- 85 -

СТУДЕНТЫ 1925 ГОДА

 

Они резко делились на две группы: молодежь, вроде меня, окончившую трудовые и профшколы и пришедшую в институт с достаточной подготовкой, и рабфаковцев, то есть взрослых людей, в том числе многих членов партии, окончивших двухлетние готовившие в вузы «рабочие факультеты», на которые они зачастую поступали лишь с четырехклассным образованием, вроде, например, дореволюционной церковно-приходской школы. А бывало, что на рабфак шли и вовсе едва грамотные люди не первой молодости, уж очень рвавшиеся к учению, после многих лет на производстве или после двух войн, иные еще донашивали шинели.

Естественно, что учение давалось рабфаковцам каторжным трудом. Особенно - отвлеченные и точные науки, такие, как высшая математика, доставлявшая большинству молодежи лишь истинное удовольствие.

Молодых своих сокурсников рабфаковцы именовали «чижиками», а себя - «стариками».

На 1-м и 2-м курсах «старики» безнадежно отставали. К 3-му курсу, после большого отсева, оставшиеся, отчаянно работая, кое-

 

- 86 -

как подтягивались, а на последних двух курсах шли, пожалуй, наравне с «чижиками».

А после института? Вместе со мной на первый курс поступили сын и отец. Получив диплом, отец - бывший слесарь-механик высокого разряда - стал отличным директором большого завода, а сын, пришедший в институт со слабой подготовкой, с трудом его кончил и затем прозябал на маленьких должностях. Так же и многие другие из «стариков» сразу пошли в гору и отлично себя зарекомендовали.

Как материально жили студенты 20-х годов?

Жили неважно. Кого не поддерживала семья, тот подчас голодал. Сразу же, с 1 курса, всем давали стипендию, конечно, кроме детей нэпманов, которым можно было поступить в институт лишь при условии огромной платы за обучение; точно не помню, но чуть ли не 150 рублей в месяц - зарплата хорошего инженера. Со мной учился только один такой студент. Стипендия в 1925 году составляла 21 рубль, затем из года в год постепенно росла вместе со стоимостью жизни.

На 21 рубль в месяц в 1925 году можно было кое-как просуществовать. В студенческой столовой кормили до смешного дешево, хоть и столь же плохо. Общежития были бесплатными. Особо неимущим выдавались талоны на баню и столовую, оформлялся очень льготный кредит на одежду, но получить его было крайне трудно.

Много было и иных льгот, но их надо было с огромной потерей времени выбивать, выстаивать и выхаживать. Если студент заключал договор о работе после диплома с нуждающейся в специалистах организацией, то получал «хозяйственную» стипендию, чуть ли не 100 рублей. Но это было редчайшей удачей.

Еще одна черта технических вузов тех лет: девушки туда почти не шли. На весь КПИ было их тогда не более десятка, почти все на химфаке. У нас на мехфаке была только одна «королева факультета», довольно бестолковая профессорская дочка.

Как шло мое учение? Первый курс я пыхтел и старался. На втором курсе, присмотревшись, наладился тратить на учебу ровно столько, сколько требовалось, чтобы идти вровень с институтскими требованиями. Все больше оставалось у меня времени для посторонних дел. Предметы, которые я посчитал неважными, сдавались

 

- 87 -

после 3-4 ночей форсированных занятий; и не раз, уже работая, ощущал я пробелы именно по этим «второстепенным» наукам.

Но маму нельзя было обмануть, и она стала всерьез беспокоиться, не удовлетворяясь заполненными зачетками и моими заверениями, что все в полном порядке. Слишком хорошо знала она мои обломовские наклонности. Ей уже стало мерещиться, что меня выгонят за неуспеваемость... Она предприняла глубокую разведку, и нашла среди профессорских жен свою соученицу по курсам Лесгафта. И к великому своему удивлению, выяснила, что я не только на отличном счету, но и что муж соученицы, зав. кафедрой теплотехники и термодинамики, профессор Усенко был бы непрочь оставить меня у себя в аспирантуре...

От сердца у мамы отлегло, но она только пожимала плечами, имея совсем иное понятие о высшем образовании. Видела ведь, что я лишь скользил по верхам, А в глазах преподавателей выделялся лишь на фоне составлявших большинство «стариков».

Так или иначе, а к 4-му курсу у меня появилась возможность попасть в аспирантуру.

От заведующего кафедрой двигателей внутреннего сгорания я получил предложение и, вероятно, использовал бы именно этот шанс, доведись мне и в самом деле окончить КПИ. И отрасль меня очень заинтересовала, и импонировал сам зав. кафедрой профессор Синеуцкий - командир подводной лодки в первую мировую войну, великий знаток дизелей, к тому же умница и джентльмен.

А вне института я, можно сказать, вел рассеянную светскую жизнь. Не пропускал ни одного концерта, стал постоянным посетителем Дома ученых, членом которого была мать, преподававшая тогда в университете, называвшемся в те годы ИНО (институт народного образования). В Доме ученых устраивались интересные лекции, концерты, «вечера отдыха» с пиршествами. Можно сказать, что киевский Дом ученых был центром светской жизни города, но кроме того, как после выяснилось, и предметом повышенного внимания со стороны некоторых органов.

Были в Доме ученых и спортивные секции - теннис, яхты и прочее, в том числе и секция бокса, в те годы - спорной новинки. Как-то наш тренер, получивший подготовку в Англии, милейший Лев Федорович Бурчак подготовил показательное выступление

 

- 88 -

двух боксерских пар на общегородском, очень многолюдном, студенческом вечере по поводу какого-то праздника. Выступление, обставленное как положено, с арбитром в белых брюках, было нами заранее многократно отрепетировано. Но вопли переполненного зала, тут же начавшего болеть за представителей «своих» вузов, сбили нас с толку, и у нас получилась просто потасовка. В «Комсомольской Правде» была об этом «матче» юмористическая заметка. Говорилось там, что один из первой, то есть нашей, пары «прыгал, как козел» - это обо мне, а другой -мой партнер и приятель студент-медик Генка Шульц -«волочил ноги, как перебитые».

В молодости у каждого бывает много забавных случаев, почему вспоминаю именно об этом «матче»? Из-за Гены. Профессорский сын, украинский немец, белозубый и голубоглазый красавец с отличной фигурой и золотыми волосами. После моей высылки из Киева в 1930 году я не слыхал о нем ничего до 60-х годов, когда Инна Кульская, киевская поэтесса, рассказала мне, что Шульц, с которым она водила компанию примерно в те же годы, что и я, окончил институт и работал в Киеве врачом. Когда началась война, остался в Киеве, дождался немцев и пошел к ним работать. Стал не более и не менее, как главврачом киевского гестапо, одел эсэсовскую форму.

По словам Кульской, тоже остававшейся в Киеве, встречался с ней, и через него она доставала лекарства для партизан. Говорила, что был он наркоманом.

Не знаю, что здесь правда, а что присочинено Кульской, в частности о ее связях с партизанами - на этот счет слышал я в Киеве разное. Но так или иначе, а несколько лет тому назад была заметка в газете, не помню, в которой, о том, что бывший киевлянин Генрих Шульц, врач, и его сын являются деятелями какой-то разведывательной службы. Вот такая судьба моего партнера по «матчу» Генки Шульца.