«Колокол»

 

«Мальчик из Уржума» как пособие по изготовлению копировальной техники. —

Первый номер. — Почему «Колокол»? — Почему Союз Коммунаров? —

Первые три номера. — Слежка. — Три версии провала

 

А все-таки мы не оставляли попыток наладить печатную технику. Не первые и не последние, мы обратились к книжке «Мальчик из Уржума» (о том же Кирове), в которой описывалось устройство гектографа. Но, увы, там шла речь о копировании рукописных текстов — в наше время это означало немедленную деконспирацию. (В 1974 году моей дочке-третьекласснице за хорошую успеваемость в школе подарили «Мальчика из Уржума» в новом издании; в нем описание конструкции гектографа было уже опущено.) Но Сергей Хахаев как-то увидел в букинистическом магазине справочник кустаря, изданный еще в начале

 

нэпа. В книжке этой было абсолютно все: а) абажуры (изготовление), б) ботинки, в) воронение револьверных стволов. Было там и описание множительных устройств. Для работы одного из них требовался желатин. В то время я проводил исследование во ВНИИСКе и выписал килограмм этого вещества. Теоретически он мог быть использован в производстве, но было ясно, что тогда себестоимость станет много выше, чем при применении других веществ. (В итоговом отчете я так и написал.) Мне удалось получить нужную подпись, и мы начали эксперименты. Следствие потом констатировало, что нам удалось сделать «печатное устройство низкого качества», — времени на окончание исследовательских работ нам не дали.

 

* * *

 

В марте 1965 года мы решили начать издание журнала. Мы хорошо запомнили и ленинское высказывание — «газета не только политический агитатор, но и организатор»; мысль верная, если, конечно, речь идет не о «СПИД-Инфо».

После некоторых споров журналу дали имя «Колокол», а чтобы подчеркнуть преемственность, Валя Чикатуева сделала линолеумное клише, скопировав рисунок иллюстрации, изображавшей обложку герценовского издания. Валя кончила химфак Саратовского университета в 1961 году и некоторое время работала в Шиханах вместе с Люсей Климановой, которая и дала ей прочитать нашу «книжку». К этому времени, желая оказаться поближе к нам, Валя устроилась на работу в Морозовке и жила в общежитии. В Питер она приезжала при каждой возможности.

Первый номер нашего «Колокола» вышел в апреле 1965 года. Мы присвоили ему номер 23, отнюдь не ради форса, а только в целях конспирации.

Журнал мы назвали «орган Союза Коммунаров». Мы нисколько не сомневались в том, что наша дружеская компания — никакая не организация (позднее, на суде, об этом распространялся Мошков, протестуя против вменения нам ст.72 УК РСФСР — «участие в организации»), но, по нашим тогдашним представлениям, всякое издание должно было иметь своего «учредителя». Нам импонировали рабочие Советы, якобы процветавшие в Югославии, но однопартийная система, монопольное положение Союза коммунистов Югославии противоречили нашим взглядам. Поэтому мы выбрали слово «коммунары», тем более что Парижская коммуна была многопартийной.

 

* * *

 

В первом номере было четыре статьи, подписанные псевдонимами. Начинался он со статьи Хахаева «Первые шаги нового правительства» (речь шла о правительстве Брежнева, полгода назад сменившего Хрущева). Смещение Хрущева, писал Сергей, произошло потому, что бюрократии надоели его непредсказуемость и некоторые попытки ограничить ее привилегии. Говорилось и о хрущевском сокращении армии, и о фактической дискредитации им КГБ, и об ограничениях, которым подверглась мелкая бюрократия в том, что касалось использования служебного транспорта в личных целях (об отмене этих ограничений Косыгин заявил почти на следующий день после снятия Хрущева). Положительно оценивал Сергей и продекларированный Хрущевым отказ от планирования в сельском хозяйстве.

Вторую статью написал Смолкин: «О подлинном и мнимом величии Ленина», название говорит само за себя. В третьей статье, «О пролетарском интернационализме», я доказывал, что ленинская политика интернационализма Сталиным, т.е. бюрократией, была превращена в политику целиком имперскую, каковой она и остается. Я приводил примеры сталинских депортаций целых республик и утверждал, что вместо помощи трудящимся внешняя политика СССР направлена на поддержку реакционных антинародных диктатур. В качестве символического примера я приводил закладку памятника Суворову на площади Коммуны — это было издевательством над коммунарами, которые свергли Вандомскую колонну, прославлявшую завоевательную политику Наполеона.

