Глава VI

СИСТЕМА ОТВЕРГАЛА СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ ИЗ ЗАРУБЕЖЬЯ

 

Зачем в Маньчжурию приходил СМЕРШ? Вместе с войсками пришел и СМЕРШ Приморского военного округа и сразу же по прибытии начал свою активную репрессивную деятельность, «охватив» огромное количество людей. Каково оказалось «качество» работы СМЕРШа, видно по результатам: подавляющее большинство «вывезенных» лет через 10-12 были реабилитированы «за отсутствием в их действиях состава преступления», кое-кто посмертно.

В период Отечественной войны русские эмигранты в Маньчжурии оказались между двух огней. Им не доверяли японцы, считая советскими по духу, и как видим, не доверял и СМЕРШ, считая врагами Советского Союза. Характерен такой пример. Некоторые русские молодые эмигранты в добровольно-принудительном» порядке вынуждены были служить в русском отряде армии Маньчжоу-го, которым первое время командовал японский полковник Асано, поэтому в быту их называли «асановцами». Но весной 1945 года, вскоре после того, как СССР денонсировал пакт о нейтралитете с Японией, эти отряды были расформированы и распущены по домам. Без сомнения, это было сделано ввиду того, что японцы, зная политические настроения основной массы русских эмигрантов всех возрастов, не хотели иметь в тылу вооруженную «пятую колонну» в случае войны с СССР. Но это не помешало СМЕРШу и затем Особому совещанию при МГБ СССР репрессировать их как шпионов, Диверсантов и вообще лиц, которые могли бы осуществлять враждебную Деятельность.

Думается, что СМЕРШ не мог не знать о настроениях молодежи и о фактической причине расформирования отрядов асановцев, потому что одним из руководителей отряда был капитан, ставший затем майором армии Маньчжоу-го, Наголен, армянин по национальности (Асерьянц), который после вступления советских войск в Харбин ходил по городу в Форме и погонах советского капитана и встречаясь со старожилами горо-

 

да, посматривал с улыбкой на погоны. Он-то знал, что «асановцы» ждали советские войска не как враги, а как соотечественники.

Или такой факт. Группа русских харбинцев, являвшихся десятскими и квартальными «тонари-гуми», о которых сказано выше (в главе III), пришли приветствовать советское командование от имени эмигрантской колонии. Но их не приняли и сказали, чтобы они шли в здание бывшего японского консульства, расположенного на том же Вокзальном проспекте. А в этом здании, оказывается, разместился СМЕРШ Приморского военного округа. Делегация русской эмигрантской колонии вошла в здание и оттуда уже не вышла - делегатов провели в арестантские камеры в подвале и начали следствие.

Не обошлось и без горьких казусов. Подрядчик строительных работ Тимофей Иванович Перетятько рассказывал позднее, что он должен был войти в состав делегации, направлявшейся приветствовать советское командование, но опоздал и приехал, когда все уже вошли в здание бывшего японского консульства. Т.И. Перетятько попытался догнать делегацию, но солдат, стоявший на карауле, не хотел пропускать его в здание. Они довольно долго пререкались. Тимофей Иванович не знал, что за учреждение теперь в этом здании, требовал, чтобы солдат его пропустил. Сол-

 

дат же уговаривал его уйти, говорил: «Ну ничего, что вы опоздали, лучше поскорее уходите отсюда», но Т.Н. Перетятько настоял на своем.

Солдат махнул рукой и пропустил опоздавшего «делегата». Вышел Т.Н. Перетятько через 9 лет, но уже в Потьме.

Вспоминается и мой случайный разговор в Харбине с одним из русских подрядчиков (фамилию его я не помню). Ранее он жил в СССР, затем бежал в Маньчжурию. Он при встрече сказал мне:

- Идут многочисленные аресты. Ты бы лучше спрятался и переждал это время. Они тебя обязательно заберут. Почему? Да потому что ты молодой, инженер, не враг советской власти. Если тебя не арестовать, а уговаривать поехать на какую-нибудь удаленную стройку, ты можешь не согласиться. А когда тебя арестуют, то будут перевозить под конвоем туда, куда найдут нужным, а ты будешь думать, что СМЕРШ арестовал тебя по ошибке. А это будет не ошибка, а метод работы большевиков. Да и работать будешь практически за кусок хлеба без масла.

Я не поверил. И это была моя ошибка.

