1967 ГОД

 

Летом 1967 года мы с годовалой Леной снимали дачу в Катуарах у тех же хозяев, у которых провели когда-то «холодное лето» 1953 года. Каждый день я ездил в Москву и обратно на работу и становился невольным свидетелем сценок из повседневной жизни. Вот одна из них: «Жаркий июльский полдень. Полупустая электричка отходит от Киевского вокзала. Толстая муха лениво ползет по ржавому оконному стеклу вагона.

Немолодая женщина у окна кормила маленькую узкомордую лайку мороженым с палочки.

— Мы с ней с Арбата шли, она, наверное, пить захотела, — произнесла она, ни к кому не обращаясь. Соседи посмотрели на нее. Обычно в вагонах бывает шумно, но мне почему-то, несмотря на стук колес, было слышно каждое слово.

— Ее в троллейбус не пускают, вот и шли с самого Арбата. Она уж и язык высунула, — женщина поставила баночку с мороженым на пол.

 

Она сидела, широко расставив ноги с мощными икрами, в коротком красном платье с большими зелеными карманами и клиньями по бокам, из-под которого видно было белье, и лицо ее, лицо много пережившего человека, не сочеталось с веселостью, которое оно выражало.

— А что, на нее билет нужно брать? - спросил сидевший напротив мужчина.

— Как же, обязательно. — Она стала рыться в сумке, развернула какие-то смятые листки, сама посмотрела билеты. — Мы с ней с билетами два места занимаем.

Рядом с мужчиной села сморщенная женщина в платке и поставила в проходе перед собой большую эмалированную кастрюлю. Собачка спряталась под лавку.

— Ну сиди, там твое место, — сказала хозяйка и спросила: — Это где вы такую большую кастрюлю купили?

— А тут, в магазине, — женщина ответила тихо и неуверенно, как будто вспоминала что-то при этом. — Я хотела побольше, такую же, только побольше. Когда туда шла, одна говорит, что на 20 литров будет, а пришла — говорят, на 18. Может, эта и поменьше. А то она просто так сказала, что 20. Мне бы побольше, да уж ладно.

— Да нет, — успокоила ее хозяйка собаки, — сюда 20 войдет, точно войдет.

— Войдёт? А может, правда войдёт. Это чья собачка-то? Ваша?

— Как сказать? Подкинул кто-то. Она у меня три дня в садике жила. Теперь я ее подкинуть хочу. Она, как утром прохожие пойдут, все лает, а соседи ругаются — спать не дает. Вот и везу ее, у меня тут родня живет, может, возьмут. Я что собак, что кошек люблю, а соседи не хотят. У меня муж был, он тоже их не любил. Он у меня парализованный был и шизофреник. Пять лет в Столбовой лежал, а потом...

— Мой тоже везде побывал, — встрепенулась женщина в платке. — Уж где только не лежал.

 

— Мой-то утопленник был. Они вдвоем его качали, а вот ее, еврейку, не откачали. Ее два часа качали. Я как пришла его брать, мне говорят — бери, он больше не жилец. Он как человек-обезьяна был, кожа да кости.

— А мой нет, мой полный был. Его первый раз туда взяли, как он на работе упал. А потом, когда второй раз упал, снова...

Они сидели друг против друга, но говорили не между собой, а так, кто слушает.

— Мой муж утопленник был. Совсем как человек-обезьяна, ничего не понимал. Как есть начнет, так все съест, он ведь не понимал. Ест и ест. У него пока не возьмешь, он всю кастрюлю съест. Он злой потом был. Собак, кошек не любил очень. Он и меня, я когда сплю, — я напротив так спала, то храплю во сне, а мне- то не слышно, значит, сон сладкий, он подойдет да как ударит, — она почему-то засмеялась, — ты, говорит, храпишь, а я что, слушать должен? Он и голубей не любил. Они на крышу садились, на дом напротив. А он сидит у окна, и как скажет — мне бы сейчас палку, всех бы убил. Я говорю, — смотри, дом семиэтажный, везде квартиры, везде люди живут, они же не бьют их. Значит, ты привыкнуть должен.

— Нет, мой смирный был, а ел тоже много.

— А ваш кашлял?

— Кашлял, всегда кашлял. Он все кашлял, густое есть не мог. Он только все, что жидкое.

— А мой все мог, только кашлял всегда. А ночью все слюной своей захлебывался, катает ее туда-сюда. Я ему и полотенец напихаю, и простынь...

Собачка выползла из-под лавки, обвила ногу соседки поводком. Хозяйка наклонилась к ней, подобрала поводок и усадила рядом.

— Я ее Мушкой зову. Она у меня три дня живет, а уже откликается. — Мушка, Мушка! — позвала она. Собачка подняла мордочку и посмотрела на нее.

 

— Она приученная. Прямо так с ремешком ко мне попала. Наверно, хозяйка привязала ее, а сама в магазин пошла. Она и отвязалась, или ребятишки отвязали. Другая отвела бы ее куда-нибудь во двор и бросила. А я не могу. Сейчас приеду, отдам ее своим. У них там дети. Мальчик шести лет — молодец, и девочка. У них там хорошо, смородина, крыжовник. Наверно, схватят ее сразу и потащат играть.

