Современная экономика и вечная природа человека

 

Прав ли Борисов? — Интересы собственника и рабочего. — На что способны профсоюзы

 

Не берусь утверждать, что такие методы приватизации и управления,— единственно возможные в нынешней нашей ситуации, но не могу сказать и обратного. Связи при существующем полурынке до сих пор играют роль не меньшую, чем деньги, а грязные деньги (взятки) — явно большую, чем деньги «чистые».

На роль хозяев более или менее сложного производства могут претендовать в первую очередь те, кто обладает и конкретными знаниями, и управленческими навыками, т.е. старый директорат. А он — выкормыш и воспитанник КПСС.

На мой взгляд, в последнее время Борисов стал подбирать кадры по критерию преданности, а не квалификации и умения. Каждый, кто отстаивает собственное мнение, в его глазах потенциальный «бунтовщик», с которым лучше расстаться. Боюсь, что такая политика приведет завод к тяжелым последствиям, когда Борисов уже сам не сможет вникать во все мелочи.

Почти хозяин завода, «барин», как его зовут за глаза, Борисов, с одной стороны, доказал, что под его управлением завод стал работать гораздо лучше, чем тогда, когда был государственным, и по качеству продукции, и по ее номенклатуре. Городской и федеральный бюджеты должны быть ему благодарны, а вместе с тем и те, кто от этих бюджетов зависит. Зависим же от них практически мы все.

С другой стороны, Борисов оказался жестоким хозяином, которого волнует прибыль, а не подвластные ему люди. В этом не было бы ничего страшного, если бы эти люди могли постоять

 

сами за себя. Не в одиночку, а коллективно. Этим и занимаются во всем мире профсоюзы. Не правы были марксисты, когда утверждали, что у собственника и рабочего нет общих интересов. Но так же не правы и те, кто считает, что их интересы полностью совпадают. Интересы тех и других во многом, но не во всем противоречат друг другу. Именно поэтому рабочие Советы доказали свою полную непригодность. Вопрос о взаимоотношениях рабочего и «фирмы» должен решаться двумя противоборствующими сторонами. И в споре находится истина, тот компромисс, который не дает разориться фирме и не превращает рабочего в бессловесную тварь.

У нас же профком назначается дирекцией.

Один из председателей завкома как-то разоткровенничался со мной, когда я стал пенять ему на его продиректорскую позицию: «Кто меня посадил на это место? Директор, ему я и служу. Вы же не можете сами избрать того, кто ваши интересы защищать будет. Вот когда я увижу, что рабочие — это сила, я им и буду служить. Ну был бы я Дон-Кихотом, выступил бы против Борисова, он бы меня уволил и нанял себе другого. Стали бы рабочие бастовать в мою защиту? Нет, конечно!»

Мы продолжаем жить в Луге. Мама моя умерла 6 апреля 19% года, отец пережил ее ненадолго — в конце июля его не стало. Дети выросли.

Перебраться в Питер мы сначала не могли по причинам политическим. Когда началась перестройка, в Луге уже жили мои родители, толкать их на новый переезд было нельзя, а уезжать без них — тем более. Еще при жизни родителей мы взяли садовый участок, построили там летний домик. Взяли мы его, чтобы было чем заняться, когда выйдем на пенсию. Теперь же он — серьезное подспорье нашему бюджету.

Я помаленьку пишу на темы культурологии (не слишком высокопарно?), проще говоря, о том, в чем мне интересно разобраться. Печатаюсь гораздо реже.

Дружба нашей компании, когда-то названной нами Союз Коммунаров, не старится, мы выдержали испытания и следствием, и временем.

Сорок лет назад мы ожидали другого будущего для России. И с началом перестройки — тоже.

Как это ни покажется странным, именно с началом реформ Гайдара, за которого я голосовал до последнего времени, я вдруг

 

ощутил себя не субъектом истории, а объектом чьих-то непонятных мне манипуляций. Конечно, сказался и возраст. Но главное, что те, кому мы отдали свои голоса, повели себя совсем как прежние хозяева.

И мы снова и снова даем своим пастырям управлять нами, как стадом.

Всю жизнь я и мои друзья пытались противостоять этому. Теперь дело за следующими поколениями. Ведь только от людей зависит, заставят они власть уважать себя или нет.

Меня часто спрашивали, почему мы, боровшиеся за права человека, теперь терпим таких, как, например, директор Борисов. На такие вопросы я отвечал, что мы свою задачу выполнили — теперь за создание и участие в независимом профсоюзе не сажают ни в тюрьму, ни в психушку. Дальше дело самих граждан. И в ответ слышал: «Разве с нашим народом это возможно?!» Этой присказке уже много лет, еще Глеб Успенский слышал ее от мужика в восьмидесятые годы прошлого века.

Эта пассивность и недоверие друг к другу и есть наследие крепостного права и коммунизма.

Слышу, как возмущается рабочий: «Вася уже третью неделю в больнице лежит, а цехком и не думает, что к нему надо сходить, трехи жалко!» — «Так сходи сам, он же твой друг!» — «А при чем тут я? Их выбрали — пусть они и ходят!»

Вот главный вопрос: возможна ли вообще демократия без способности граждан к самоорганизации?

Жалею ли я теперь о том, что не выбрал иную судьбу? Проснись я сегодня восемнадцатилетним, в 54-м году, жил бы снова так, как жил, и оставался бы таким же, каким был?

Некоторых своих поступков я бы не повторил, но, к извечному сожалению всех мемуаристов, исправлять прошлые ошибки и грехи нам не дано.

«Все дальше катится телега. Под вечер мы привыкли к ней..!»