 

Вывезенные «лица без гражданства» и без судебного приговора на принудительном труде в советском концлагере. Массовость репрессий напоминала расправу с советскими железнодорожниками, репатриированными после продажи КВЖД в 1935 году. Сколько было репрессировано в 1945 году, не знаю, но «деятельность» СМЕРШа «способствовала» тому, что многие из тех, кто приехал бы в Советский Союз, уехали в дальнее зарубежье, в душе и по убеждению оставаясь русскими: мало кому хотелось проходить «университеты» ГУЛАГа. Об этом они свидетельствуют, приезжая в Россию на встречи бывших харбинцев^*.

Что это было - ошибка СМЕРШа или его преступление против советского государства с целью отторгнуть патриотически настроенных зарубежных соотечественников-россиян от исторической отчизны? Это решит история, а сейчас нашим долгом является изложить факты.

Если в 1937 году чекисты репрессировали бывших кавэжэдинцев - советских граждан и лишь немногих «лиц без гражданства», добровольно приехавших вместе с железнодорожниками в Советский Союз, то в 1945 году репрессиям подверглись лица, не имевшие советского гражданства и захваченные на чужой территории. Это явно противоречило и

 

советской «социалистической законности» и международным юридическим нормам. Нарушение законности усугублялось тем, что «вывезенные» люди сразу же были принудительно привлечены к бесплатному труду без приговора судебного органа.

Это не голословные утверждения. Вот один из примеров - мой собственный. 4 октября 1945 года вечером меня «доставили» в здание бывшего японского консульства на Вокзальном проспекте. Офицер, представившийся следователем, задал мне один вопрос: «Расскажите вашу биографию». Я рассказал, больше вопросов мне не задавали. После этого сделали «обыск», никуда не выходя из кабинета следователя, понятым был солдат. «Изъяли» записную книжку, сняли шнурки, ремень, галстук и «провели» в подвал, где еще японцы оборудовали тюремные камеры для своих граждан, с «готами» - циновками на полу, которые у них заменяли кровати. Через несколько дней отправили в харбинскую тюрьму, что на Пристани, и про меня, как и про всех, кто был в одной со мной камере, попросту забыли.

Армейские офицеры, с которыми наши родственники установили контакты, приносили нам письма и передачи из дома, приходили за ответами и действительно передавали их родственникам. Но это были не офицеры СМЕРШа, а армейские, чином не ниже капитана (офицеры более низких чинов, возможно, не могли беспрепятственно входить в тюрьму и ходить по камерам).

Собрав к концу октября очередной эшелон, арестованных «погрузили» на товарном дворе в вагоны и увезли в Приморский край в необорудованные бараки в город, который тогда назывался Ворошилов (ныне Уссурийск, а до 1935 г. - Никольск-Уссурийский). Спали на полу, располагаясь «всплошную» и поворачиваться могли только все вместе, иначе не получалось. Одевать нас было не во что - арестантской одежды не было, мы донашивали свои вещи, постельных принадлежностей тоже не было. Кормили трофейными крупами - вареными гаоляном и чумизой, давали понемногу американской тушенки. Мыться в Ворошилове было негде.

В Ворошилове меня допрашивали один раз. Следователь майор Кудрявцев проявил заурядную неосведомленность, задавая, например, такие вопросы: «В показаниях записано, что вы читали на вечерах молодежи рефераты на темы о реформах Александра II, Столыпина. По каким первоисточникам вы готовили рефераты - по советским или по эмигрантским?» - заведомо зная, что советская политическая литература в Маньчжоу-го была категорически запрещена (можно было получать книги

 

советских издательств только по прикладным знаниям - строительству, медицине и др.). Мы с майором Кудрявцевым поговорили довольно резко, потому что он не согласился записать мои ответы, продолжая настаивать на своих формулировках.

В начале декабря ночью меня еще раз привезли на допрос, но так и не вызвали к майору Кудрявцеву, продержав на морозе в неотапливаемом «воронке» несколько часов и затем вместе с другими харбинцами, после их возвращения с допросов, увезли в лагерь. Я понял, что майор Кудрявцев этим жестом хотел показать, что именно он хозяин положения.

Числа 15 декабря нас погрузили в эшелон из товарных вагонов и повезли... В пути на станции Зима сделали остановку и сводили нас в баню, а вещи прожарили в дезкамере. «Разгрузили» нас в рождественский сочельник 6 января 1946 года в Востураллаге в Тавде Свердловской области. Сводили в баню, остригли, покормили за счет сэкономленных в этапе продуктов.

