- 93 -

Центральная агитбригада Дальстроя МВД СССР

 

Таково было официальное наименование ансамбля заключенных, в котором мне пришлось возглавить музыкальную часть с лета 1947 по начало 1949 года, то есть до моего освобождения.

В отличие от орской культбригады это был в целом высокопрофессиональный коллектив. Затем, как оказалось, условия работы также не входили ни в какое сравнение с теми, которые были в Орске.

К моему приезду уже сформировалось ядро эстрадного, как его тогда называли, оркестра. Его составляли три эстонца - скрипач, профессор Таллиннской консерватории Эвальд Турган, аккордеонист Артур Торми и саксофонист Рейнгольд Куузик. Все они были превосходными музыкантами. Разумеется, профессору Тургану, окончившему не только Таллиннскую, но и Парижскую консерваторию, более пристало концертировать в столицах европейских государств. Но луч-

 

- 94 -

ший друг народов товарищ Сталин сначала освободил эстонцев от буржуазных порядков, а затем и от права жить, возделывать землю, торговать, работать и т. д. как им хотелось. Затем он принялся за тех, кому это не понравилось, и даже за тех, кому это, по мнению КГБ, потенциально могло не понравиться. Советские "компетентные органы" стали в массовом порядке арестовывать и судить эстонцев за "буржуазный национализм", "измену Родине", расстреливать, или, в лучшем случае, высылать на другой конец света. Так профессор Эвальд Турган и его коллеги-музыканты оказались в Бухте Ванина.

Конечно, тогда я еще был бесконечно далек от подобной трактовки событий. Помню, в 1940 году я бурно радовался появлению в составе СССР новых республик, видя в этом шаг к осуществлению идеала старых большевиков - Всемирной Республики Советов. Заветы советских дипломатов еще полностью владели моим сердцем.

И вот встреча с моими воссоединенными земляками. Эстонцы, при всей их природной невозмутимости, не могли скрыть крайнего удивления, когда новичок обратился к ним на чистейшем эстонском языке. Они забросали меня вопросами: как, что, откуда... Я рассказал вкратце свою историю и мы, теперь уже вместе, подивились превратностям судьбы, забросившей нас, Бог знает куда. Вывод, который мы сделали, был в достаточной степени тривиальным: "Пути Господни неисповедимы..."

Профессор Турган свободно изъяснялся на немецком, французском и, разумеется, эстонском языках, но не знал русского. Он был рад тому, что круг его собеседников, ранее ограниченный только его земляками, расширился. Со мной он говорил по-эстонски и по-немецки, а с приехавшим вскоре известным театральным художником Соколовым-Островским, человеком высокой культуры, по-французски.

У начальника система так называемых Северо-Восточных лагерей (СВИТЛ), группировавшихся вокруг Бухты Ванина и Советской Гавани, полковника Котова было необычное хобби. Он своею властью выдергивал из бесчисленных этапов, шедших на Колыму, музыкантов, певцов, актеров, режиссеров, поэтов и направлял их в ЦАБ.

Таким образом, у нас постепенно сложился концертный

 

- 95 -

джаз-оркестр. В нем играли на саксофоне-альте уже упомянутый выше эстонец Рейн Куузик, на саксофонах-тенорах — Коля Дайнека и немец Саша Вальтер, феноменально владевший своим инструментом. Трио скрипок образовали профессор Турган, я и Вовочка Вавржиковский. Последний, взяв в руки тромбон, образовывал также трезвучие с двумя трубачами. Фамилия одного из них была Смагин, другого не помню. Далее, в джазе сидели два аккордеониста, причем Артур Торми играл на громадном, роскошном, многорегистровом аккордеоне фирмы Хонер "Танго-5". Наконец, у нас был блестящий тубист из образцового духового оркестра Первого Украинского фронта Вася Ворожейкин, извлекавший из своего инструмента поистине бархатные звуки, и ударник Алик Шпильман.

С оркестром выступали профессиональные певцы — солист Куйбышевской оперетты баритон Юрий Мухин, солист Рижского оперного театра тенор Сеня Малюк.

