С. А. Иванова

О моих поездках в лагерь в Печору

 

Я была на Печоре три раза. Казалось, это были такие сильные впечатления, что никогда их не забудешь. А прошло время и помнишь только чувства, ощущения, а фактическую сторону - лишь отдельными кусками, кадрами. Даже когда - уже не помню^*.

Первый раз я ехала в свой отпуск. Перед этим мы жили с братом Ярой в баньке в Переславле-Залесском, ходили каждый день за грибами, обошли Плещеево озеро кругом, нарыли себе с поля картошки на ужин, ночевали в стогу сена. Мама приехала нас навестить. И, наверно, письма привезла — только я затосковала очень, и Яра вернулся со мной в Москву.

Сергей Николаевич Ржевкин дал мне денег на дорогу, чтобы хоть чем-нибудь Леве и мне помочь. С билетами тогда было очень плохо. Папа с Ярой провожали меня на Ярославский вокзал, не знаю, на что рассчитывая, но им посчастливилось обеспечить мне проезд следующим образом: какой-то офицер, не помню, какого ранга, ехал в мягком вагоне, а с ним был ординарец, который ехал в жестком. Они, наверно, пропились и «продали» мне билет ординарца с условием возврата его в Кожве. Ехала я с плацкартой, на верхней полке, что было просто роскошью. Но не обошлось без волнений.

Надо сказать, что я ездила в то время и в командировки, и в этот раз - на Печору в своем единственном «выходном», защитного цвета, платье, которое мне отдала военврач Шурик^**. В этот раз оно мне очень помогло. Избегая общения с контролерами, при всех проверках билетов или документов я только опускала с полки свою «военную руку» и старалась не смотреть на проверяющих. И вдруг один из них ко мне придрался, что у меня билет не так оформлен, и хотел меня не то высадить из поезда, не то куда-то тащить для выяснения. А куда мне с чужим-то билетом идти? Я не знаю, на кого он выписан - фамилия может быть мужская, а я женщина, и где и кем он выписан, откуда я еду и куда? И билет мне надо офицерам вернуть... Но тут другие пассажиры, все сплошь военные, считая меня за свою,

 

дружно набросились на штатского контролера - если что и неправильно, так не она же в этом виновата! И тот отступил.

Прямых поездов на Печору тогда еще не было. Я доехала до Кожвы и остановилась у Льва Яковлевича Израилевича. Лев Яковлевич был из Ленинграда. Почему-то имел доступ на производственную зону печорского лесокомбината, а подрабатывал фотографией. На его адрес в Кожву я писала Леве письма, а он мне пересылал Левины. Жил он в крошечной комнатушке в настоящей землянке — со ступеньками вниз под землю.

На другой день мы поехали с Львом Яковлевичем на местном поезде в Печору, на лесокомбинат. Это была большая территория, огороженная, с вышками. В ограждении была главная, «центральная», проходная и еще одна где-то с правого боку, к реке. Часть территории - «промзону» — занимали производственные цеха и электростанция, где работали как зэ-ка, так и вольнонаемные. Там же стояло и несколько домов, в которых жили некоторые работавшие на комбинате вольные. Часть же территории была дополнительно выгорожена, и там были жилые бараки заключенных. На входе в эту жилую зону была еще одна вахта, внутренняя.

Задумано было, что я приеду как жена какого-то вольнонаемного товарища, работавшего на лесокомбинате и жившего там же, и таким образом смогу пройти в производственную зону лесокомбината. Лева, работая в то время на электростанции, имел возможность свободно проходить из жилой зоны в «промзону» в случае (а значит и под видом) производственной необходимости.

Сначала, как мне помнится, Лев Яковлевич пытался провести меня через проходную сбоку, но нас там не пропустили, а отослали на центральную. Там нас тоже не пустили, а сказали, что тот товарищ сам должен придти. И Лев Яковлевич пошел за ним, а я осталась ждать. Дежурные зубоскалили на предмет «северных жен». Ходил Лев Яковлевич довольно долго, так как вольнонаемный этот после выпивки спал крепким сном. Лев Яковлевич вылил на него ведро воды и привел на проходную. Вид у того был смущенный, но вообще я его совершенно не помню. Чтобы не здороваться и не целоваться, я на него набросилась с упреками:

- Я же писала тебе! Не мог встретить!

А он только смущенно:

- Пойдем, пойдем!

И скорее повел меня через проходную. Мы и прошли. Но дома у него оказалось крупное осложнение. У него, действительно, была «северная жена», которой он не сказал о своем обеща-

 

нии дать мне приют. И та была как фурия. Это не ревность была, а боязнь, что узнают и тогда посадят «мужа». Я уже не помню, ждал ли Лева меня там или потом пришел.

