Снова в Озерном

 

Пленка. — Стукачи. — Наши лекторы. — Майор Анненков и крестное знамение. —

Должна ли милиция охранять Свидетелей Иеговы?

 

В Озерный мы вернулись уже в 1969 году.

Вернувшись, я узнал новость — во время моего отсутствия в зоне была сделана магнитофонная запись (что, разумеется, строжайше запрещалось), и пленка переслана на волю. Я услышал эту пленку уже после освобождения. Там были стихи Кнута Скуениекса в переводах Юлия Даниэля, он же и читал свои переводы. Вступительное слово о латышском поэте Скуениексе наговорил

 

на пленку Калниньш. Кончался текст так: «Пишите нам по адресу: Мордовская АССР, станция Потьма, почтовое отделение «Озерный», почтовый ящикЖХ-385/17а. Передача была организована по недосмотру администрации». Этот текст читал Алик, он же организовал и саму запись.

Советская традиция — все что ни попадя делать руками зэков — подвела и на этот раз. У ментов сломался магнитофон (возможно, тот самый, который использовался для записи подслушанных разговоров в «доме свиданий»). Мастера на все руки Гинзбурга попросили его починить, тот потребовал пленку для проверки работы. Оставшуюся пленку никто, естественно, измерять не стал, а она укоротилась на ту самую «передачу». Удивительно другое: как такое мероприятие не углядели стукачи. Впрочем, квалификация этой братии оставляла желать лучшего.

 

* * *

 

Стукачей в зоне было предостаточно. Чаще всего это были отставные полицаи. Им обещали снизить срок, но этого не делали, поскольку такая мера уменьшила бы число стукачей, что, судя по всему, было одним из отчетных показателей. Платили им внеочередными посылками и бандеролями (слово «платили» следовало бы взять в кавычки, потому что покупались эти посылки на деньги их же родственников). Соответственно, «вычислить» стукачей было легко, но этот показатель в отчетность начальства не входил. Мы пользовались этим время от времени. Иногда ради шутки. Писаем мы однажды за туалетом, видим, выглядывает из-за угла стукач. Сережка Мошков начинает сапогом растирать землю, приговаривая: «Здесь-то никто искать не будет». Через полчаса, идя в столовую, мы видим там толпу зэков, недоуменно наблюдающих, как пяток надзирателей ковыряют штырями вонючую землю.

Были и более серьезные случаи. Иногда нам требовалось вступить в переговоры с администрацией или пригрозить ей, но официальный вариант почему-либо не подходил. Тогда проблема начинала обсуждаться в присутствии стукачей (коих мы якобы не замечали).

Однажды Юру Шухевича «дернули» на этап. Куда и зачем, ему сказано не было, а приезжавший незадолго до этого работник прокуратуры сообщил нам, что существует положение, согласно которому об этапе заключенный должен быть предупрежден за Двадцать четыре часа. Юра отказался этапироваться, администра-

 

ция грозила карами. Мы при стукачах начали обсуждать меры коллективного протеста (коих принимать по каким-то соображениям не собирались), и на этап Юру не взяли. (Потом выяснилось, что его хотели везти на Украину для каких-то переговоров, но Юра с властями никаких переговоров вести не хотел.)

 

* * *

 

В Озерный тоже приезжали лекторы. Один из них представлял Минский университет, был он то ли деканом философского факультета, то ли заведующим кафедрой. По обыкновению лектор начал с атеистической пропаганды, а расправившись с Богом, занялся Синявским и Даниэлем — попало и им. Кончив выступление, лектор предложил задавать вопросы. Встал я: «Я человек неверующий, и объяснений, откуда без Бога появился мир, мне от вас не требуется. Я хочу спросить другое, как вы, человек, считающий себя интеллигентом, решаетесь проповедовать свою точку зрения под прикрытием этих вот людей в форме (за спиной лектора сидели майор Анненков и еще кто-то из лагерных офицеров, у дверей — надзиратели), отлично зная, что ваши оппоненты ничего не могут вам возразить без риска нарваться на неприятности?» Лектор ответил мне: «Пожалуйста, возражайте, кто вам мешает?», но тут вскочил майор Анненков и поставил точки над «1»: «Ронкин, за это выступление вы лишаетесь очередного свидания».

Жалко Иринку, ну да что делать. Однако этот приговор не был приведен в исполнение — Борис Здоровей перехватил лектора: «Теперь вы видите сами, к чему приводят возражения. Сходите к начальнику и потребуйте отменить его приказ». К чести лектора, он не только обещал это сделать, но и добился отмены наказания. Свидание я получил.

Откуда был командирован к нам еще один лектор-интеллектуал, я уже и не помню. Заглянув в столовку, за переносной фанерной трибункой красного цвета мы увидели пожилого благообразного человека, который с неподдельным, казалось, жаром поносил тех же Синявского и Даниэля. (Тема эта тогда, по мнению начальства, была сверхактуальной — в лагерной газетенке «За отличный труд», «За отличный труп», как звали ее зэки, появилась статья Краснопевцева и Меньшикова, где Юлий рассматривался как сподручный Мао Цзэдуна). Мы немного послу-

 

шали и вышли на улицу, а через некоторое время появился и лектор. Когда он проходил мимо нас, Юлий Маркович обратился к нему: «Скажите, пожалуйста, что из написанного Синявским или Даниэлем вы прочли?» — «К сожалению, ничего». — «А лично кого-нибудь из них вы знаете?» — «Нет». — «Вас предупредили, что один из них находится в этой зоне и может оказаться вашим слушателем?» — «Нет». — «Я Юлий Даниэль. А теперь попробуйте сказать мне в лицо хоть часть того, что вы говорили, думая, что говорите за глаза».

