Первые опыты

 

«Конспиративная квартира» Валерия Смолкина. Появление Мошкова. —

Тираж 20 экземпляров. — Рождение Маринки. — Первые читатели. — ВНИИСК. Группа. —

Листовки. — Мои «публичные выступления»: лекторий на Литейном и близстоящее здание. —

«Пропитые» брюки

 

Вернувшись из похода, мы откопали нашу нелегальщину и продолжили печатанье «книжки». В это время Сергей, возвращаясь из командировки, случайно встретил в самолете Валерия

 

Смолкина, некогда участвовавшего в институтских рейдах. После окончания института мы с ним почти не встречались. Оказалось, что отец Валерия получил кафедру в Вильнюсском университете, и родители переехали туда. В ленинградской же трехкомнатной квартире (Железноводская, 34) Валерка жил один. Обсудив это, мы решили, что лучшего места для окончательного тиражирования нашего труда не найти, и отправились к Смолкину. Валерий попросил прочесть то, что мы написали, прочел и согласился предоставить свою квартиру в наше распоряжение. Однако при условии, что сам он никакого участия в этом принимать не будет и даже на время, когда мы печатаем, будет уходить из дома.

Так мы и сделали. Однажды вечером, когда мы с Сергеем, как обычно, сидели за работой при красном свете фотолюбительского фонаря, раздалось щелканье входного замка и в «лаборатории» появился никому из нас не знакомый молодой человек. Ни слова не говоря, он взял из промывной кюветки страничку и принялся читать. Прочитав, промолвил: «Это дело», аккуратно повесил пиджак на спинку кресла, закатал рукава белой рубашки и сел с нами печатать. Незнакомец оказался Сергеем Мешковым, школьным товарищем Валерия. После школы он успел отслужить в армии и в это время учился на четвертом курсе биофака. С «нашими» биофаковцами он знаком не был.

Наконец тираж «книжки» был отпечатан и сброшюрован. Мы сделали чуть больше двадцати экземпляров и начали их «распространять». И тут оказалось, что хотя от чтения никто не отказывался, передавать текст дальше решались далеко не все. Тем более, почти не оказалось желающих помогать нам в дальнейшей деятельности. Правда, мы и сами плохо представляли, в чем она должна заключаться; к тому же о нашем авторстве мы почти никому не говорили («вот достал интересную штуку»).

С Яшкой Френкелем к этому времени мы разошлись окончательно. Однажды он появился у нас с букетом цветов для Иринки, что вовсе было на него не похоже. После общего разговора он отозвал ее в сторону и, как я узнал потом, попросил ее попробовать достать у Зинаиды Степановны фиктивную справку о беременности его жены. Намаявшись в Петропавловске, они решили вернуться в Питер, но тут оказалось, что для восстановления прописки Марине нужно развестись с мужем, прописаться (справка требовалась, чтобы облегчить питерскую прописку), потом зарегистрироваться снова и прописать мужа к себе.

 

По нашим тогдашним представлениям, и фиктивный развод, и фиктивная справка были вне морали, и Иринка, естественно, отказалась. В следующий Яшин приход я осведомился, что ему еще нужно, и, услышав, что он пришел просто так, поболтать, ехидно добавил: «Так вот почему ты сегодня без цветов!» С тех пор долгое время мы не виделись. Я встретился с ним пару раз уже после моего возвращения из ссылки. Потом его дочь уехала с мужем в Америку, а через некоторое время и Яша с Мариной последовали за ними.

Сиротинины при первой возможности получили нашу брошюру в виде фотопленки и сами ее размножили. Кажется, два экземпляра взяла Люся Климанова и увезла в Саратовскую область, в Шиханы, где она работала после распределения.

В 1963-м я поступил на заочный факультет экономики университета. Вначале слушал лекции аккуратно, но потом, после прибавления семейства, стал посещать их нерегулярно и сессию не сдал, отложив на будущее.