Квартира была на втором этаже и в ней было две комнаты: одна жилая, с мебелью, а вторая совсем пустая. Нам принесли два стула, и мы в этой пустой комнате ждали, пока друзья Левины договаривались о другом пристанище. Потом кто-то пришел и сказал, что можно будет остановиться у Александровских. Мария Петровна Александровская жила тоже в промзоне, работала телефонисткой и в ту ночь должна была дежурить на телефонном узле. А мужа ее вообще не было — где уж он был, не знаю, чуть ли не сидел. И она согласилась нас приютить, но только ближе к ночи, когда уедет жена кого-то из охраны, которая находилась тогда у нее.

Когда стало темнеть (был конец августа, и темнело там примерно в то же время, как в Москве), мы, уйдя от «мужа», перебрались поближе к дому Александровских, спрятались между штабелями досок напротив окон квартиры и стали ждать, когда там погаснет свет^*. Пока мы сидели среди досок, был один волнительный момент: какой-то мужчина прямо направился к нашим доскам. Почему и зачем? Но оказалось, что просто по «малой нужде», и он скоро удалился. В конце концов свет в окнах погас, значит охранник с женой от Александровских ушел. Мы переселились в квартиру.

У Александровских была всего одна комната и кухня. Дети спали на полу. Один был мальчик — Игорь. Он потом, уже взрослым, несколько раз приезжал к нам в Москву. Кого-то из детей Лева ночью высаживал на горшок. Но днем я их совсем не помню. Кто их кормил? Где они были? Сколько их было^**?

Прожила я там, наверно, два дня. Мы почти не спали. И при свете я на улицу (в смысле на территорию комбината) не выходила. На следующий день мы рискнули зайти к Георгию Яковлевичу Стрелкову. Он заведовал производственной лабораторией, и не только работал, но и жил в ней - в отдельном маленьком лабораторном домике в промзоне, а не в жилой зоне зэка. Кто-то еще приходил к нам в лабораторию познакомиться и передать письма.^***

 

He помню, кто проводил меня до проходной. На печорский вокзал, мне кажется, я шла одна. В зале ожидания касса была закрыта: она открывалась только перед приходом поезда. Я села на чемодан и крепко заснула. Разбудила меня совершенная тишина. Оказывается, поезд уже пришел, все купили билеты и были уже в поезде, и никто не догадался меня разбудить. Но я все же успела, правда не в тот вагон, куда был билет, но меня пустили. Вагон был какой-то санитарный и совершенно пустой. Я легла на лавку и опять заснула.

От Печоры до Кожвы всего тринадцать километров. У Израилевича я тоже сразу заснула, а он печатал фотографии. Меня он снял в каком-то плетеном кресле, очень хорошая фотография.

Как я ехала домой - я ничего не помню. В Кожве я больше не была, так как стали ходить прямые поезда до Воркуты через Печору.

В следующий раз я при покровительстве Михаила Александровича^* воспользовалась командировкой в Киров, чтобы выиграть время (от Кирова до Печоры ближе, чем от Москвы).^**

Я договорилась с Михаилом Александровичем, что «задержусь» в командировке. Кроме него и еще одного человека — моей близкой подруги Бэллы Григорьевны Липкиной — о Леве и моих поездках к нему в НИИШПе не знал никто. Это же были сталинские времена, а я еще и работала по засекреченной тематике, единственная в лаборатории имела «допуск»^*** и об открытом общении с «врагом народа» нельзя было и помыслить. Михаил Александрович также очень рисковал, отмечая мне рабочие дни, когда меня в институте не было.

Время было примерно то же — начало осени. Все поездки были осенью, когда и температура, и соотношения дня и ночи в Печоре почти такие же, как у нас в Москве. Так что приполярья я не почувствовала^****.

Помню в Кирове на базаре морковь и репу. Это было удивительно: в Москве продукты выдавали по карточкам. И еще в поезде по дороге в Киров было приключение. Где-то мы стояли, и обходчики стучали по колесам. Только я вдруг слышу:

— Отцеплять надо.

 

Я скорей вскочила и собрала вещи, так что когда вдруг погас свет (дело было уже ночью), я сразу выскочила из вагона и успела добежать до неотцепленного и найти себе какое-то место. Все ли успели — не знаю.

А на пересадочной станции в Котласе я сидела на привокзальной площади на чемодане, дожидаясь поезда. И ко мне подошел милиционер и посоветовал идти в зал ожидания, так как на улице небезопасно от воров.

В Печоре остановилась я в этот раз у Бориса Георгиевича Арванитопуло^* и его жены Нины. Они жили рядом с лесокомбинатом. У них был телефон, и дежурившая на телефонной станции Мария Петровна Александровская, уже знакомая мне по первому приезду, соединила со мной Леву. И Лева сказал мне, что кто-то донес охране, что я хочу пройти на лесокомбинат нелегально, и те уже предвкушали удовольствие меня поймать. Но и в охране не без добрых людей, и Леву об этом предупредили. А соль заключалась в том, что он тайно переоборудовал какой-то чуланчик под «конспиративную квартиру», где я должна была жить^**. Как я должна была пройти в промзону — или я уже забыла сейчас, или, что вернее, Лева не успел меня в это посвятить.

