Лужские будни

 

Своя квартира. — Тайная организация Новосильцева. —

Бим и милиция. — Брежневская конституция

 

Тогда, в 1975 году, меня волновали и более приземленные проблемы — надо было искать жилье в Луге, а попытки обмена срывались одна за другой. Наконец в мае 1976 года нам удалось этот обмен совершить — мы получили двухкомнатную квартиру в деревне Заклинье, примыкавшей к Луге (до вокзала — сорок пять минут ходьбы, до завода «Химик» — двадцать пять). Обмен потребовал доплаты, сколько-то денег нам дал Лёша Столпнер и сколько-то мы получили из сахаровского детского фонда^*. Но платить всю требуемую сумму мы боялись — Вовка был маленький, с яслями надо было ждать очереди, иногда пару лет, и, следовательно, Иринка не могла бы устроиться: на работу. В этих условиях нужно было иметь какой-то запас. Все это я честно поведал обменщику. «Дайте еще 100 рублей, и я устрою вашего ребенка в ясли». Еще сто рублей мы ему дали, и Вовка получил место

 

в яслях. Я запомнил этот эпизод потому, что это была единственная в жизни взятка, которую мне пришлось дать.

Мы перевезли вещи из Питера, но Иринка с детьми оставалась в старой квартире еще почти месяц — до окончания Маринкой пятого класса. Все, что мы привезли, в картонных ящиках было сложено на полу.

 

* * *

 

Однажды, придя с работы, я обнаружил, что вещи кто-то двигал: на ящике с посудой стояли книги. Я стал прилаживать новый замок, но оказалось, что нет шурупов, и я побежал в магазин. Вернувшись, увидел ключ и записку: «Оставляю вам еще один ключ за ненадобностью». Как выяснилось позже, один из ящиков с книгами пропал.

В это время в Луге появился некто Новосильцев, тоже сидевший в политзоне, не помню уже за что. Появился он сначала у Сергея Хахаева. В Лугу Новосильцев явился, чтобы создать подпольную организацию, объездив до этого несколько городов Союза, встречаясь со старыми зэками.

В отсутствие хозяев Новосильцев рылся по ящикам и читал их письма. Одно из них было от Сережкиного друга по зоне, ныне покойного Зиновия Троицкого. Зиновий в том числе писал и о Новосильцеве, который занял у него некоторую сумму денег, а в ответ на просьбу их вернуть пригрозил, что может о Троицком сообщить что-нибудь в КГБ. Новосильцев излагал Сергею свои претензии к Троицкому: мол, тот распространяет о нем, Новосильцеве, клеветнические сведения. Теперь Сергей понял, что делает его гость в отсутствие хозяев. Но выгнать его на мороз не решился.

Первая моя встреча с ним произошла, еще когда я снимал комнатенку у деда. Соседнюю комнату снимал тогда Юра Г. На устроенную Новосильцевым «организационную» встречу я не пошел, а через стенку слушал, как собравшиеся (их было человека четыре) слушали нового вождя. Потом, когда все разошлись, я слышал самоизлияния пьяного Юры Г., который материл Новосильцева, втягивающего всех в свои «сраные дела». На самом совещании Юра сказать этого не решился.

Потом Новосильцев заявился ко мне, уже в Заюшнье. Я ночевал в этой, теперь уже нашей, квартире вторую или третью ночь. Сначала он начал предъявлять претензии Гинзбургу, распорядителю Солженицынского фонда, который не давал ему денег на организационную работу. Логика Новосильцева была элементар-

 

но проста: Солженицын свои деньги заработал на крови народа (описывая ГУЛАГ), следовательно, и принадлежат эти деньги народу. Поскольку Новосильцев создает подпольную организацию для освобождения этого народа, деньги надо отдать ему. Я пытался что-то бормотать в ответ, но гость перевел разговор на другую тему — о Троицком — и стал грозить, что за клевету на него, Новосильцева, организация Троицкого «уберет». Я не верил в существование этой организации, но — чем черт не шутит: сам Новосильцев мог если и не убить человека, то настучать на него.

Я сделал квадратные глаза, такие же, как и у моего собеседника, и объявил ему, что за жизнь Троицкого будет «перед нами» отвечать лично он, Новосильцев. Потом я вывел его на лестницу и велел забыть мой адрес. Вскоре Новосильцев уехал из Луги. Встречи с ним имели последствия года через два, когда по его делу начали таскать на допросы «членов» созданной Новосильцевым «организации». Вызывали и Хахаева — Новосильцев якобы сказал, что Хахаев свой дом купил на иностранные деньги. «Вы же сами понимаете, что и это, и членство в организации несерьезно», — ответил Сергей. Очевидно, гэбисты это действительно понимали, потому что больше по этому поводу Сергея не тревожили. Далеко не все таким образом могли объясняться с ГБ. Тех, кто всерьез принял Новосильцева и его организацию, гэбистам удалось запугать, и некоторые из них давали желательные для власти показания на суде над Гинзбургом в 1978 году. После этого суда Новосильцев снова появился в Москве и угрожал жене Алика Арине похищением детей, если она не отдаст ему «народные деньги». Через некоторое время я опять услышал о Новосильцеве — он снова сел, на этот раз за то, что на Новый год срубил голубую ель в центре Ангарска.