Начался период подневольного существования, когда нас, официально именовавшихся следственными, истощенных и в Ворошилове и в течение длинного этапа от недоедания (кормили 1 раз в сутки) определили на лесоповал, освободив отдельный лагпункт, чтобы мы не могли вредно влиять на «временно оступившихся советских граждан», то есть уголовных преступников. Об этом и последующих моих этапах лагерной жизни я поведаю в следующей главе. А сейчас, забегая вперед, расскажу о судьбах двух харбинцев, которых я знал по Харбину.

Изучив материалы, «Мемориал» так и не узнал, в чем вина журналиста князя Н.Ухтомского, погибшего в Воркуте. В Новосибирске с 1993 года ассоциацией «Харбин» издается ежемесячная газета «На сопках Маньчжурии». Здесь под рубрикой «Отзовитесь» печатаются письма бывших харбинцев, до сих пор разыскивающих своих близких. В мае 1996 года в газете появилось такое письмо:

«Большая просьба к тем нашим землякам, которые прошли все ужасы сталинских лагерей, может быть, кто-нибудь встречал князя Николая Александровича Ухтомского, помнит что-нибудь о нем, знает что-нибудь о его последних днях? Всё это очень хотела бы узнать его дочь Елена Ухтомская (в замужестве Штрахан), проживающая в Бразилии»,

Николая Александровича я знал в Харбине как журналиста. Знал и его жену Любовь Александровну по гимназии имени А.С. Пушкина. В конце 1950-х гг. от нашего с ними общего знакомого, бывшего харбинского журналиста Михаила Петровича Шмейссера я узнал о том, что Н.Ух-

 

томский скончался в одном из отделений Речлага в Воркуте. Шмейссер был с ним в одном лаготделении, в 1954 году освободился и вскоре был реабилитирован. По его рассказам выходило, что Ухтомский умер примерно в 1953 году. Приведенное выше объявление в газете «На сопках Маньчжурии» появилось уже после того, как М.Шмейссер скончался в Екатеринбурге в 1986 году, и подробнее расспросить его уже было невозможно. А если бы Елена Николаевна начала искать отца пораньше... Но она опасалась подвести тех земляков, через кого она попыталась бы это сделать - «не те» времена еще были.

Чтобы уточнить судьбу Николая Александровича, председатель сыктывкарской правозащитной организации «Мемориал» Михаил Борисович Рогачев, по моей просьбе, послал в архив Воркутинского УВД запрос. И вскоре пришел ответ, который мы и отправили дочери князя^*:

«... По нашим учетам значится отбывавшим срок в Воркутинском ИГЛ Ухтомский Николай Александрович, 1895 года рождения, уроженец гор. Симбирска (ныне Ульяновск), который был судим военной коллегией Верховного суда СССР 30 августа 1946 года по ст. 58-4,58-6 ч. 1,58-10 ч. 2, 58-11 УК РСФСР на 20 лет лишения свободы. Начало срока с 13 сентября 1945 года, прибыл 18 сентября 1947 года из гор.Кирова и умер 18 августа 1953 года от паралича сердца, похоронен на кладбище в г.Воркута, номер могилы 2ж-34. Извещение о его смерти было выслано в ЗАГС г. Сыктывкара 19 августа 1953 года за №Д-531 для регистрации».

Но могилу князя воркутинские «Мемориальцы» не нашли. Об этом написал Анатолий Александрович Попов, член правления сначала вор-

 

кутинского «Мемориала», а сейчас сыктывкарского, в газете «Красное знамя»^*:

«Однажды В.Полянскмй, сделавший и делающий много для культуры и истории Воркуты, рассказал, что в прочитанном им в «Мемориале» письме рассказывалось, что за оградой старого воркутинского кладбища стоит большой деревянный крест, на котором надпись «Здесь лежит князь Ухтомский». Уже надругойдень мы шли по этому кладбищу. Могилу не нашли...»

Возвращаюсь к процитированной выше справке УВД Воркуты.