Лектор сник, лицо его пошло красными пятнами, и он начал говорить что-то извиняющимся тоном. Положение спас Федя Сиденко, пятидесятник, добрый и несколько наивный малый. Подойдя к нам, он положил Юлию руку на плечо и негромко сказал: «Юлий! О чем вы с ним разговариваете? Это же Сатана, посмотрите, вот и роги торчат». Сказано это было так убедительно, что наш собеседник провел рукой по волосам. Мы дружно расхохотались, а лектор, воспользовавшись заминкой, смылся.

После лагеря я еще долго переписывался с Федей. Он писал многим. Обычно письмо начиналось с приветов, далее речь шла о Фединой корове, засолке огурцов и тому подобном, кончалось Федиными снами. Что бы ему ни снилось, корова ли, война, или еще что-нибудь, после описания сна шло его толкование, всегда одно и то же: «Из этого сна я вижу, что Советы долго не протянут».

 

* * *

 

Иногда лекции читал и сам майор Анненков. Он заочно учился в МГУ (Мордовском государственном университете), чем очень гордился и всякое выступление перед строем заключенных начинал словами: «Когда я был в университете на сессии...» Тема его дипломной работы, по слухам, была «Политика КПСС в борьбе с религией»; каждый новый этап на его тернистом пути в науку отмечался в зоне усиленными обысками среди верующих — менты добывали для своего шефа материал для цитат. Надо сказать, что в лагерных библиотеках, как в Явасе, так и на Озерном, антирелигиозная литература была в большом ассортименте и пользовалась у верующих большим спросом — они по ней восстанавливали текст Библии, выписывая приводимые цитаты. Потом эти цитаты переписывал Анненков.

На своих лекциях майор хотел видеть не только полицаев. Пробовал он давить и на нас, «студентов». Мы отказывались, и

 

нас чего-нибудь лишали. Потом в зоне появился Алик Гинзбург. По его предложению мы не только всей компанией отправились на очередную лекцию, но и начали конспектировать ее. Затем Алик задал ему вопрос: «Вот вы говорите, что в СССР только два класса — рабочие и крестьяне, да еще прослойка — интеллигенция (майор подтвердил). А к какому классу относитесь вы и вообще надзорсостав?» «Я лично, — отвечал майор, — отношусь к интеллигенции». — «Так, выходит, мы с вами принадлежим к одному классу?» На этот вопрос Анненков ответить не мог ни положительно, ни отрицательно. В первом случае он с классовым врагом оказывался в одной кодле, во втором — не мог уяснить, к какому же классу принадлежат зэки.

Анненков, страшно напуганный перспективой быть опубликованным «за буфом» (от нас ведь всего можно было ожидать), объявил наше присутствие на его лекциях нежелательным, что и исчерпало конфликтную ситуацию.

Верующие же, от которых подобных пакостей он ожидать не мог, от сей повинности страдали гораздо больше. Однажды на дверях столовой появилось объявление: «Лекция. О нашем советском гуманизме», лектор Анненков. Около столовой стоял майор и убеждал старика-сектанта, украшенного огромной, как у Льва Толстого, седой бородой, пойти на лекцию. Тот упирался в буквальном смысле, потому что майор начал его сначала толкать в бок, а потом взял за шиворот. Старик поднял руку и осенил своего «собеседника» крестным знамением, после чего бравый майор (грубые материалисты мне не поверят)... исчез! Не насовсем, конечно; впоследствии он продолжал руководить вверенным ему объектом; но в тот момент он действительно исчез. Сам скептик, могу объяснить сей феномен так: майор не мог сразу же определить, уместно ли ему быть осеняемым крестным знамением, тем более на виду нашей ехидной компашки, да и что скажет начальство, ежели узнает, — ну и убрался от греха подальше.

 

* * *

 

В последнее время в России многое изменилось — и Библию в любом книжном магазине можно купить, и батюшек в тюрьмы пускать стали. Но вот выступает по телевизору доктор философских наук (было это году в 1988-м) и кроет во все корки бездуховность, взывая к религии, как когда-то в своих диссертациях крыл идеализм. И опять он — в авангарде человечества, а все несогласные с ним — в дерьме.

 

Увесистые плюхи, которые раздаются теперь уже нам, атеистам, свидетельствуют о том, что отношение к Богу, возможно, и изменилось, а вот отношение к человеку — осталось прежним.

В лагере мы обсуждали разные вопросы, в том числе и религиозные, и всегда сохраняли уважение друг к другу. Исключение составляли некоторые Свидетели Иеговы, утверждавшие, что все прочие будут гореть в адском огне. Я как-то спросил одного из них: «Вот есть милиция и армия, которые берегут граждан, в том числе и свидетелей, от бандитов и китайцев (в это время чуть было не полыхнула война, связанная с разделом острова Даманский на Амуре площадью менее 1 кв. км). Должны ли милиционеры охранять тех, кто считает грехом брать в руки оружие? Или о таких должен заботиться Бог?» В ответ я услышал, что милиционеры обязаны защищать и их, но грех за то, что они взяли в руки оружие, с них все равно не снимается, и гореть им в геенне. Попытка апеллировать к логике привела к грубости, и я, дабы не накалять обстановку, прекратил беседу. В таких разговорах меня в первую очередь интересовала психология собеседника, ну и, естественно, тексты из Писания, с которыми на воле я не удосужился познакомиться.