XIV

«Самый плохой человек в стране во все времена — доносчик»

 

Дней через десять, к началу августа 1943 года, меня доставили в Лейпциг, в только что сформированную штрафную рабочую команду советских военнопленных офицеров при станкостроительном заводе «Питтлер».

Завод выпускал высокоточные токарные и револьверные станки и многофункциональные металлообрабатывающие автоматы. Военнопленных вначале было человек сорок, потом - до ста. Почти все работали на станках, я - на шлифовальном, потом на других.

Режим охраны в команде был усиленный. В цехах, где работали пленные, у дверей дежурили солдаты с оружием. Сверх того, в средине цеха один из рабочих-немцев имел у своего станка наготове винтовку. В других заводских командах никакой специальной охраны внутри предприятия не было - только пост у наружной проходной.

Но сам наш лагерь, где мы спали, стерегли менее строго. Он размещался в бывшем двухъярусном кафе, где по периметру широкого балкона и отчасти нижнего этажа стояли нары. Охранники были только у входа. Солдаты не были жестоки и допускали поблажки, например разрешали сидеть у открытого окна (конечно, зарешеченного).

В команде я подружился с молодым офицером Александром Михайловичем Зленко. Дружба с Сашей сохранилась у нас на всю жизнь.

Наладчиком моего шлифовального станка оказался рабочий лет сорока пяти, очень маленького роста, с живостью в движениях и в речи, с юмором. Правда, насчет речи и юмора выяснилось не сразу: немцам говорить с пленными запрещалось — допускались только технические указания. Но мы как-то сразу почувствовали друг к другу симпатию и постепенно стали разговаривать не только на темы производства.

Звали наладчика Курт Кокцейус, у него были жена и дочь. До Гитлера он был пекарем, владел маленькой пекарней, но разорился и стал

 

рабочим-металлистом. О своей прежней профессии он рассказывал с теплотой и любовью к хлебу, и вообще имел склонность к лирике, и даже писал стихи. Наши разговоры становились все более откровенными. Он ненавидел нацизм и войну. Как мог, он помогал нашим пленным. При скудном карточном пайке военного времени он приносил нам тайно то бутерброд, то вареную картошку, то немного сахару.

Но вдруг он стал избегать разговоров со мной, и я увидел, что он чем-то обеспокоен. Я спросил, в чем дело. Он помолчал, потом спросил:

- Ты знаешь немецкую поговорку: «Der schlimmste Mensch im ganzen Land ist und bleibt der Dennunziant» (Самый плохой человек в стране во все времена - доносчик)?

- Теперь буду знать. Но почему ты это говоришь?

- Мне сказали, что ты был переводчиком при немецком солдате. Значит, ты можешь меня предать.

- Из первого не следует второго. Я тебя не предам. Но я понимаю, что ты должен быть уверен в этом, иначе ты и твоя семья будете в постоянном беспокойстве. Я мог бы дать тебе такую уверенность. Но знаешь ли ты поговорку: «Der schlimmste Mensch im ganzen Land ist und bleibt der Dennunziant»?

- Почему ты это повторяешь?

- Потому что тогда ты получишь сведения, опасные для других людей.

Он сразу ответил:

- Не бойся.

Тогда я дал ему адрес Рёделей, сказав:

- Передай привет Эриху от Лео. Эрих поможет тебе успокоиться.

В первый же понедельник Курт принес мне записку и посылку от Рёделей. В дальнейшем они подружились и Курт стал постоянным посредником связи между нами.

К Рождеству 1943 года Курт принес мне испеченный его женой Эльзой маленький кекс. А к восемнадцатилетию его дочери Рут я передал Курту для нее маленький подарок - колечко. Работая в цеху, мы могли иногда подбирать из отходов обрезки металла. А мне в бараке разрешалось иметь немного инструмента для работ по починке часов. И я из кусочка нержавеющей стали сделал перстенек, в который вместо камушка вставил квадратик из обломка цветной пластмассовой мыльницы.

Вскоре с помощью Курта мыс Эрихом смогли условиться и осуществить тайно две краткие встречи: первую с одним Эрихом, вторую — со всей его семьей.