Кончался номер рубрикой «Кто управляет государством». Статья в ней, тоже моя, была посвящена биографии Косыгина. Начиная с директора завода и до председателя Госплана, Косыгин занимал посты вслед за расстрелом предыдущего функционера, преодолевая иерархическую лестницу буквально по трупам.

Второй, майский номер начинался моей статьей «Лавирование или поворот?», в которой анализировалась речь Брежнева на торжественном заседании, посвященном Дню Победы. В этой речи снова, впервые после XXII съезда КПСС, в положительном контексте всплыло имя Сталина, каждый раз вызывавшее «бурные и продолжительные аплодисменты». Мы уже отлично понимали, что «аплодисменты» и эпитеты, к ним прилагаемые, означают вовсе не констатацию факта, они указывают на то, как советские граждане должны воспринимать соответствующее высказывание.

 

Вторая статья, «О многопартийной системе», написанная то ли Сергеем, то ли нами совместно, была о том, что внутрипартийная демократия при однопартийной системе не может не привести к возникновению фракций, поскольку инакомыслящие начнут объединяться, а фракции через какое-то время превратятся в партии, конкурирующие на выборах на высшие партийные посты. Таким образом, широкая внутрипартийная демократия постепенно создаст многопартийную систему (что и произошло в эпоху «гласности»).

Третья статья — моя, «О так называемом некапиталистическом пути развития» (как и в первом номере, речь шла о дружественных СССР диктаторских режимах и их классовой структуре).

Номер кончался биографией Суслова. Я привел цитаты из его выступлений разных лет, отражающие все «колебания» внешней и внутренней политики партии. Статья кончалась фразой: «Советские граждане могут быть уверены, что и впредь Михаил Андреевич будет столь же проницателен, как и ранее». Эта последняя фраза почему-то особенно возмутила моего следователя Елесина, который привел мне ее как пример явной клеветы. Как рассказывали нам адвокаты, недоволен был и сам Суслов.

В это время я встретил старую рейдовичку Иру К., которая года два как кончила институт и работала, кажется, на Урале. Я начал разговор о политике и поделился своими взглядами на руководящий состав партии. Ира К. на это мне ответила: «Готова согласиться, что каждый из них в отдельности подонок, но все вместе они представляют ленинское Политбюро, которому я как комсомолка обязана подчиняться». Тогда такой ответ показался мне настолько нелогичным, что я даже усомнился в ее искренности. Впоследствии я понял, что ничего особенного в этом нет — люди могли знать, что папа и кардиналы развратничают, а попы занимаются доносами, но для верующего Церковь все равно остается непорочной невестой Христа.

Июньский номер мы только начали готовить. Веня написал две статьи — «Об избирательной системе» и «О реформах». Во второй речь шла о попытках (еще при Хрущеве) начать реформы в сельском хозяйстве и о том, как эти реформы продолжились при Брежневе. Как известно, в качестве экспериментальной базы Хрущев выбрал совхоз в Казахстане, руководить которым приехал из Москвы энтузиаст реформы экономист Худенко. Ему разрешили активно проводить принцип материальной заинтере-

 

сованности. Веня предрекал подопытному кролику Худенко плохой конец, указывая на несовместимость такого рода реформ с интересами бюрократии как класса. (Действительность превзошла самые худшие прогнозы: Худенко был обвинен в нарушении финансовой дисциплины, осужден на длительный срок и умер в лагере.)

Я написал для этого номера статью «Куда ведут следы». Это был ответ на публикацию «Литературки» «Следы ведут в заповедник», в которой рассказывалось о том, как местные бюрократы районного масштаба занимались браконьерством. Остановленные лесником, они стреляли в него (при свидетелях!) — но остались безнаказанными. Мой вывод был таким: это — не отдельный эпизод. Поскольку государственная собственность в СССР вовсе не «общенародная», а корпоративная, т.е. коллективная собственность бюрократии, то вся коллизия сводится к тому, что некоторые ее представители «не по чину берут», при этом жизнь лесника в расчет не принимается.

Но этот номер «Колокола» уже не вышел: нас арестовали.

 

* * *

 

Дома, где мы были на виду и у соседей, и у родных, встречаться для передачи нелегальщины было неудобно, и я приспособил для этих целей недорогое уютное кафе «Ландыш» на Петроградской стороне.