— Это нехорошо, когда дети с кошками и собаками, — пробасила старуха со строгим лицом.

— Чего ж не хорошо-то?

— Нехорошо, глисты у детей будут.

Хозяйка дернулась, погладила собаку, показала на мороженое на полу. Собака подобрала капли, лизнула хозяйку в пятку и клубком свернулась у ее ног.

— Вы говорите, глисты? — Голос ее стал злым и резким. — Мы с детства все с собаками и кошками, а глистов ни у кого и нет. Уж какой от собаки вред? Это когда детей все оберегают, они хуже бывают, черви вые. Их только мыть надо. Если за собой следить не будешь, и сам овшивеешь.

— А чего же тогда врачи говорят, что нехорошо это? — не сдавалась старуха.

— Врачи-то?

Все ждали, что она ответит. Мужчина напротив понимающе улыбался.

— Врачи говорят потому, что им самим кошек да собак не хватает. Они на них опыты делают, издеваются. Они и учатся, на ком же учиться? На кошках, да на собаках. Им их и не хватает. Они их сейчас уже из Калуги выписывают. Я сама в Первом Медицинском работаю. У меня у одной пятьдесят собак.

— А что, правда режут их? — спросила женщина в платке.

— Конечно режут, издеваются. Почки там отнимают или еще что. Они на них опыты ставят. А я не могу. Я только ухаживаю за ним и кормлю. А как при-

 

дут за ними, перебинтуют, я уже не могу. Я ее лучше своим отдам. Вот и еду. Не будут брать, я их уговорю. А для опытов собак не хватает. Их мало. Их уже из Калуги выписывать начали. Их ловят и к нам привозят. Даже с номерами. К нам один военный приходил. Он на рынке с собакой был. А ее собачники отогнали и поймали. С номерком к нам привели. Военный пошел в карантин посмотреть, а его и послали по институтам. Он к нам и пришел. Так ему все равно не отдали. Мы, говорят, ей уже укол сделали, заразили. А я-то знаю, что врут, что собака здоровая, как и была. И мальчик стоит, плачет. И собака его признала. Так и не отдали. Только номерок вернули. А ты говоришь, глисты! У моей племянницы сынок. Живут в новом доме на десятом этаже. У них ни кошек, ни собак! Ему недавно операцию сделали — аппендицит, и солитера вынули. Откуда? Ни кошек, ни собак! Уж она за ним ходила. Мальчику 15 лет. Он красивый такой, только мочился под себя. Он с матерью в больницу не идет. Красивый мальчик, а мочится. Он дома все диваны промочил, она ему уж на полу стелила. Ей врачи говорят — у него, наверное, глисты, а она — откуда? А как операцию сделали, у него солитер все кишки перевил. Мальчик красивый, правда, сухой. Он его и сосал.

Все молчали. Слушали даже на соседних скамейках.

— Собачка-то молодая, наверно, щенок? — спросили ее. — Вроде маленькая, а мордочка старая.

— Да я-то откуда знаю? Она у меня три дня всего. Лайка. Правда, что лает громко. — Она потрепала собаку.

— Линяет, — заметил кто-то.

— Значит, расти больше не будет, — уверенно сказала хозяйка. — Не возьмут, так я ее брату отдам. У него участок на этой дороге от Бекасова до Зосимовой Пустыни. Он обходчиком работает. У него всегда собаки. Я ему уже трех собак приводила. Я приведу, а они под поезд попадают. Он как на участок пойдет, так

 

они у него на повороте и пропадают. Не возьмут, так я ее к нему отвезу.

Поезд остановился. Она посмотрела в окно. От платформы шли люди, натыкались на упавшее поперек дороги мертвое дерево без коры, похожее на огромную обглоданную кость, и обходили его цепочкой как муравьи».

* * *

 

После окончания института я два года отработал в Московской таможне. Тогда в Сокольниках одна за другой проводились международные выставки, каждый день прибывали грузовики с оборудованием и экспонатами. На территории выставочного центра суетились иностранцы — транспортники, рабочие-монтажники, представители фирм. В зелени Сокольнического парка в старом, еще дореволюционном деревянном особняке с резными ставнями функционировал тогда санаторий-профилакторий для будущих мам. Однажды я наблюдал, как выставочная площадка замерла, как по команде, и все иностранцы с неприкрытым изумлением смотрели в одном направлении. Там, по тенистой аллее, не торопясь, совершали прогулку несколько десятков беременных женщин с огромными, чуть ли не к самому носу, животами. Какая мысль могла придти им в голову? Думаю, только одна — такую страну одолеть невозможно!

* * *

 

Это только в детстве кажется, что жизнь бесконечна. На самом деле, время идет очень быстро. Те еще не рожденные дети давно стали взрослыми, обе мои дочери Лена и Алла тоже выросли и имеют собственных детей, и нашей Лене всегда будет столько лет, сколько лет нет на свете моей бабушки, Елены Борисовны.