Письмо пятнадцатое

 

«Как славно быть

Ни в чем не виноватым»

Б. Окуджава

 

Как разумно подчиняться обществу?

Где поставить предел свободе поступков?

С мгновенной привычностью или, обдумав и подчинившись, выполняем мы приказ — мы все же его выполняем.

Ложатся пальцы на кнопку «пуск», вразвалку проходит, скрипя сапожками, «краснопогонник», стуча по нарам дощечкой, на которой он записывает итог поверки — вечернего пересчета людей в бараках.

Кто их заставляет это делать?

Долг?

Что, нажимающий на кнопку не понимает, что произойдет? Но он ведь нажмет. И, вероятно, во имя идеалов.

Что, делающий поверку в бараке в глубине души не сознает, что здесь много честных людей? Но он честно стучит дощечкой, отсчитывая этих людей. Идеалы? Может быть. Не у всех, правда.

Но вот «Хозяин Страна» (хозяин страны). В его небольшой мозг с детства помещали только ограниченный набор хорошо подогнанных друг к другу представлений о безусловной справедливости великого Сталина, Простенькая логика сплошной правоты всего, что связано с революционным движением, опрокинувшим царизм, увенчанная хорошо промазанной кровью ложью о сталинском наследовании Ленину,

 

пришлась как раз по феодальному уровню сознания этого маленького казаха. С его круглой мордочки хорошенькой зверушки кругло блестят черные вишни средневековых глаз. И не надо преуменьшать: сотни тысяч таких, как он, без рассуждений шли и устилали трупами подмосковные поля в 1941. Все лучшее, что было когда-либо в России, понимало и пестовало этих детей, все худшее сначала старалось их поработить физически, а потом — сделать из них примитивных уродов, удобных исполнителей, убежденных в святости служения «Родине — Сталину».

Я был в Казахстане в начале семидесятых годов. В гостинице со мной жил молчаливый, большой телом, широколицый казах, с ушедшими в себя и глядящими в какую-то невидимую даль глазами. Он приехал набирать детей в театральный коллектив.

«У нас еще очень трудно это, — говорил он негромко, с едва заметным акцентом, а глаза все смотрели куда-то далеко. — Родители не хотят отдать детей, чтобы они выступали на сцене, считают, это позор.»

Он говорил медленно, тщательно отделяя слова одно от другого, и только это выдавало, что русский язык не его родной язык. Он понимал, что культура нужна его народу, и что культура сегодня идет в Казахстан из России. Понимал ли он, что у этого процесса была совсем недавно другая сторона? Что не случайно самые «надежные» лагеря располагались в Средней Азии и в Коми, потому что удавалось изуродовать психологию целых народностей, потому что право старшинства просветителя сталинское правительство использовало для преступного формирования психологии народа — тюремного сторожа.

И не с осознанием ли — еще смутным, еще стихийным и путаным — этого преступления был связан недавно взрыв национализма в Средней Азии, в Прибалтике и даже в Белоруссии?

Сложными путями идет становление межнациональных отношений. И чем скорее мы поймем, какой страшный яд малыми, нечувствительными дозами вводили вместе со шко-

 

лами, консерваториями, современными городами, даже с письменностью, тем скорее действительно станем единой семьей. Все есть у России для этого, и сегодня еще не поздно. Надо только понять, что царьки брежневских времен в Узбекистане и Казахстане — порождение не байских пережитков, а вчерашнего сталинизма, вдалбливания рабской психологии чинопочитания.

Помнишь, мы говорили: «на фронте было проще, там враг перед тобой, и, стреляя в него, ты прав.» Но, если в лагерях было сложнее, чем на фронте, то еще сложнее теперь: почти все дозволено говорить и писать, почти нечего бояться, а опасность не уменьшилась — недаром в обращении «перестройщики» воззвали к мужеству народа.

И моя роль теперь изменилась. Еще недавно я писал:

«Не будет покоя и сна мне,

Ни неба над головою,

Пока хоть один политический

Страдает в моей стране!»

А теперь враждебное ушло с открытого поля боя, рассосалось по душам, зацепилось за золото, за власть, за сытость, чтобы в новом (или — в старом, если очень повезет) облике обрушиться на правдивость и свободу. Стало быть сражение переносится в миллионы личных миров. Значит задача: увидеть сталинизм в жестокости к близкому человеку, в неповоротливой услужливости мозгов, в бездушии, садизме водителя автобуса, захлопывающего дверь перед носом запыхавшегося пассажира. И при этом нельзя сфальшивить, сделать из мухи слона. Надо точно отделить: это — от безобидного неумения, а это — от мещанского эгоизма, который автоматично и безжалостно порождает из себя типичнейший фашизм, он же — сталинизм. Не надо приплетать коммунистическую идеологию: мещанскому быту все равно, в какой церкви ему молятся.