Читая эту казенную бумагу, вспомнил, что 1 сентября 1946 г. во всех советских центральных и областных газетах в один и тот же день была опубликована выписка из приговора военной коллегии Верховного суда СССР о рассмотрении в Москве 26-30 августа 1946 г. дела по обвинению восьми эмигрантов «в активной вооруженной борьбе против СССР по свержению советского строя и восстановлению капитализма». Военная коллегия под председательством небезызвестного генерала Ульриха приговорила шестерых подсудимых к смертной казни, а двоих - в их числе НА. Ухтомского - к каторжным работам.

Полный текст статьи 58 п.4 УК РСФСР приведен в предисловии к книге, а три другие «расшифровываются» так: статья 58, п. 6 - «шпионаж против СССР»; статья 58, п. 10 - антисоветская пропаганда, а статья 58, п. 11 - применялась при групповых преступлениях. Меня в этом перечне, честно говоря, «заинтриговала» лишь статья 58 пункт 6, и я стал интересоваться, что за ней стоит в деле НА. Ухтомского. Все другие, как оказалось по аналогичным делам, были «сшиты» для харбинцев «белыми нитками» и не стали для бывших заключенных преградой при реабилитации. Пятьдесят восьмая с пунктом 6 в некоторых случаях продолжала «висеть» над некоторыми бывшими обвиненными, тогда как приговоры по другим пунктам 58-й статьи полностью отменены. Но в личном деле НА. Ухтомского в Речлаге, с которым ознакомились члены правления «Мемориала», не оказалось приговора (!), а была только выписка из приговора, опубликованная в 1946 году в газетах, где сказано лишь то, что его вина меньше, чем других подсудимых.

Доктор исторических наук, действительный член Международной академии информатизации, родившийся в полосе отчуждения КВЖД, Георгий Васильевич Мелихов в книге «Российская эмиграция в Китае (1917-1924 гг.)», цитированной мною выше, подробно описал судьбу даль-

 

невосточной эмиграции, их политические и общественные организации. Среди них ученый выделил земляческие объединения, часть из которых возникла в Харбине еще до февральской революции 1917 года и просуществовала вплоть до 1945 года. Стержнем этих объединений была любовь к утраченной отчизне, сдабриваемая ностальгией и воспоминаниями. В Российское земляческое единение (РЗЕ) входили семь крупных землячеств - уфимское, московское, казанское и др. Одним из крупнейших было и Симбирское, председателем которого значился князь Александр Николаевич Ухтомский, отец Н.Ухтомского.

Работа землячеств заключалась прежде всего в широкой поддержке и помощи неимущим землякам и устройстве вечеров, «чашек чая», ёлок, благотворительных балов, докладов, лекций по различным вопросам. При землячествах работали и Дамские кружки. Одно время Дамский кружок симбирского землячества возглавляла супруга Александра Николаевича Ухтомского - Анна Валерьяновна. Российское земляческое единение (РЗЕ) организовал и возглавлял Николай Павлович Чистосердов. Кстати, его «хоронили» дважды - сначала после гражданской войны, откуда он не сразу попал в Харбин и был уже оплакан семьей. Погиб же он после 1945 г. в советском концлагере.

 

С1920 года в Харбине издавалась большая ежедневная газета «Заря», редактором которой вначале был бывший петербургский журналист Мечислав Станиславович Лембич, а после его кончины Евгений Самойлович Кауфман, репрессированный в 1945 году. С первых же номеров «Заря» резко отмежевалась как от правого, так и от левого «лагерей» эмиграции, став беспартийным объективным изданием. Николай Александрович Ухтомский работал в «Заре» корреспондентом, публикуя репортажи о жизни города, людей, учреждений, но политическим комментатором событий не был. В газете немало места уделялось не только событиям в мире, но в первую очередь освещалась общественная жизнь эмигрантской колонии, помещались новости культуры, рецензии на театральные и музыкальные спектакли, книги.

Николай Александрович одно время работал в другой газете - «Наш путь». В это время ее редактором являлся известный харбинский журналист Василий Владимирович Голицын, репрессированный в 1945 году и после освобождения скончавшийся где-то в Советском Союзе. Голицын стремился сделать из экстремистской общеполитическую газету, не вмешиваясь в материалы второй полосы, посвященной, как правило, критике советской действительности, используя чаще всего вырезки из советских центральных и областных газет или беседы с беженцами из Советского Союза. Но, возможно, сотрудничество с газетой «Наш путь» и стало причиной появления пресловутого шестого пункта в приговоре Ухтомскому? Но всё же непонятно, почему полный текст приговора засекречен и мы толком не знаем, был ли вообще шпионаж в какой-либо форме?