В детстве и юности я никогда не верил, что революционеры, платившие за свои убеждения годами неволи и подполья, могли оказаться подонками. Эта моя вера ставила под сомнение и сталинскую Библию — «Краткий курс истории ВКП(б)», где старые большевики с дореволюционным стажем разоблачались как «враги народа». Я и в детстве не мог поверить, что они были иностранными шпионами и подсыпали в муку и масло толченое стекло. Из зоны я вышел уже не столь наивным. «Нечаевщина» — закономерная сторона любой идеологии, но это только одна из сторон, поэтому, думаю, глубоко не прав Петр Григоренко, утверждавший, что «в подполье можно встретить только крыс». Крыс можно встретить повсюду, и в подполье — тоже.

 

В июле 1976 года Иринка с детьми переехала в Лугу. Через некоторое время Вовку определили в ясли, и Иринка устроилась на работу в Сельхозтехнику, расположенную в Заклинье. Осенью Маринка пошла в школу. Быт наш наладился. Обзавелись мы и собакой Бимом. Этого пса, помесь боксера и добермана, завела себе моя теща. Справиться с большой собакой она не смогла, и Бим оказался у нас.

Как-то зимой, когда Маринка оставалась дома одна (Иринка была еще на работе, а я уже ушел во вторую смену), в нашу дверь позвонили: «Милиция». Несмотря на строгий запрет открывать без нас дверь неизвестным, Маринка открыла. На пороге стояли двое: один в милицейской форме, другой в штатском. «У вас сегодня никто не ночевал?» — «Нет». — «А сейчас дома никого нет?» — «Я одна». Тип в штатском сказал: «Давай посмотрим», — и отодвинул дочку, но тут вступил Бим: «Р-р-р». «Гости» оробели, и милиционер бросил своему спутнику: «Тебе же сказали, что никого нет! Пошли!» Когда они уже спускались со второго этажа, штатский, увидев, что Маринка смотрит им вслед, отпустил какую-то угрозу.

Вечером, вернувшись с работы, я узнал о дневном происшествии. Дочка получила выговор: «Ты же читала «Красную шапочку» и должна хорошо запомнить, чем кончаются разговоры с волками». А утром я позвонил в милицию, объяснил ситуацию и пытался выяснить, почему это милиция выбрала время, когда в квартире не было взрослых. Дежурный ответил, что ничего не знает. «Плохо дело, — сказал я, — по Луге бродит неизвестный, может быть, грабитель, в милицейской форме, хорошо еще, у нас оказалась большая собака. Надо немедленно предупредить граждан». Меня попросили позвонить попозже, когда заступит вчерашняя смена. Позвонил попозже, опять никто ничего не знает, и опять я рассказываю свою «версию». Просят перезвонить какому-то начальнику. Звоню — тот опять ничего не знает, снова рассказываю о грабителе в милицейской форме. «Ну, были, — говорит. — А разве что-нибудь случилось?» Значит, все-таки милиция! Отвечаю, что благодаря псу все обошлось благополучно.

Визит этот, очевидно, был связан с появлением в Луге на пару часов освободившегося политзэка (кажется, Макаренко). Ни к кому из наших знакомых он не заходил — и к нам тоже.

 

* * *

 

В этом же году началось обсуждение новой, брежневской Конституции СССР. Сергей предложил мне написать свои предложения, их мы собирались отправить и в Самиздат, и (для проформы) в конституционную комиссию. Мы решили не придираться к 6-й статье, а сделать из нее логические выводы. Если уж предлагается, чтобы КПСС была правящей партией, то следует определить, каким образом КПСС будет осуществлять свои правящие функции, какую ответственность она будет нести за результаты управления, кто и как будет оценивать эти результаты. Нам казалось, что такая постановка вопроса в гораздо большей мере покажет нелепость и незаконность однопартийной системы, чем простое ее отрицание. К сожалению, наши друзья из правозащитного движения не могли даже «понарошку» согласиться с этой статьей конституции, и наш опус забраковали.

В декабре 1977 года мы узнали о смерти Галича. Я в это время был в Москве. Не помню, на какой из станций метро есть барельефы, посвященные городам России. Расположены эти барельефы были в каком-то труднодоступном месте, едва ли не на стене напротив перрона, по ту сторону рельсов. Но на барельефе города Галича лежали цветы.