ИРИНА - ЭТО Я

 

Незадолго до ареста Ирине исполнилось 27 лет.

Она ждала ареста и это было очень страшно: знать, что в каждую следующую минуту к вам в дом могут войти какие-то люди, которых вы никогда не видели и они лишат вас свободы.  Оттого, что она не представляла себе, что означают эти слова "лишить свободы", она боялась каждого стука в дверь и вздрагивала от каждого телефонного звонка, как будто  лишение   свободы   могло прийти из этой черной трубки.

И вот, наконец, она арестована. Ничего страшного. Гораздо больше, чем она, был напуган управдом, когда он вошел к ней в комнату с двумя оперативными работниками КГБ. Было около 12 ночи. Ирина собиралась ложиться и после ванны сидела перед зеркалом, массируя лицо. Оперативники вежливо попросили ее не волноваться и предъявили ордер на арест и обыск в вещах. Один из них подошел к телефону и предупредил телефонистку гостиничного коммутатора не соединять абонент с посторонними номерами. Он так и сказал: "с посторонними номерами" - и Ирине это показалось странным: разве он знал, что у нее есть не посторонние звонки и как это можно было узнать по телефону.

Обыск в вещах был поверхностный. Вещей было немного, и оперативник сразу откладывал в сторону то, что, по его  мнению, могло пригодиться Ирине в заключении. Он положил в чемодан яркое нарядное платье, которое Ирина недавно получила из Нью-Йорка, и она удивленно спросила, зачем он это делает, неужели она когда-нибудь наденет это платье еще? Ведь ее забирают в тюрьму, а не на танцы.

- В тюрьму не на смерть берут. Авось понадобится. Тогда добрым словом вспомните.

В это время зазвонил телефон. Оперативник взял трубку.

- Так точно, товарищ подполковник. Всё в порядке. Отлично.

Это "отлично" оперативник произнес, глядя на Ирину, и она поняла, что по ту сторону провода интересовались ее поведением. Машинально она отметила про себя, что это был звонок из учреждения, которое час назад стало для нее не посторонним.

От нервного оцепенения у нее разболелась голова. Содержимое ее сумочки было вытряхнуто на стол и среди денежной мелочи, пудреницы, помады лежал порошок пирамидона. Она хотела его взять и подошла к столу. Ощупывая швы ее костюмов и платьев, оперативник следил за ней. Когда она протянула руку к порошку, он отбросил в сторону платья и подошел к ней.

 

- Позвольте, - сказал он, мягким движением отняв у нее порошок.

- Но ведь это пирамидон, порошок от головной боли, - пояснила она и почувствовала, как сквозь тупую оцепенелость начало проступать раздражение. Она пожала плечами и, глядя прямо в лицо оперативнику, произнесла: “Мне нужно выйти. Это разрешается?”

- Разрешается. И не надо сердиться. Порошок я вам не дал, потому что я его не исследовал и не знаю, пирамидон это или цианистый калий. А в уборной, пожалуйста, не закрывайте дверь, чтоб я был уверен, что вы не повеситесь, и не опускайте воду, чтоб я знал, что вы не сбросили туда уличающих вас материалов.

Ирина уничтожающим взглядом осмотрела оперативника с ног до го-ловы и сказала, отчеканивая каждое слово:

- Какую же грязную работу вы делаете.

Оперативник нисколько не обиделся.

- Грязь, гражданка Борисова, в белых перчатках не убирают.

"Ассенизатор и водовоз революции" - хотела было иронически ответить Ирина, но вдруг до ее сознания дошло, что грязью-то он назвал ее!... Лишение свободы становилось реальным и ощутимым: у нее болела голова и она не могла без чьего то разрешения принять порошок, купленный ею самой в аптеке, ей нанесли оскорбление и она не смела ответить на него.

Второй оперативник рылся в бумагах. Дневники, письма, стихи, последняя новелла Ирины, напечатанная на гладкой розовой бумаге, уже были аккуратно перевязаны и отложены в сторону. Оперативник просматривал теперь американские журналы. Майский номер "Тайм" за 45-й год, на обложке которого портрет Гитлера был перечеркнут черной краской и внизу стояла дата: "9 мая 1945", а по-немецки было написано: "Дёйчланд, Дёйчланд, убер аллес," - он показал первому оперативнику, а Ирину спросил:

- На память что ли храните?

Резким движением Ирина отбросила голову назад. Глаза потемнели от злости.

- Да, - глядя на оперативника откровенно ненавидящими глазами, - ответила она. - На память. В знак давнего содружества с Гестапо."

И, обхватив руками колени, опустила на них голову, уже не глядя на то, что творилось в ее, в бывшей ее комнате.

Ей вдруг страшно захотелось спать. Зевота одолевала ее и она сквозь сон слышала, как делали опись ее имущества и как, отбрасывая в сторону простыню или юбку, оперативник говорил: "простыня белая, льняного полотна, бе-у, юбка шерстяная синяя,

 

бе-у."... Потом все это слилось в какой-то однообразный, лишенный всякой интонации диктант, где "бе-у" звучало, как знак препинания, как точка или запятая. Впоследствии она узнала, что "бе-у" означало - "бывшее в употреблении."

Ее вывел из оцепенения вопрос о книгах. Четыре полки небольшой этажерки были заполнены книгами. Это был фундамент ее будущей библиотеки. Совсем недавно, в дни 800-летия Москвы, она купила на книжном базаре Шоу и Драйзера. Боже, что тогда творилось в пассаже! Впервые в жизни Ирина видела, как толпа подняла книжный киоск и он, раскачиваясь, поплыл по воздуху.

У нее были дорогие редкие издания словарей, Диккенс, Тэккерей, Шарлотта Бронте и ньютампльское издание Шекспира, которым она особенно гордилась. Шекспир был в 12 маленьких книжечках, в кожаном переплете с золотым тиснением. Теперь на полке осталось одиннадцать томиков. "Отелло" Ирина отослала Мордвинову, который когда-то потряс ее своим исполнением великого Мавра.

- Куда вы денете мои книги, - спросила она, - проведя рукой по корешкам книг, словно погладила их на прощанье.

- Как и все ваши вещи, они по описи будут сданы на хранение тому, кого вы нам укажете, как ваше доверенное лицо.

Обыск кончился около 7 часов утра. Когда она выходила из комнаты, соседка, которую оперативники пригласили понятой, ласково дотронулась до ее плеча и шепнула: "мужайтесь, Ирочка."

Москва провожала Ирину пасмурным сентябрьским утром. Центральные улицы были еще пусты и шаги трех людей гулко отдавались в уже по осеннему прохладном воздухе.

Час спустя, пройдя через какие-то пропускные, новый, на сей раз до крайности унизительный, беспредельно постыдный обыск, хотя и производился он женщиной, где-то расписавшись, получив какие-то квитанции, - значок 800-летия Москвы был вписан в квитанцию вместе с медальоном "желтого металла", медальон был золотой, в нем хранилась фотография Юрия, - опустошенная и безучастная ко всему, Ирина, наконец, осталась одна в маленькой, едва ли полуметровой клетушке, в которой можно было только сидеть, упираясь коленями в стену.

Посмотрев на серую шинельного сукна юбку, длинную, кусающую ноги, и застиранную, потерявшую всякое подобие одежды гимнастерку, которые ей после снятия слепка с пальцев и бани выдали вместо ее платья, унесенного, как ей объяснили, куда-то "в прожарку" Ирина впервые за семь часов, прошедших с момента ее ареста, заплакала.