Драматическую труппу возглавлял бывший режиссер театра им. Волкова Юрий Ярославский, а конферанс вел талантливый журналист и поэт Асир Сандлер; он же писал тексты песен, реприз и т. д. Словом, художественный потенциал "Ансамбля Дальстроя МВД СССР", как нас пышно именовали, значительно превосходил скромную культбригаду Орской ИТК № 3.

Масштабы артистической деятельности в Орске не шли ни в какое сравнение с размахом концертной работы Дальстроевского ансамбля. После Орска мне казалось, что здесь я полной грудью дышу воздухом свободы. Там — редкие выходы за зону с руками за спину, в сопровождении двух-трех конвоиров и чуть ли не собак. Здесь — единственный конвоир на бригаду в 40-50 человек обычно клал свое оружие в футляр от тромбона. Конвоир старался не выделяться и всюду, где бы мы ни выступали, за нами сохранялась полная свобода передвижения.

В Ванинском транзите, куда нас скоро перевели, мы почти не выступали. Концерты проходили в Доме офицеров Военно-Морского Флота (Советская Гавань), в драматическом театре, на кораблях Дальстроя, во Дворцах культуры богатейших рыболовецких совхозов. У нас был вагон, в котором мы путешествовали от Бухты Ванина до Комсомольска-на-

 

- 96 -

Амуре, обслуживая поселки орочей, в частности их столицу поселок Уська-Ороченка на реке Тумнин и многочисленные лагеря "Стройки-500" вдоль железной дороги, которую еще никто тогда не называл БАМ.

Это была жизнь артистической богемы и вместе с тем жизнь бабочек-однодневок. В любой момент каждый из нас мог быть брошен в трюмы "Феликса Дзержинского", "Джурмы" и загреметь на Колыму в тесной, смертельно опасной близости с ворами, суками и Бог знает еще с кем. О том, как это происходило и чем сопровождалось, сурово и правдиво поведал Варлам Шаламов.

Но пока судьба дарила нам небывалый для "врагов народа" шанс, один на тысячу... нет, один на сто тысяч: выжить, не стать лагерной пылью. И самое главное — в этом уродливом мире иметь возможность подарить нашим товарищам по несчастью хотя бы несколько минут встречи с музыкой, песнями, танцами, с хорошей литературой и драматургией.

Ну. а что же наши тюремщики? Их патернализм по отношению к людям искусства питался различными соображениями. Например, необходимостью приукрасить фасад "Архипелага ГУЛАГ", придать ему респектабельность как исправительному учреждению, наделенному воспитательными функциями. НКВД, конечно же, - карающий меч революции, но НКВД и покровитель муз, так сказать, лучший друг актеров, художников, музыкантов, пусть даже в чем-то оступившихся.

Правда, было немало свирепых и тупоумных начальников, которым доставляло высшую радость видеть, как артист, художник орудуют лопатой, ломом и кайлом. Но были и другие, считавшие: пусть он, сукин сын, и в тюрьме служит своим искусством советскому государству, коммунистической партии, славит их могущество и блеск. Кроме того, властители во все времена нуждались в шутах и скоморохах, которые бы их развлекали.

Наконец, ради справедливости следует сказать, что в среде чекистов еще попадались порядочные люди, достаточно интеллигентные, чтобы понимать, любить искусство и с уважением относиться к его носителям, даже если это заключенные. Таким, например, был начальник Политуправления

 

- 97 -

Бухты Ванина. Его фамилия Чалов, имени и отчества, к сожалению, не помню. Честный человек, старый большевик, он, очевидно, хорошо знал подлинную цену тем обвинениям, которые на нас возводились. Во всяком случае, он многое делал для нас. Доставал хорошие пьесы, моряки привозили ему из Канады и США джазовые партитуры для нас. Вообще он заботился о нашем материальном быте и творческом самочувствии. Так или иначе, но в течение двух лет, с 1947 по 1949 годы, концерты "Ансамбля Дальстроя МВД СССР" вызывали огромный интерес не только десятков тысяч заключенных, но и всех, кто жил и работал тогда на территории от Комсомольска-на-Амуре до Советской Гавани.