 

* * *

 

4 февраля 1964 года у нас родилась дочка, Маринка. Накануне мы посмотрели документальный фильм Марата Гаджиева о вулканах — «В гостях у дьявола». Извержения были засняты так, словно оператор работал прямо в кратере, и каменные бомбы ложились рядом с аппаратом. После кино у Ирины начались схватки, и утром они с мамой пошли в роддом. Я был на работе, когда меня вызвала к себе Элла Матвеевна, сообщила новость, поздравила, и я побежал в роддом.

Незадолго перед этим я дал Элле Матвеевне прочесть нашу книжку. Она, в свою очередь, через пару дней принесла мне несколько фолиантов по теоретической химии, которые я из вежливости взял домой, но очень скоро вернул. Элла Матвеевна долго убеждала меня заняться наукой и не связываться с опасным и бесперспективным делом. Особенно настойчиво она стала заговаривать на эту тему после рождения Маринки. Но я отвечал, что в существующих условиях человек обязан прежде всего выполнять свой гражданский долг (впрочем, не любитель громких слов, наверное, тогда я говорил что-то вроде: «Кругом бардак, надо же что-то делать»).

На «Фармаконе» я дал почитать «книжку» еще нескольким людям. Один из них был студент-практикант из Винницы — Тищенко. Он увез с собой данный ему экземпляр, и на следствии

 

мы узнали, что за полтора года «книжка» наша успела побывать на Украине, Кавказе, в Казахстане и прочло ее немало народу. Другой мой читатель, бригадир электриков Ш., организатор маленькой и победоносной забастовки (электрикам не выплатили премиальные, незаконно придравшись к чему-то), через полтора года после знакомства с «книжкой» вдруг пошел в КГБ и написал заявление, якобы и послужившее поводом для возбуждения нашего уголовного дела. Позднее я узнал, что его вызвали туда уже после нашего ареста, он признался, что «книжку» читал, и его задним числом (дней через десять после ареста) заставили написать это заявление.

Сережка Хахаев показал «книжку» своему дяде, полковнику, преподававшему марксизм в военной академии. Единственным замечанием, насколько я теперь помню, было указание на то, что наше общество не классовое, а скорее сословное. После нашего ареста Сережиного дядю вызвали в ГБ, где он признался в том, что «книжку» видел. После этого его перевели на другую работу: «Чему вы можете обучать курсантов, если своего племянника переубедить не сумели».

 

* * *

 

В мае я перешел работать во ВНИИСК (Всесоюзный научно-исследовательский институт синтетического каучука), откуда через год и два месяца был уволен по статье 47, пункт «д» КЗОТа — в связи с арестом.

Во ВНИИСКе уже работали Валера Смолкин, Веня Иофе и Боря Зеликсон. Вене мы сообщили о нашем авторстве, Боря же о нем узнал только на следствии.

В наш круг вошел и Сережин коллега по НИИ им. Крылова, Юра Беляев. Так создалась общность людей, готовых к политическим действиям. Мы планировали начать с создания законспирированных ячеек и только потом перейти к массовой агитации (обсуждался даже вопрос о том, что мы должны встречаться только по пятеркам, но цена эта показалась нам слишком высокой, так что мы продолжали и собираться на вечеринках, и ходить в походы).

Вместе с тем мы понимали, что без какой-либо деятельности группа просто развалится. В качестве объекта нашей первой листовочной акции мы выбрали студенческий эшелон, отправлявшийся на целину. Отпечатали около сотни листовок, начинавшихся так: «Товарищи студенты! Вы едете на целину». Мы

 

приветствовали стремление активно участвовать в делах страны и народа. Далее говорилось, что целинники станут свидетелями вопиющей бесхозяйственности и фантастического беспорядка (приводились конкретные примеры того, что они там увидят). «Если вы поинтересуетесь причинами увиденного, вам объяснят это отдельными недостатками отдельных руководителей, но тот факт, что мы заранее можем предсказать вам увиденное, говорит о другом». Потом шло объяснение, говорилось о том, что бюрократизм — не отдельные случаи, а классовая сущность режима, к борьбе с которым мы и призывали.