Незадолго до ареста к нам домой явился мой приятель по пусконаладке Саша Ольгин, получивший путевку в один из санаториев под Ленинградом. Я дал посмотреть ему «книжку», Саша сказал, что политика его не интересует, но вот в Колпино у него живет школьный друг, капитан милиции, который тоже интересуется этими проблемами, и дал мне его адрес. Ольгина после этого я не видел. Я попытался проверить «капитана милиции» по спецпаролю. (Такой пароль, обычно название города, ежедневно давался во все отделения, чтобы по телефону можно было проверить, соответствуют ли показания задержанного его реальным паспортным данным.) Мне ответили что-то вроде: «на лиц данной категории справок не даем». Мы всесторонне обсудили все «за» и «против». В конце концов наше желание выйти на новый круг знакомств пересилило опасения, — мы решили, что к «данной категории» может относиться не только гэбист, но и милиционер, — и я зашел к нему домой, а потом он появился у нас в гостях. Я дал ему нашу книжку и еще купленный в букинисти-

 

ческом стенографический отчет знаменитой сессии ВАСХН ИЛ 1948 года, на которой громили генетику. Больше мы ни той, ни другой не видели.

Уже после лагеря, когда я работал в Луге, а Иринка с детьми еще жила в Питере, я встретил около нашего дома на Гатчинской этого «капитана», который оказался там якобы случайно. Мне эта случайность очень не понравилась, и я отделался общими фразами, но про стенографический отчет спросил. Он сказал, что потерял, и на этом мы расстались.

Как выяснилось значительно позже, «капитан милиции» оказался-таки капитаном КГБ, а Ольгин был специально отправлен в Ленинград для встречи со мной и организации этого знакомства.

Незадолго до ареста я заметил за собой слежку. Однажды на Московском проспекте мне нужно было пересесть с автобуса на трамвай. Вместе со мной из автобуса вышел человек, на которого я почему-то обратил внимания. Увидев приближающийся трамвай, я перешел проезжую часть к трамвайной остановке, тот сделал то же самое. Рассмотрев номер, я сообразил, что трамвай идет не туда, и не полез в него. Подозрительный тип тоже остановился. Я вернулся на автобусную остановку, он последовал за мной. Мы оба сели в первый подошедший автобус, но в последнюю минуту я выскочил, а он не успел. Я видел, как он рванулся к двери.

Однажды на Невском ко мне подошел Валя Л. Он сказал, что нам нужно серьезно поговорить, но в этот момент я спешил, и мы перенесли встречу на завтра. Но Л. так и не появился.

Валя был парень неплохой, ходил с нами в рейды и походы, но назвать его умным не решился бы даже лучший его доброжелатель. Жена его Света, напротив, была девочка очень умная. Ей я и дал прочитать нашу «книжку», предупредив, чтобы мужу своему она ее не показывала. Так Света и сделала, но через некоторое время к ней попал от Бори Зеликсона другой экземпляр. (Она мне сказала, что, «оказывается, этих книжек уйма, я вот еще одну видела».) Очевидно, этот экземпляр она мужу все-таки показала. Уже после срока, вернувшись в Ленинград, я узнал, что Валя явился с этой книжкой на политинформацию в Техноложку, где он тогда работал, и предложил начать дискуссию. В деле имелись чьи-то показания о том, что книгу он читал, но его допросов там не было. После нашего ареста он перешел во ВНИИСК с повышением (оттуда были четверо из девяти арестованных, и уйма народа проходила как свидетели). На новом месте работы он наткнул-

 

ся на откровенный бойкот, попытался вернуться на свою кафедру в Техноложке, но ее заведующий, кажется, Багал, сказал Л.: «У меня и так стукачей достаточно». Со Светой они разошлись, Валя уехал куда-то и, по слухам, сел за пьяную драку.

Наверное, после выступления Л. на политинформации им заинтересовались в КГБ. Немедленно после беседы с ними он хотел меня предупредить, а на следующий день не решился. Такова вторая версия нашего провала. Вероятнее всего, одна не исключает другую, но мне сейчас трудно сопоставить даты и ситуации.

Наконец, уже во время перестройки появилась еще одна версия. У Смолкиных жила домработница, ставшая почти членом их семьи. После отъезда Валеркиных родителей в Вильнюс она вела нехитрое его хозяйство. В комнату, где мы печатали нашу книжку, она не входила, знала, что приходим мы по разрешению хозяина, и делами нашими, вроде бы, не интересовалась. От нее КГБ якобы и получило первый донос. Во всяком случае, после нашего ареста она некоторое время оставалась в их квартире на Васильевском, а вскоре получила жилье в Питере.