Вместо предисловия

В данных записках рассказано лишь о том, чему в молодости мне пришлось быть свидетелем.

Вместе с тем воспоминания эти достаточно субъективны, ибо в них отражены сугубо личные переживания: что-то, вероятно, излишне драматизировано, а что-то, может быть, слишком смягчено, окрашено в розовый цвет. Дело в том, что я находился в местах заключения сравнительно недолго — всего семь лет. Было, конечно, все: голод, холод, унижения. Но мне посчастливилось еще иметь редчайшую для арестанта возможность - отрешиться от действительности, уйти в мир искусства, музыки. И еще была наивная вера в высшую правду и справедливость.

Очень сложно с позиций сегодняшнего исторического сознания писать также об идеалах комсомольской молодости 30-40-х годов, оценивать крепко усвоенную общественную мораль того времени. Никакие столкновения с самой гнусной действительностью долгое время не могли ее поколебать.

Сейчас, на склоне лет, все это кажется странным, совершенно неправдоподобным, как в страшной сказке или фантасмагорической пьесе. Увы, мне не довелось сыграть в ней роль героя, ставшего "выше и упрямей своей трагической судьбы..." (А.Жигулин). Я выступил всего лишь как маленький статист, по недоразумению попавший в грандиозную

массовку, изображавшую бесчисленных "врагов народа". В этом зловещем спектакле я участвовал долгие годы, и клеймо "враг народа" нельзя было смыть подобно гриму. Миллионы таких, как я, погибли, мне же повезло. В 1958 году (то есть через 16 лет после ареста) некий товарищ, вручая мне справку о реабилитации и душевно пожимая мою руку, сказал:

— Забудьте все, что с вами произошло...

Современный читатель вряд ли может представить себе значение подобной справки. Она выводила меня и мне подобных из круга прокаженных, неприкасаемых, отверженных. И главное - хоть и поздновато (мне уже было 36 лет), но благодаря ей я смог более или менее состояться как специалист-музыкант.

Ну что ж, стало возможным встроиться, как-то вжиться сначала в оттепельную, затем в застойную систему человеческих и производственных отношений. Я учился, работал и даже кое в чем преуспел, жил как большинство советских людей, участвовал в соцсоревновании, исправно посещал политзанятия и всякого рода собрания, радовался нашим успехам (подлинным и воображаемым), умеренно критиковал "еще кое-где встречающиеся отдельные недостатки..." Никогда не был диссидентом, скорее, как поется в известной песне Э.Рязанова, "гордился общественным строем". В общем, прожил жизнь, можно сказать, умеренно-благонамеренным гражданином нашей великой Родины.

О лагерях, как мне советовал товарищ из КГБ, я действительно попытался забыть, тем более что по условиям реабилитации срок заключения мне засчитали за службу в Советской Армии и даже выплатили соответствующую компенсацию. Мой листок по учету кадров был чист, и я очень ценил возможность никому ничего не рассказывать о прошлом.

Казалось, что совсем уже все забыто. Но тайный ужас, продолжавший жить где-то в сокровенных глубинах души, нет-нет, случалось, вдруг поднимался к горлу, сковывая сердце. И до сих пор, вот уже пятьдесят лет, мне снится: я брожу в громадном страшном лагере, среди десятков тысяч заключенных. Мой срок кончился, пробил час освобождения, но меня не вызывают, где-то затерялись документы. Проходят дни, месяцы, а их никак не могут найти. Лишь пробуждение в холодном поту спасает от этого кошмара.

Я сознаю, что патологический страх, который, вероятно, не оставит меня до моего смертного часа, делает меня в нравственном отношении вполне достойным времени, из которого я вышел. В этом я и многие другие, подобные мне, дети своей эпохи. Но даже та часть нашего поколения, которая не сумела стать рютивыми, позже жигуливыми, Солженицыными, не только отражает свою эпоху, но и расходится с ней. Это, во всяком случае, относится к тем, кто хоть на старости лет понял всю чудовищную абсурдность сталинщины и ее наиболее уродливого проявления - сталинских лагерей.

Сегодня этой теме посвящено немало публикаций различного рода, но можно сказать, что исследование феномена "архипелаг ГУЛАГ" еще только начинается. Художественные и публицистические произведения, например, В.Гроссмана, Ю.Домбровского, В.Шаламова, А.Рыбакова, Е.Гинзбург, Е.Гнедина, В.Разгона, А.Сандлера и даже ставшее наконец достоянием советского читателя капитальное исследование А.Солженицына, далеко не исчерпывают данной темы.

Дело в том, что тема многовариантна. Тюремщики различных рангов, в подавляющем большинстве случаев, проявляли громадное разнообразие в приемах и методах ужесточения режима заключенных. Цель - духовно сломить их и, в конечном счете, физически уничтожить. Существовало много способов решить подобные задачи. Они зависели от активности и изобретательности того или иного начальника, от климатических условий, в которых находился лагерь, и от ряда других факторов. Поэтому каждая из тюрем, каждый из бесчисленных лагерей были отвратительны по-своему.

Вместе с тем, там иногда служили люди, не лишенные чувства порядочности, которые, как могли, старались облегчить участь "зэков". И конечно же, миллионы "государственных преступников", сидевших в лагерях по пятьдесят восьмой статье, в огромном большинстве своем совершенно безвинных, по-своему тоже определяли лицо мест заключения. Они боролись за существование, стремились как-то приспособиться к среде обитания за колючей проволокой, с тем, чтобы дожить до свободы.

Среди них были и люди искусства — профессионалы, любители. Об условиях их жизни, в которую я постепенно

оказался втянутым, об их месте в структуре лагерного быта и вообще об отдельных слоях и прослойках лагерного общества в данных записках говорится особо.

В условиях одичания, глубокого унижения человеческого достоинства, обесцененное самой человеческой жизни искусство и особенно музыка помогали преодолевать мрак и отчаяние лагерного бытия, зарождали в душах людей искру надежды на лучшее будущее.

Своими "Записками" я надеюсь добавить несколько штрихов к далеко еще не законченному портрету учреждения, имя которому "архипелаг ГУЛАГ".

Г. Фельдгун