 

* * *

 

В 1953 году княгиня Любовь Александровна Ухтомская в двумя дочерьми Еленой и Мариной, так ничего не узнав о судьбе мужа и отца, уехала а Бразилию. Переписка с заграницей узникам Речлага в те годы была запрещена. Да и в Россию из Речлага можно было отсылать не более двух писем в год и только тем родственникам, чьи имена и фамилии были занесены в личные дела заключенных. Но гарантий, что цензор лагерного отделения отправит по назначению эти два письма, никаких не было.

Дочери князя выросли. Елена Николаевна вышла замуж за шотландца г-на Жоржа Штрахана. Они вырастили двоих сыновей, а сейчас у них пятеро внуков. Когда они узнали о судьбе Николая Александровича, Любовь Александровна уже перешагнула 80-летний рубеж и сильно бо-

 

лела. Сестры Елена и Марина, несмотря на то, что жили в разных странах (одна в США, другая в Бразилии), были очень дружны и ежегодно встречались. Марины Николаевны уже нет в живых, она скончалась в 1995 году в Сан-Франциско от рака. Когда СМЕРШ арестовал их отца, Елене было всего 10 лет. И искать отца она долгие годы опасалась, прежде всего боясь подвести тех, кто мог бы помочь ей в розыске. Но время повернулось к ней лицом, и Елена Николаевна уже дважды приезжала в Россию в гости к подруге своего детства. Она прекрасно говорит и пишет по-русски, хотя ее сыновья уже почти не чувствуют, что в их венах течет и русская кровь. Елена Николаевна узнала наконец-то и о последних днях своего отца. Воспоминания о нем Михаила Петровича Шмейссера и художника Константина Петровича Иванова напомнили ей, что Николай Александрович был умным, выдержанным и остроумным человеком, каким его знали и в русском Харбине.

Уже после публикации в газете «Республика» я получил письмо из Екатеринбурга от члена редколлегии газеты «Русские в Китае» Алексея Дмитриевича Попова. Он описал свою единственную встречу с Н. А. Ухтомским в первых числах марта 1953 года (до кончины Сталина) на пересылке в Воркуте. Алексей Попов «прибыл» туда из Марфино, где он работал в шарашке, описанной А.Солженицыным в книге «В круге первом». Николай Александрович оказался там потому, что его отправляли «за пределы Воркуты» временно как специалиста по масонству. После этой встречи Алексея Дмитриевича вскоре отправили в лагерное отделение при шахте № 40. Из документов, описанных выше, мы знаем, что Н.А. Ухтомский вновь оказался в Воркуте, где и скончался в тот же год 18 августа.

 

* * *

 

Сыктывкарский «Мемориал» обратился 12 апреля 1998 года в Генеральную прокуратуру СССР с ходатайством о посмертной реабилитации Н.А. Ухтомского. 22 апреля Главная военная прокуратура ответила за подписью старшего военного прокурора отдела реабилитации Е.Гуриновича следующее:

«Ваш запрос о посмертной реабилитации Ухтомского Н.А. поступил в Главную военную прокуратуру и рассмотрен. Сообщаю, что уголовное дело в отношении Ухтомского и других в январе с.г. изучалось в ГВП, а 26 марта 1998 года пересматривалось в военной коллегии Верховного суда РФ.

 

Своим определением Военная коллегия Верховного суда РФ приговор в отношении его и др. изменила: отменив его в части осуждения по ст. 58-10, ч. 2 УК РСФСР, и уголовное дело в этой части прекратила за отсутствием состава преступления.

В остальной части приговор оставлен без изменения. Оснований для внесения протеста на данное судебное решение не имеется».

Этот документ я тогда же прокомментировал в «Дыме Отечества» газеты «Республика»:

«...Таким образом, Н.А. Ухтомский, князь по происхождению, журналист по профессии, реабилитирован лишь по пункту 10 статьи 58. Но в таком случае пункты 4 и 11 статьи отпадают как бы сами собой. Ведь если журналист не виновен в антисоветской пропаганде, как же он может способствовать международной буржуазии или быть виновным в шпионаже? Остается пункт 6 статьи 58».

