НА ЕКАТЕРИНИНСКОЙ

 

Утром в камере состоялся у меня короткий, но знаменательный разговор с солидным немолодым инженером, «вредителем». Спрашивает меня:

- Студент?

- Да, - говорю.

- Украинец?

-Да.

- Бобыря знаете?

- Знаю.

- Вот его и благодарите за свой арест.

И рассказывает: Диодор Бобырь сидел в этой камере до меня. Веселый был, шутил, пел. Его часто вызывали на допросы. Вернувшись с последнего вызова - а это было дня три или четыре тому назад - упал на нары, принялся рыдать и проклинать себя за то, что многих своих товарищей назвал и оговорил. Впрочем, к вечеру уже снова пел, а на другой день его забрали и, как потом оказалось, увезли в Харьков.

Вероятно, надо рассказать о Бобыре, ныне уже покойном. Был он моим ровесником, одно время учился в нашей трудшколе № 1. Его мать была крупным начальством по народному образованию, дружила с моей матерью. После школы поступил он в университет, не окончил. Играл на гитаре, неплохо пел, пописывал стихи, играл на сцене. Был активистом группы «СУМ»: участвовал в подготовке и разбрасывании прокламаций.

На следствии и в тюрьме я Бобыря не встречал, показания его мне не предъявляли, хоть и сказали как-то, что вот, мол, раскрыл он мою сущность антисоветскую. Получил он по Особому Совещанию 3 года высылки в Саратов, в то время как остальные члены той группы, на основе такого же материала, отправились в лагеря и политизоляторы. А это было точным показателем его роли на следствии.

 

Встретились мы спустя 28 лет в одну из моих командировок в Киев. Он очень мне обрадовался, и я вскоре с удивлением понял, что он начисто не помнит о своем поведении на следствии, притом совершенно искренне! Конечно, люди легче забывают неприятное, чем приятное - но чтобы до такой степени... Все же мы поддерживали отношения до его смерти в 1980 году, хотя и без особой теплоты с моей стороны.