Эстрадный ансамбль, возглавляемый мной, исполнял музыку различных жанров и стилей. Программы каждый месяц менялись. Одну из них, особенно запомнившуюся, мы начинали искрометной джазовой американской пьесой "Одиннадцать виртуозов", в которой у каждого музыканта, включая ударника, было головокружительное соло. Затем шла музыка из американских фильмов "Песня о России", "Серенада Солнечной долины", триумфально прошедших по советским экранам. С нами не было, к сожалению, обаятельных американских актеров Линн Бари и Джона Пей, но саксофоны и трубы звучали почти так же выразительно, как и в джазе Глена Миллера.

Чтобы нас не обвинили в чрезмерном пристрастии к американским союзникам, мы включили в репертуар также превосходные джазовые обработки (возможно, Виктора Кнушевицкого) глиэровского "Яблочка", "Танца с саблями" Хачатуряна. Игрались также Увертюра к музыке из кинофильма "Дети капитана Гранта", песни из кинофильма "Цирк" Дунаевского. Большим успехом пользовались "Темная ночь" и "Шаланды, полные кефали" Богословского. Концерт заключался "бисовыми" номерами — "Караваном" Дюка Эллингтона и "Сент-Луи-блюзом" в обработке Луи Армстронга.

Если говорить о мастерстве этого ансамбля, то он, полагаю, приближался к уровню джаза Эдди Рознера, бывшего в своем жанре эталоном (по крайней мере, для меня) исполнительского совершенства.

С оркестром выступали наши солисты Сеня Малюк и Юра Мухин.

 

- 98 -

— О-о, коломбина, нежный верный арлекин здесь жде-е-ет один... Меня, мой ангел, любовь сжигает... — пел сладчайшим тенором Сеня. Оркестр преображался. Джазовой его специфики как не бывало. Артур Торми извлекал из своего многорегистрового аккордеона то звуки гобоя, то фагота, звучали кларнет, валторны, пиццикато скрипок. В общем, мы, джазмены, вполне корректно играли музыку Леонкавалло. Затем исполнялась ария герцога из оперы "Риголетто" Верди. Сеня выдерживал захватывающее дух фермато перед концом, что неизменно вызывало шквал горячих аплодисментов.

Юра Мухин выходил на сцену этаким опереточным любимцем публики. И действительно, народ жаждал услышать арию Раджами из "Баядеры" Кальмана, арию графа Данилы из легаровской "Веселой вдовы" и многое другое в том же духе. Юра умел все это петь в хорошем стиле и воплощал собой образ благородного, хотя и несколько стареющего опереточного героя.

Надо сказать, что благодаря нам многие клубы, в которых обычно стоял мат, а напившаяся молодежь нередко учиняла кровавые драки, начали преображаться. Человек, заброшенный в эту немыслимую "глубинку", понемногу приходил в себя и вспоминал об оставленных им где-то на Западе формах общения и вообще о цивилизации.

Второе звено нашего ансамбля работало в разговорном жанре. Драматическая труппа ставила советские пьесы, нередко с музыкальным сопровождением. Это были пьесы из жизни колхозников, рабочих-сталеваров, рабочих легкой промышленности, из жизни чекистов, моряков, ученых (физиков, химиков, мичуринцев, лысенковцев) и т. д. и т. п. Писатели и драматурги, писавшие эти пьесы, как бы распределились по ведомствам, и каждый трудился, разрабатывая собственную золотоносную жилу. Но сюжеты были как две капли воды похожи друг на друга и развивались по одной накатанной схеме, например: он любит ее, она любит его. Но он (она) недооценивает новый сорт яблок, выведенный прогрессивными мичуринскими селекционерами, или новый способ разлива стали, или новый метод выдергивания зубов (в пьесе из жизни зубных врачей). Конфликт назревает и - разрыв (финал первого акта). Во втором акте в драму вмешивается местком или симпатичный секретарь парторганизации.