Здесь ни одним словом не говорится и о шпионаже Ухтомского. Это же наталкивает и на мысль о необоснованности обвинения Николая Александровича в шпионаже. Тем более, что жил он заграницей, советского гражданства не имел и на территории СССР до своего ареста ни разу не бывал. Поэтому же недостаточно веской становится заключительная фраза в письме военной прокуратуры, что «оснований для внесения протеста на данное судебное решение не имеется».

А вот как ответ из прокуратуры прокомментировал председатель сыктывкарского «Мемориала» Михаил Борисович Рогачев:

«На примере Н.Ухтомского видно, что до полной реабилитации жертв политических репрессий еще очень далеко. А те, кто занимается этим, зачастую вольно или невольно оглядываются на прошлое. А это противоречит существующему правовому положению и Закону о реабилитации жертв политических репрессий»^*.

 

* * *

 

Завершая рассказ о Николае Александровиче Ухтомском, хочется привести мнение о нем научного сотрудника Воркутинского краеведческого музея Т.Котик:

- Князь Ухтомский до прибытия в Воркуту жил в Харбине, занимался журналистикой. Он был женат, а двух своих дочерей с гордостью называл княжнами. Князь знал многих политических деятелей времен Пер-

 

вой мировой войны, а также погибший «высший свет» царской России. Кроме того, он слыл прекрасным рассказчиком. К своей судьбе Ухтомский относился философски, никогда не жаловался, ничему не удивлялся. Говаривал, что ничего другого в России после революции просто не могло быть. Как-то, смеясь, он сказал, что несмотря на весь кошмар, происшедший с ним, есть в его истории и положительный момент.

Проживая в Харбине, русскому человеку, по словам князя, очень трудно было не спиться. На всех улицах, на каждом углу располагались разного рода закусочные, рюмочные, кафе, в которых всегда можно было выпить рюмку-другую водки и закусить бутербродом. Да каким бутербродом! Семга, икра всех сортов, балычек, осетринка... И всё это изобилие стоило копейки. Постепенно князь стал завсегдатаем этих мест, и в его жизни возникла тяжелая проблема. Ну а потом была Воркута, печальная пристань политкаторжан под названием Речлаг. И никакой водки, никаких бутербродов. «Баланда-с, овсяная каша-с, чистая водичка-с», - любил повторять князь. «А в Харбине я давно бы спился и умер», - подводил черту своим рассуждениям Ухтомский. Наверное, это тоже было правдой, так завершает рассказ об Ухтомском Т.Котик^*.

Публикация, из которой я процитировал рассказ об Н.Ухтомском, начинается так: «В воспоминаниях бывших заключенных воркутинских лагерей бросается в глаза, западает в память такая особенность: большинство из них не обошлось без баек, анекдотов, метких слов и выражений. Еще один повод удивиться, как, даже в таких немыслимых условиях, человек сохраняет способность шутить, смеяться, соревноваться в остроумии».

А ведь, действительно, процитированный выше рассказ об Н. А. Ухтомском наглядно «продемонстрировал» острую наблюдательность научного сотрудника Т.Котик. Кстати, в этой подборке рассказывается о таких заключенных как Остап Вишня, Филипп Иванович Литман, Геннадий Иванович Куприянов, Мария Михайловна Иоффе, Любовь Леонтьевна Фельдман-Каратаева, Айна Андреевна Куусинен, Ада Войталовская, «бывший денщик Рокоссовский» и др. Но это выходит за рамки моей темы.

 

Для харбинца В.Кулёмина последняя пристань - Инта. С Виктором Васильевичем Кулёминым мои пути пересеклись дважды: когда он

 

учился в выпускном классе гимназии имени Ф.М. Достоевского и затем в Харбинском политехническом институте. В гимназии я учился на один класс младше его, а институт мы окончили в один год. Дочь В.Кулёмина Ольга Викторовна опубликовала в газете «На сопках Маньчжурии» объявление о том, что дочь князя Ухтомского, живущая в Бразилии, просит тех, кто знает, рассказать ей о последних днях отца Николая Александровича и просила писать на её адрес для пересылки дочери князя в Бразилию. У Ольги Викторовны уже была другая фамилия после замужества. В ходе нашей переписки, о чем я изложил в предыдущем разделе этой главы, оказалось, что она дочь Виктора Васильевича. Тогда она рассказала о себе и об отце. Одиссея В.Кулёмина появилась в «Дыме Отечества».