 

Первая была согласована так. Конец смены и наше движение с завода повторялись ежедневно с точностью до минут. Колонна шла по проезжей части. Эрих должен был оказаться прохожим, идущим справа от колонны по тротуару, а я — крайним правым в ряду. Мы это легко осуществили. Я шел в одном из средних рядов, конвойные спереди и сзади ничего не заметили, и мы с Эрихом смогли поговорить несколько минут. Эрих сказал, что Эдуарда отправили на фронт в Норвегию и он им оттуда писал.

Вторая встреча была более забавной. Она была условлена на воскресенье, когда нас не выводили на работу. Здесь надо пояснить, как мы жили.

Команда размещалась на двух этажах небольшого дома на малолюдной окраинной Галлишештрассе. Солдаты охраны разрешали мне сидеть за подоконником на первом этаже, когда я чинил часы для них или для рабочих с фабрики. Не будучи профессионалом, я делал несложные ремонты за хлеб или другую еду. Окно с легкой наружной решеткой выходило на тротуар улицы на высоте около метра. В теплые зимние дни оно открывалось.

Мы условились, что, если ближайшее воскресенье окажется теплым, я буду сидеть у окна за работой, а Эрих, Фрони и маленький Эрих пройдут мимо по улице на лыжах.

В назначенное время я их увидел. Они шли слева по проезжей части. Вдруг у Эриха порвался ремешок крепления. Поискав по карманам веревочку и ножик, Эрих прошел на тротуар и, оперев лыжу о проем моего окна, стал возиться с починкой. Фрони и маленький Эрих стояли по ту сторону проезжей части, метрах в шести, в маленьком скверике, и улыбались мне, наблюдая наш с Эрихом тихий разговор. Он длился минут десять. Содержания я не помню, но первая фраза Эриха была:

- Англичане передали, что советские войска освободили город Великие Луки.

По окончании ремонта все семейство, обменявшись со мной прощальными кивками, двинулось домой^*.

Я смог увидеть и жену Курта Эльзу, и его дочку Рут. Они поджидали Курта после смены у проходной, где строилась для ухода и наша колонна, и мы виделись на близком расстоянии. Один раз Курт «забыл» дома свою еду, и Рут принесла ее перед обеденным перерывом в цех. Стоя у своего станка, я смог переброситься с ней несколькими словами. Она поблагодарила меня за колечко.

 

Однажды Курт показал мне предсмертное письмо своего соседа по подъезду, солдата Артура Гаусмана, к жене. Гаусмана расстреляли за антинацистское выступление на фронте. Жена осталась с двумя маленькими детьми.

Мы в своем лагере иногда «для подкормки» вырезали из дерева подвижные русские народные игрушки: мужика и медведя, ударяющих по наковальне, «живых» клюющих курочек. Курочки стояли кружком на маленькой дощечке с ручкой, головками к центру, шейки их были на шарнирах, и от них шли ниточки сквозь отверстие в центре к грузику. Если грузик покачивать, курочки клюют.

Такую игрушку я сделал и послал через Курта детям Гаусмана.

После войны, в ГДР, улицу Ораниенбаумштрассе в Лейпциге, где жил солдат, переименовали в Артур Гаусман штрассе. Не знаю, сохранилось ли это переименование в ФРГ теперь.

На заводе «Питтлер» работали также «остарбайтеры» — гражданские интернированные, угнанные немцами из оккупированных областей СССР. В основном это были женщины. Между ними и военнопленными, несмотря на все строгости режима, возникали тайные контакты. Производительность труда пленных была низкой, вскоре она стала снижаться и у гражданских. Начальство предполагало корень зла в офицерах. Оно произвело перетасовку пленных, переведя многих из нас в другие цеха, в том числе и меня. Я стал фрезеровщиком на другом этаже. С Куртом мы все же иногда встречались: если ему по работе случалось бывать на моем этаже, он забегал ко мне.

Но принятые начальством меры не повысили производительность. В цеха стали приходить комиссии из гражданских и военных, нас допрашивали.