 

- 99 -

Общественность (простак, субретка) всякими хитроумными способами способствует сближению влюбленных, в ходе чего, и это главное, утверждается прогрессивная идея пьесы. В конце второго, а иногда и третьего, акта герои наконец бросаются друг другу в объятия. Председатель месткома или парторг соединяют их руки. Заодно уже женятся также простак и субретка, которые на протяжении всего действия, оказывается, тайно любили друг друга. На сцене для пущего смеха фигурирует и комический персонаж — чудак-академик в ермолке с козлиной бородкой или колхозник, "идущий в коммунизм" дед (Еремей, Пантелей, Пахом). Все они в финале поднимают бокалы за новобрачных и, конечно же, за новую счастливую жизнь.

Откровенно говоря, ни мы сами, ни публика не замечали пошлости подобных пьес, ибо они были в известной мере отражением пошлости и убогости повседневной жизни.

Хорошими концертными номерами были также выступления Юры Ярославского. Он прекрасно читал "Страну Муравию" и "Василия Теркина" Твардовского, стихи Константина Симонова.

Яркой личностью в ЦАБе был Асир Сандлер. Он умел радоваться жизни, даже имея десять лет срока и вообще воспринимал действительность романтически. Его конферансы, репризы всегда искрились юмором и отличались хорошим вкусом. Он писал стихи, которые расходились в рукописях и пользовались в лагерях широкой известностью. В частности, многие знали "Балладу о баланде", сочиненную им в содружестве с Н. Заболоцким и еще одним поэтом, которого он в своей книге "Узелки на память", изданной в Магадане (1988), именует "Тедди". Мне запомнился экспромт Асира по поводу выпитого однажды одеколона. Нет, он не был алкоголиком, но такое по молодости лет с ним, да и не только с ним, в тех условиях случалось:

 

Спасибо за одеколон,

Который внутрь употреблен

Поэт не может без вина,

Но это не его вина.

 

- 100 -

По-моему, это четверостишие очень характерно для Асира. Я, Турган, Соколов-Островский иногда в шутку называли его лагерным Беранже.

Весьма дружественные отношения у меня возникли с профессором Турганом. Мы вели с ним долгие разговоры на близкие нам темы. Он вспоминал Париж, профессоров Парижской консерватории Бушери, Луи Капэ, у которых он учился; я — Одессу и моего учителя, знаменитого профессора Петра Соломоновича Столярского. Оказалось, что когда-то в Таллинне я и он начинали заниматься на скрипке у одного и того же педагога — профессора Йоханнеса Паульсена, только с разницей во времени, поскольку Турган был старше меня лет на девять-десять.

Вообще надо сказать, что музыкальная культура Эстонии была во многих отношениях удивительным явлением. Все знают знаменитые праздники песни, выдающихся певцов Тийта Куузика, Георга Отса. Менее известно, что эта маленькая страна выдвинула в 30-х годах плеяду отличных скрипачей. Многие из них были учениками профессора Паульсена. Некоторые учились за государственный счет за рубежом. В этой связи можно назвать лауреата Брюссельского конкурса имени Э.Изаи (1937) Антона Аумере, будущего ректора Таллиннской консерватории Владимира Алумяэ, скрипачку Кармен При.

Профессор Эвальд Турган входил в их число. Скрипку он любил до самозабвения. В его даровании преобладало, как мне казалось, скорее рациональное, чем эмоциональное начало, что, однако, не мешало ему играть пьесы виртуозно-романтического характера. Его "коньком", в частности, были "Вариации на венгерские темы" Хубая.

Кроме этого, в наших беседах с профессором Турганом нередко затрагивались вопросы общеэстетического и даже философского порядка. В частности, я знакомил его с основами исторического и диалектического материализма, черпая свои знания главным образом из присной памяти четвертой главы "Краткого курса истории ВКП(б)". Этот материал, по моим тогдашним представлениям, давал весьма стройную и общепонятную концепцию сущности человеческого бытия, образовывал теоретический фундамент моих убеждений и вообще покорял своей логикой. Мне почему-то ужасно хоте-

 

- 101 -

лось, чтобы и Турган восхитился этими замечательными идеями и сделал бы их, подобно мне, своим радостным достоянием. В моем изложении уроки политграмоты выглядели, насколько мне помнится, примерно так:

— Эвальд, прежде всего, будем исходить из того, что материя первична, а идея вторична. - Не утруждая себя особыми доказательствами этого положения, я бодро продолжал:

—Следовательно, материя — базис, а идея, или, вернее, идеальное начало — надстройка. Таким образом, бытие определяет сознание. Отсюда ведут свое начало идеи научного социализма. Раз производство (базис) приняло общественный характер, то и способ присвоения производимого продукта не должен оставаться частнособственническим. Но, — вещал я дальше, - капиталисты никогда не уступят добровольно власть трудящимся массам, рабочим. Значит, неизбежна революция, а затем диктатура пролетариата для подавления эксплуататорских классов. Подобная диктатура мне представляется абсолютно справедливой, ибо это диктатура большинства над меньшинством... — в моем голосе все больше звучал металл. - Империализм - последняя стадия загнивающего капитализма. Одни все больше наживаются, другие — все больше нищают. Уже дважды в XX веке империалистические хищники бросались друг на друга и все никак не могут поделить рынки сбыта, все ищут "жизненное пространство"... Пора, наконец, во всемирном масштабе отдать фабрики рабочим, а землю - крестьянам. Вот мы, например, - ты слушаешь меня, Эвальд? - социализм уже в основном построили и живем по принципу: "от каждого по способностям, каждому по труду". За нами идут теперь народы стран народной демократии. Скоро и они осуществят социалистические преобразования. А там трудящиеся капиталистических стран, увидев, как прекрасно мы живем, свергнут своих буржуев и министров-капиталистов, и весь мир бодро, весело и жизнерадостно начнет строить счастливое коммунистическое общество, идеалом которого станет принцип: "От каждого по способностям, каждому по потребностям!"

Вот так, или примерно так, я излагал Эвальду Тургану свое кредо, некоторые заповеди своей веры.

— Георг, я слушаю тебя и не могу понять, почему ты сидишь здесь, с нами. По-моему, ты должен быть в первых

 

- 102 -

рядах строителей этих новых замечательных общественных отношений. Честно говоря, я мало что во всем этом понимаю. Поэтому давай переведем разговор на другую тему. Помоги мне в изучении русского языка. Я часто слышу в женском бараке удивительно красивое слово "lahudra" (лахудра). Оно звучит почти по-испански. Объясни, пожалуйста, что оно значит?

Ну, что я мог ответить Эвальду? Я понимал только, что весь мой запал, все мое красноречие пропадали даром. Было обидно. Мне тогда в голову не приходило, что поскольку "бытие определяет сознание", Турган, живя в условиях Ванинской транзитки, не был готов к восприятию светлых идей марксизма-ленинизма.

К концу 1948 года эти условия значительно ухудшились. В лагерь пришел этап, в котором была сотня или более того "несправедливых сук". Их возглавляла какая-то уголовная знаменитость по кличке "профессор". От наших "справедливых сук" они отличались тем, что у каждого было пять-шесть "рубов", то есть убийств, два или три срока по 25 лет. Никаких законов — ни воровских, ни сучьих — они не признавали. Для "несправедливых сук" убить человека - фраера, вора, суку, начальника — было все равно что высморкаться. Терять им было решительно нечего. Они немедленно объявили смертельную войну до той поры царствовавшим на транзитке "справедливым сукам", и во всех ее зонах началась резня, повальные грабежи этапов, поступавших каждый день из европейской части СССР и из "стран народной демократии".

Лагерь был объявлен на «военном положении. ЦАБ перевели с транзитки в недавно организованный Портовый лагпункт. Раньше там жили японские военнопленные. Командованию явно было не до нас. Оно усмиряло взбесившихся сук. Из транзита то и дело раздавались автоматные очереди...

И тут пробил, наконец, долгожданный час моего освобождения. Я первым среди моих коллег уходил на "волю", ибо у меня, кажется, единственного было семь лет сроку; остальные, увы, имели по червонцу. Они еще все успели загреметь на Колыму, но, как писал Асир Сандлер, "прибыли туда с именем - колымское начальство знало, что едет гото-

 

- 103 -

вый ансамбль, и всех распределили по управлениям в культбригады". Для моих коллег звонок прозвенел в 1952 году.