Мы заранее закупили несколько номеров журнала «Огонек», по несколько коробок с шашками и домино, некоторое количество экземпляров «Государства и революции», где тщательно подчеркнули созвучные нашим взглядам места. В день отправки эшелона мы вложили наши листовки в коробки с играми, журналы и ленинские брошюры, рассредоточились вдоль перрона и перед самым отправлением стали раздавать в окна «подарки от горкома комсомола». В предотъездной суматохе никто не стал открывать коробки и журналы.

Только в конце следствия и на суде выяснилось, какая суматоха поднялась в поезде. Когда руководство узнало про листовки, по радио было приказано все их сносить в штабной вагон. Часть листовок студенты туда и отнесли, но затем из штабного вагона они пропали. Последняя была обнаружена у командира эшелона под самый конец целинной эпопеи — она случайно выпала у него из нагрудного кармана. На суде некоторые студенты, вызванные в качестве свидетелей, отказались нас опознать. Только один готов был опознать всех, хотя увидеть мог лишь одного. На вопрос о содержании листовки «свидетель» ответил: «Там был призыв — не ездите на целину». (Парень этот, проходя к свидетельскому месту, поздоровался с прокурором и даже перекинулся с ним парой слов.)

В этой акции принимали участие Нина и Вадик Гаенко, Сергей Хахаев, Юра Беляев и я.

 

* * *

 

Следующее распространение листовок мы предприняли осенью, к октябрьским праздникам. Несколько экземпляров листовки Нина Гаенко повесила в коридорах университета. В университете же развешивали их Смолкин с Мошковым. Но большую часть мы решили распространить на туристских слетах. На один

 

из них отправились Вадик, Сергей и Галя Андреева. На другой — Люся Климанова, Сережа Мошков и я.

Вечером, когда туристы уже забрались в палатки, под моросящим дождиком мы развесили на кустах вокруг палаток полиэтиленовые пакеты с листовками. В листовках мы приветствовали саму Октябрьскую революцию, но вместе с тем писали, что слабый российский пролетариат не сумел удержать в своих руках власть, которую перехватила бюрократия. Предлагали бороться за многопартийную систему как единственную гарантию подлинной демократии и социализма.

Когда мы уже уходили из лагеря, на лесной дороге нам повстречался парень нашего возраста. «Не знаю, узнал он меня или нет, — сказала Люся, — это мой сосед по дому». Вернувшись к палаткам, где уже начался переполох, парень рассказал, что встретил незнакомую компанию. На суде он заявил, что видит подсудимых впервые, а уходя, дружески кивнул Люсе — или нам всем.

Поскольку Сережке и мне часто приходилось вести разговоры о наших делах прилюдно: в библиотеке, транспорте и т.п., — мы договорились зашифровывать наших друзей. Вадька стал Петькой, Юра Беляев (Белка) стал Ежиком, Веня стал Львом (в честь Троцкого). Как называли остальных, я уже не помню.

 

* * *

 

Мы довольно часто посещали лекторий на Литейном. Однажды я там даже «выступал». Впрочем, первое мое такое выступление было еще в Уфе. В местном музее проходила встреча с художниками, участниками выставки. Мы с Додом пришли послушать. Начала беседу музейная искусствоведица. Она долго пела дифирамбы одному из участников выставки, который «своим творчеством отражает нашу жизнь». Картины его представляли из себя, как правило, лозунг, занимавший более половины полотна, около которого в неестественных позах застыли «передовики», солдаты или влюбленные. Я спросил, почему наша жизнь в столь большой степени сводится к повторению лозунгов, почему восхваляемый автор не видит людей в веревочных лаптях, столь часто встречаемых в башкирских электричках, и почему все передовики на полотнах выглядят дебилами. Мое выступление было награждено бурными аплодисментами, после чего мы поспешили смыться.