В.Кулёмин родился в 1910 году в семье обеспеченных родителей. Дед имел молочные и сыроваренные мызы в Литве, магазин на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Семья была большая - пять сыновей и пять дочерей. Еще несколько детей умерли в младенчестве. Грянула революция. Потеряв почти всё, семья подалась в деревню, где занялась хлебопашеством. Во время НЭПа пошатнувшиеся было дела Кулёминых поправились настолько, что одна на дочерей в 1926 году смогла съездить в Китай, навестить сестру, которая с мужем уехала туда еще до революции.

Вернувшись из Харбина, она с таким восторгом рассказывала о русском городе в Китае, о жизни там, что произвела впечатление не столько на отца, сколько на младшего брата Виктора. В 1930 году 19-летний парень сумел спрятаться в трюме парохода, взявшего курс к берегам Франции. Оттуда его «извлекли» ехавшие на судне русские, собравшие деньги на приобретение билета. «Беглец» добрался до Марселя, там работал грузчиком, писал сестре в Китай. Она выслала ему деньги на поездку в Харбин.

В Харбине наняли учителей, уже через год Виктор сдал экстерном экзамен и в возрасте 20 лет поступил в последний класс гимназии имени

 

Ф.М. Достоевского. Мне он тогда же запомнился, потому что был старше всех нас и «уже брился». В 1932 году он окончил гимназию и посту, пил на первый курс Харбинского политехнического института.

Диплом инженера ему вручили в конце 1937 года. А еще за три года до этого он женился, вскоре стал отцом Олечки. После института работал в техническом отделе железной дороги, на заводе по производству строительных материалов.

В 1945 году в Харбин с советскими войсками пришел и СМЕРЩ. Виктора Васильевича арестовали и обвинили в ... шпионаже в пользу Японии. Ольга Викторовна пишет: «Большей нелепости придумать было трудно. Ведь после приезда в Харбин отец отсюда никуда не выезжал. Арестовали его так. Они шли с мамой, им повстречался воинский патруль, попросил документы. Документов у папы при себе не оказалось.

Отец продиктовал свои данные, адрес, его попросили придти в комендатуру с документами. Не чувствуя себя в чем-либо виновным, он и явился в комендатуру, чтобы предъявить свои документы. Через три дня после этого за ним пришли».

А дальше ГУЛАГ. Где-то под Свердловском (по-видимому, это было в Востураллаге) Виктор Кулёмин умирал от голода, была уже последняя стадия дистрофии. Доходягой его повезли в концлагерь в Калининградскую область, где его поместили в лагерный госпиталь и выкармливали с ложечки. Ольга Викторовна говорит: «Были в ГУЛАГе и милосердные, добрые люди». Повезли в Инту, в Минлаг, в лагерь «для особо опасных государственных преступников». Здесь назначили нормировщиком на шахту № 13 комбината Интауголь. В приполярный город в 1954 году пришло освобождение. Первое, что он сделал - послал телеграмму сестре в Харбин.

Здесь произошел случай, характерный для взаимоотношений русских и китайцев, живших в Харбине. Адресат переехал на другую квартиру, а

 

в этой жили китайцы, не говорившие по-русски. Китаянка вышла на улицу и стала ждать, когда пройдет кто-нибудь из русских. Оказалось, что проходил по этой улице человек, знавший семью Кулёминых и его сестру. Он взял телеграмму у успокоившейся китаянки и от этой телеграммы «пошли круги» по разбросанной семье. Уже вскоре в переоборудованной Виктором собственноручно землянке было тесновато от приехавших в Инту жены и дочери с мужем, которые к этому времени уже жили в Советском Союзе»^*.

Виктор после освобождения стал работать заместителем начальника отдела труда и зарплаты в управлении комбината «Интауголь», позднее заместителем начальника нормативно-исследовательской станции комбината. В 1958 году Виктора Васильевича реабилитировали. В заявлении по этому поводу он написал: «Ни в чем не виновен, оправдываться не буду». Скончался харбинский интинец в 1967 году от инсульта: днем был на работе, а утром следующего дня умер. Было ему 57 лет.

В.Кулемин был «оборонцем» - желал победы СССР в войне с Германией и Японией. После его ареста «пораженцы» подчеркивали, что они остались на свободе и потом уехали «за речку», как тогда именовали дальнее зарубежье, а человек, желавший победы советскому оружию оказался в советском ГУЛАГе. И таких примеров было множество. Действительно, дивны дела ГУЛАГа и СМЕРШа...