьяном виде, а с часу до вечера мужичонка исполняет свой урок. «В чем только душа держится, а несет две каторги!» — поразился Дорошевич, посмотрев на него. Тут уж не терпится и мне присоединить и свой возглас изумления: — Да что же это за КАТОРЖНЫЕ уроки, когда даже хилые мужички могут месяцами выполнять их по два урока в день!?