От Орска до Тихого Океана

 

Итак, я ехал со всевозможным комфортом, вряд ли выпадавшей когда-либо простому советскому заключенному.

Лето 1947 года было в разгаре. Казалось, поезд стоит на месте, а куда-то плывут бескрайние степи, тайга, убогие серые деревеньки, редкие города. Поезд надолго зависал над

 

широкими сибирскими реками, катящими свои волны за Полярный круг, Иртышом, Обью, Енисеем, Ангарой... А вокруг Транссибирской магистрали расположились бесчисленные лагеря, то и дело мелькали частоколы, колючая проволока, сторожевые вышки. На станциях пейзаж оживляли японские военнопленные в кепи, кургузых зеленых мундирчиках и обмотках. Они деловито что-то перетаскивали, приколачивали, копали. Позже, уже за Хабаровском, на всем протяжении до Комсомольска-на-Амуре и далее, до Советской Гавани, мы любовались добротно выстроенными из дерева, будто пряничными, маленькими станциями, где вокзал и другие строения, включая туалет, несли неуловимую печать японского архитектурного изящества.

За Хабаровском нам разрешили ехать с открытыми дверями, поскольку вряд ли кому пришла бы в голову мысль бежать в тайгу, где бродили амурские тигры. В вагоне находилось несколько больных доходяг. Мы их подкармливали. Совершенно непонятно было, зачем их везли на Колыму. Ехал с нами несколько дней также заболевший в дороге вор. Пока он валялся с высокой температурой, доходяги - неслыханное дело! — съели его съестные припасы: сухари, сахар, кольцо колбасы. Когда блатарь оправился от болезни и обнаружил пропажу, он разразился страшными проклятиями, покрыл отборной матерщиной доходяг, а заодно уже и меня как старосту вагона.

- Вот приедем на лагпункт, и ты, скрипач, в рот тебе, в печенку, в селезенку, в мать-перемать, будешь мне день и ночь играть на скрипке...

Помнится, на меня, давно ставшего "битым фраером", то есть бывалым лагерником, воровской монолог не произвел особого впечатления. И поскольку урка, судя по ругани, выздоровел, я без особых церемоний потребовал у врача, чтоб его убрали из вагона-стационара.

Нашему эшелону предстоял последний переход. Паром перевез его через Амур, достигавший здесь четырехкилометровой ширины. Дальше началась экзотика. Поезд медленно и очень осторожно пересчитывал шпалы первого отрезка будущего БАМа. Его незадолго до этого построили заключенные системы лагерей "Стройка-500". Со стороны Амура первой станцией была Пивань, а на Тихом океане он упирался в пе-

 

чально знаменитую Бухту Ванина. Дорога петляла через Сихотэ-Алинский хребет, вдоль девственно чистой и необычайно стремительной реки Тумнин, по которой в своих пирогах рисковали плавать только орочи. Воздух был напоен ароматом каких-то неведомых дальневосточных трав и цветов. Тайга потеряла мрачный сибирский колорит, как-то посветлела и стала удивительно живописной. Горы и долины поражали пейзажами, будто сошедшими со старинных японских гравюр.

Мы с Вовочкой Вавржиковским понемножку музицировали и гадали, что же ждет нас впереди? Фантазия рисовала маленький городок на берегу Тихого океана. Где-нибудь в портовой таверне "К трем акулам" мы играем: "Прощай, любимый город, уходим завтра в море...", или: "Капитан, капитан, улыбнитесь..." Старые морские волки напиваются под нашу музыку вдрызг и отбивают каблуки под лихие матросские танцы. Затем мы влюбляемся в прелестных рыбачек и навеки поселяемся в открытых всем ветрам хижинах, куда день и яочь доносится шум океанского прибоя. Так, в духе Александра Грина или Джека Лондона мы предавались мечтам.

Действительно, прошло несколько дней, и перед нами открылась панорама океана. Сердце мое затрепетало, но на пустынном берегу Бухты Ванина что-то не видно было ни кабачка "К трем акулам", ни развеселых моряков, ни очаровательных рыбачек. У единственного пирса одиноко стояли два дальстроевских парохода: "Феликс Дзержинский" и "Джурма". Их назначение, как мы позже узнали, было довольно зловещим. Они перевозили в своих трюмах рабов XX века, причем в условиях, может быть, еще более тяжелых, чем на кораблях рабовладельцев, некогда шедших с черным товаром из Африки в Америку. В те времена негров везли для тяжелой изнурительной работы. "Феликс Дзержинский" и "Джурма" тоже везли людей на работу, но чаще всего на верную смерть.

Нас выгрузили и стали заводить на знаменитую Ванинскую транзитку - громадный лагерь, вмещавший 50-60 тысяч заключенных. Таким образом, только транзитный лагерь в пять раз превосходил по численности Орскую ИТК № 3 с ее

 

восемью участками. Вообще все оказалось здесь совершенно иначе, и чудеса начались уже с первых секунд.

Эшелон повагонно расположился на громадной площади, окруженной свежесрубленными бараками, от которых шел крепкий хвойный дух. К каждой группе подошли десять-двенадцать комендантов с длинными железными палками ("фомичами"). Все они были богатырского роста, косая сажень в плечах. Они цепко вглядывались в нас и, к моему несказанному удивлению, принялись вытаскивать из рядов воров, безошибочно угадывая их по одежде, манере держаться, татуировкам, фиксам. Я тоже был весьма прилично одет ("москвичка", хромовые сапоги). Возможно, и физиономия моя не внушала особого доверия. Коменданты несколько раз нацеливались на меня, но их смущал футляр со скрипкой. Он выполнял роль своеобразной охранной грамоты, вроде пайдзы в эпоху татаро-монгольского ига.