Пришлось мне обращаться за законным разрешением в управление Печорлага^***. Я прождала начальника управления целый день и уже совсем поздно вечером все-таки его дождалась. Он встретил меня весьма любезно и сразу же наложил резолюцию. Я его горячо поблагодарила и вышла на улицу. Там горел очень яркий фонарь или даже прожектор, и при его свете я прочла: «Разрешить свидание 20 минут в присутствии военизированной охраны».

Свидание на следующий день проходило на внутренней вахте между производственной зоной и жилой зоной зэка. Охрана оказалась добрее своего начальства. Дежурный не стал регистрировать мое посещение, чтобы в случае проверки можно было сказать, что я только что пришла, еще не успели записать. Больше того, Лева утверждает, что с тем же разрешением они пропустили меня и на второй день.

Вахта состояла из собственно проходной с вертушкой и, рядом с ней, клетушки, где стояла скамейка и, кажется, столик. Дверь была открыта, но никто к нам не заходил. В этот раз я, конечно, кроме Левы, никого не видела.

 

А третий раз, в 1950 году, я тоже воспользовалась командировкой. Дело было так: к нам в НИИШП приехал представитель с Ухтинского сажевого завода с просьбой прислать специалиста, который мог бы проверить работу их контрольной лаборатории. Заведовал лабораторией заключенный А. А. Мееров. Лабораторные пробы показывали плохое качество сажи, а дирекция завода не хотела с этим согласиться и оспаривала результаты лаборатории.

Я перед этим говорила Михаилу Александровичу, что хотела бы поехать на Печору. И вот, Михаил Александрович мне объявляет, что должен меня огорчить, что придется отложить поездку, так как надо срочно выезжать в Ухту. Я Михаила Александровича спросила, знает ли он, где Ухта, что это всего-навсего в двухстах пятидесяти километрах от Печоры, и что лучше ничего и придумать нельзя, только чтобы он не волновался, если я на два-три дня из командировки запоздаю.

Насколько я помню, сажевый завод был ближе к станции Ижма, чем к городу Ухте. Поселили меня в поселке при заводе, в комнате человека, уехавшего в отпуск, в деревянном стандартном двухэтажном доме, на втором этаже. В комнате было душновато, и я открыла окно и дверь на балкон, а сама ушла: меня пригласил в гости тот товарищ, который приезжал к нам в НИИШП. Кстати, еще в Москве он меня потряс своей убитостью: сидел он как-то на краешке стула, портфель ставил на пол, а не клал на стол, говорил очень тихо. Хотя он был уже вольный, откуда он был — я не знаю, но явно возврата туда не было. Вернулась я к себе уже в темноте, меня проводили, а когда провожавший ушел, я обнаружила, что не могу закрыть ни окно, ни дверь на балкон.

На следующий день на заводе я разговорилась с А. А. Мееровым, рассказала ему про себя и взялась передать письмо его жене в Москве, что и сделала. Жена меня не сильно выспрашивала — не то мне не доверяла, не то сама у него недавно была, не то не очень интересовалась. Больше я с ней не виделась.

С завода я выбралась посмотреть Ухту и навестить Нину Исааковну Ратер, нашу знакомую, жившую там в ссылке. Кажется возили меня туда на заводской легковой машине. Ухта меня не заинтересовала: деревянный двухэтажный городок. Удивило, что хотя Ухта южнее Печоры, природа там какая-то более северная. В Печоре настоящие сосны, а в Ухте - жалкие сосенки, чувствуются болота, тундра.

Сильные волнения были с отъездом. На заводе мне предложили отправиться в Москву как раз отлетающим самолетом, но я отговорилась, что плохо переношу самолет. Тогда меня довезли на машине до станции, и мне стоило труда уговорить провожатых не ждать при-

 

хода и отхода поезда. К счастью, поезда на Москву и из Москвы на Печору приходили в Ижму почти одновременно, и то, что я добралась на вокзал чуть раньше, не должно было вызвать подозрений.

Остановилась я в Печоре на этот раз у начальника лесокомбинатской электростанции инженера Александровича, точнее, у его жены «тети Тины»: самого его дома не было. Раньше они жили на территории промзоны, и Лева часто приходил к ним по делам электростанции. Лева очень хорошо отзывался о них. Я из его рассказов запомнила, что при разводе Александровича с первой женой его маленького сына спросили, с кем он хочет остаться — с отцом или с матерью, а он ответил: «С тетей Тиной», — то есть с будущей мачехой, уехавшей потом с ними в Печору.

Мне дали официальное разрешение на свидания, кажется дня на три.

В тот год на лесокомбинате был построен специальный домик для свиданий: сени и комната. Предполагалось, что приехавший живет в домике, а заключенный проводит там свое нерабочее время. Но у Левы были хорошие отношения со служебным начальством, и он все время проводил со мной.

Эти две поездки с использованием командировок я бы не могла осуществить без помощи Михаила Александровича Цыдзика.

1984-2005