На Литейном мы были с Иринкой, лекция называлась «Культ личности и авторитет руководителя» (первая часть касалась Ста-

 

лина, вторая — Хрущева). После окончания лекции у выхода из зала я остановил докладчика, чтобы задать ему вопрос. Около нас образовалась толпа. Не помню, как начался разговор, но когда я спросил, как относится лектор к ленинскому принципу «оплата высших чиновников не выше оплаты среднего рабочего», он поинтересовался местом моей работы. Я представился агитатором на общественных началах на фабрике «Большевичка» (по ассоциации с клубом, где мы когда-то патрулировали). «Что-то больно умные у вас рабочие», — проворчал лектор и стал объяснять мне, что Ленин имел в виду царских чиновников, так как при социализме чиновников нет. «Вы что, хотите, чтобы я получал столько же, сколько сантехник?!» Я ответил, что не хочу, ибо тот унитаз, который сантехник поставил десять лет назад, стоит до сих пор, а свою лекцию десятилетней давности лектор сейчас повторить не может, а завтра и эта безнадежно устареет. Тогда он закричал: «Это провокация!», потом, подозвав сотрудника лектория, попросил его «позвонить», а сам встал в дверях. Положение мое было идиотское, но выручили ассоциации с патрулем: «А ну отойди, а то по морде получишь!» Лектор отодвинулся, и мы с Иринкой выскочили на улицу.

 

* * *

 

В следующий раз беседовали с лектором Сергей и я. Лекция была о Ближнем Востоке. После лекции мы тоже задержали лектора у выхода и задали ему вопрос о классовой сущности власти в странах «некапиталистического развития» (был тогда такой термин, применявшийся к дружественным СССР диктаторским режимам). Никакого пролетариата там не было, и назвать эти режимы «диктатурой пролетариата» наш собеседник не решился. Он начал что-то объяснять про общенародное государство, но мы парировали цитатой из Маркса, говорившего об абсурдности такого словосочетания. (В те годы считалось, что СССР после окончания эпохи «диктатуры пролетариата» превратился в «общенародное государство», но при этом не были дезавуированы и высказывания Маркса—Ленина относительно этого термина.) Лектор предложил нам продолжить дискуссию на улице; к нам присоединился его друг, тоже лектор, но помладше — самому ему было лет за пятьдесят. Мы вышли на Литейный и направились к Неве. По дороге собеседники согласились с нашим тезисом о диктатуре бюрократии, процветающей в «развивающихся странах», потом мы затронули Албанию, с которой только что испор-

 

тились отношения и где, согласно нашей прессе, царил произвол. «Ну, не думаю, чтобы Албания успела потерять все завоевания революции», — сказал старший. «А что конкретно ей надо было терять, чтобы превратиться в сегодняшнюю диктатуру Энвера Ходжи?» — на этот наш вопрос оба лектора ответить затруднились. Мы предложили распространить анализ на страны «народной демократий» и СССР. «Мы, кажется, слишком далеко зашли, — сказал старший и показал на Большой дом на Литейном (Управление КГБ), — давайте прощаться». Уже попрощались, и тут он спросил: «А где вы работаете?» Мы расхохотались и ответили: «В номерном ящике!» — теперь расхохотались наши собеседники. «Понимаем, извините за нескромный вопрос, кто вы по профессии?» Мы сказали, что по профессии мы инженеры, но нам явно не поверили.

 

* * *

 

Жена решила меня как-то принарядить, и в выходной день мы отправились покупать мне брюки. Зашли на Невском в один магазин, там не было нужного размера, зашли в другой — опять зря, всюду толпа, духота, жара страшная. На Невском встретили нашего институтского приятеля Шниточку (Володю Шнитке). Я говорю Иринке: «Давай эти штаны пропьем!» Зашли в кафе, взяли по рюмке вина, кофе с пирожными, мороженое. Брюки эти я давно бы износил и забыл, а «пирушку» в уютном, прохладном кафе помню до сих пор.