Воров куда-то увели, а бывалые лагерники, разъясняя эту совершенно непонятную ситуацию, говорили шепотом:

- Знаете, кто эти звероподобные парни с железными фомичами? Это суки, то есть бывшие воры в законе, которые ссучились. Кто бы мог подумать, на Ванинском транзите гуляют суки!

- Что значит - ссучились?

- Нарушили воровской закон. Пошли работать в коменданты: сотрудничают с лагерной администрацией. Это все равно, если бы американские гангстеры стали полицейскими.

- Куда же увели наших воров?

- Между суками и ворами идет смертельная вражда. Воры безжалостно убивают сук. Но в данном случае суки обладают подавляющим большинством. Они будут бить воров, пытать их до тех пор, пока те тоже не ссучатся. В знак покорности они должны совершить любопытный обряд — поцеловать замок от изолятора. Но обращение воров, так сказать, в сучью веру может длиться много времени. Часа через полтора блатных из нашей группы привели и бросили на землю. Они были неузнаваемы. Вся приличная одежда с них была содрана. На "сменку" они получили драные телогрейки, вместо сапог - какие-то опорки. Измордовали их зверски, у многих были выбиты зубы. У одного из урок не поднималась рука: она была перебита железной палкой.

 

Тем временем нам разрешили сесть на крыльце барака. Час был адмиральский. Из кухонного окна, выходившего прямо на двор, нам выдали по миске баланды, в которой плавали хвосты и плавники молодых акул.

Не успел я сделать несколько глотков этого экзотического для меня блюда, как надо мной склонилась чья-то тень. Передо мной стоял красивый молодой человек высокого роста, очень изысканно одетый. Встретив такого парня на улице, его можно было бы принять за студента МИМО или за преуспевающего работника аппарата Министерства культуры СССР.

Я хотел встать. Но со словами "Сидите, сидите" он сам присел на корточки и самым любезным образом стал спрашивать меня, кто я, откуда, где учился и т. д. Затем мы поднялись и он, несколько церемонно пожав мою руку, представился:

- Меня зовут Валерий Титлов. Я староста комендантского корпуса здесь, на Ванинском транзите. Вечером я хотел бы пригласить вас и вашего коллегу, - он слегка поклонился Вовочке Вавржиковскому, - к нам в комендантский барак... - Вдруг его лицо перекосилось. — Иди отсюда, падла! — И староста свирепо пихнул ногой какого-то, невзначай приблизившегося к нам, фитиля. После этого, как ни в чем не бывало, он тем же светским тоном продолжал:

- Знаете ли, нервы... выматываемся за день ужасно. Этапы, поверите ли, идут один за другим. Моим ребятам не мешает немного отдохнуть, развеяться, послушать музыку...

- Мы с моим другом почтем за честь, — в том же тоне присовокупил я.

- Итак, ждем вас, - Титлов откланялся и исчез так же незаметно, как и появился.

Вечером того же дня мы были гостями комендантского барака. Ситуация казалась мне не лишенной занимательности. Пятьдесят или более того свирепых сук, каждому из которых ничего не стоило свернуть нам как молодым петушкам шею, слушали ля минорный Концерт Вивальди для двух скрипок. Я играл и думал: "Господи, ну что может быть нелепее. Находящаяся на краю света Бухта Ванина, барак, в котором обитают какие-то дикие суки, и бессмертная музыка,

 

созданная более двухсот лет тому назад. Мы играем Вивальди (!) для пятидесяти горилл, в глазах которых, сколько ни заглядывай, не увидишь ничего человеческого".

По окончании Валька Титлов в изысканнейших выражениях выразил нам глубокую благодарность за доставленное эстетическое удовольствие, пригласил поужинать и заверил, что завтра же мы будем отправлены в центральную агитбригаду (ЦАБ).

На другое утро, подойдя к раздаче, мы с Вовочкой увидели вора, грозившего в вагоне заставить нас играть ему день и ночь. Как и все другие блатари, он был избит и ограблен и производил самое жалкое впечатление. Я не мог отказать себе в удовольствии подойти и спросить:

- Ну, так кто кому будет играть на скрипке день и ночь?

- Да ты что, то же была шутка...

- Шутка? Еще раз так пошутишь, попадешь на прием к Вальке Титлову, понял?

- Понял... - и урка поспешил ретироваться.

Центральная агитбригада Дальстроя МВД СССР

Таково было официальное наименование ансамбля заключенных, в котором мне пришлось возглавить музыкальную часть с лета 1947 по начало 1949 года, то есть до моего освобождения.

В отличие от орской культбригады это был в целом высокопрофессиональный коллектив. Затем, как оказалось, условия работы также не входили ни в какое сравнение с теми, которые были в Орске.

К моему приезду уже сформировалось ядро эстрадного, как его тогда называли, оркестра. Его составляли три эстонца — скрипач, профессор Таллиннской консерватории Эвальд Турган, аккордеонист Артур Торми и саксофонист Рейнгольд Куузик. Все они были превосходными музыкантами. Разумеется, профессору Тургану, окончившему не только Таллиннскую, но и Парижскую консерваторию, более пристало концертировать в столицах европейских государств. Но луч-